Страница 26 из 29
«После перехода к НЭПу наши города, особенно Москва, превратились в сплошную крикливую и пеструю вывеску, со всеми техническими ухищрениями, присущими буржуазным странам, – возмущался обозреватель „Красной газеты“. – Вывеска как продукт экономических и общественных отношений должна быть у нас другой, потому что у нас только одна треть торговли принадлежит частному капиталу. Назначение вывески в наших экономических условиях резко отличается от буржуазно-капиталистических».
Вывод из дискуссии делался следующий: реклама как способ конкуренции между государственными учреждениями попросту нелепа. На смену рекламе должна прийти вывеска – указатель функций магазина или учреждения. «Если это так, то незачем нагромождать вывески нелепых размеров и цветов и портить ими дома, – резюмировал обозреватель «Красной газеты». – Художникам следует подумать над этим вопросом и внести свои конкретные предложения».
«Старый Петербург гибнет»
Проблема сохранения исторического облика старого Петербурга век назад стояла практически так же остро, как и сегодня. К сожалению, в последние годы мы стали свидетелями того, как современные архитекторы порой грубо и бесцеремонно вторгаются в сложившуюся городскую среду, возводя рядом с мировыми шедеврами сомнительные новоделы из стекла и бетона…
В начале ХХ века наш город, так же как и сегодня, охватила строительная лихорадка. Тогда улицы столицы впервые столкнулись с проблемой переизбытка транспорта, зазвучали проекты пробивки новых улиц через старые кварталы и устройства надземных скоростных линий железных дорог, а в обществе отчетливо зазвучало беспокойство за судьбу старого Петербурга. «Столица теряет свою физиономию, – сетовали ценители петербургской старины. – Город обезличивается».
«Мы еще варвары…»
Одним из выразителей настроений борцов за спасение «Старого Петербурга» стал талантливый петербургский журналист и известный в ту пору литератор Николай Брешко-Брешковский – сын знаменитой революционерки, которую называли «бабушкой русской революции». На страницах популярной «Петербургской газеты» он выступил в 1913 году с серией публицистических статей, посвященных «гибели старого Петербурга».
«Никакими силами не воскресишь того, что было и уничтожено. В наш все и вся обезличивающий железобетонный век с особенно бережным вниманием следует относиться к художественным, красивым архитектурным памятникам с каждым годом исчезающего старого Петербурга», – сетовал Брешко-Брешковский.
Одной из самых значительных архитектурных утрат начала ХХ в. стал Цепной (Пантелеймоновский) мост через Фонтанку у Михайловского замка – достопримечательность «пушкинского Петербурга». В 1907 г., в связи с катастрофой на аналогичном Египетском мосту, а также в связи с открытием в городе трамвайного движения, мост разобрали и заменили современным
Литератора крайне беспокоила гибель старых мостов – Цепного и Египетского через Фонтанку. По мнению еще одного ревнителя петербургской старины, искусствоведа Григория Лукомского, «наиболее печальной страницей в истории вандализма Старого Петербурга все-таки явится та, которая повествует о мостах. Исчезновение Цепного моста у Летнего сада – ничем не вознаградимая утрата. Такого другого сооружения не будет никогда в Петрограде. Теперь в воспоминании он рисуется полным фантастического великолепия. Струны, поддерживающие цепи, золотые украшения на пилонах, весь его старинный силуэт был так нужен именно этому уголку Старого Петербурга».
«Я с детства его особенно любила, – вспоминала о Цепном мосте художница А.П. Остроумова-Лебедева. – Скоро мне пришлось пережить большое огорчение. Цепной мост решили уничтожить. Александр Николаевич [Бенуа] и его друзья горячо отстаивали мост. Они стремились спасти от гибели одну из прелестнейших достопримечательностей нашего прекрасного города. Кому-то писали, к кому-то ездили, убеждали, но ничто не помогло. Бенуа предлагал такой проект: если Цепной мост не удовлетворял условиям движения города, то передвинуть его по Фонтанке, ближе к Неве, примерно к зданию Правоведения. Он мог служить пешеходным мостом в Летний сад. Но, как мне помнится, отцы города, то есть члены Городской думы, на это не пошли, и мост разобрали. Мы очень горевали».
Возмущение Брешко-Брешковского вызывало также появление «пошлейших современных часов» на арке Главного штаба. Но еще больше возмущала хаотичная и случайная застройка Марсова поля. «Мы еще варвары, – писал Брешко-Брешковский. – Нет у нас чувства гармонии. Петербург обладает едва ли не самой громадной площадью в мире. Это Марсово поле, не уступающее размерами даже знаменитой парижской Площади Согласия. Сегодня Марсово поле – грязный, неопрятный пустырь, который к тому же умудрились обезобразить двумя „бородавками“». Первая – скетинг-ринк, вторая – панорама художника Ф.А. Рубо „Севастопольская оборона“».
Действительно, многие горожане крайне негодовали, когда вместо обещанного «Дворца правосудия» на Марсовом поле появился «Дворец пьяноблудия», как они называли скетингринг. Обозреватель «Петербургской газеты», выступавший под псевдонимом «Не гласный», возмущался, что «под флагом скетинг-ринга вырос грандиозный ресторан для всепьянейшего препровождения времени с шампанским на десятках столиков, с отдельными кабинетами и с торговлей до часа ночи. Давно ли выступала Академия художеств за сохранение стильности старого Петербурга? И вот теперь испорчена красивейшая часть старого города. Ресторан-монстр заслонил вид, с одной стороны, на Летний сад и Инженерный замок, с другой – на Мраморный дворец».
Представители архитектурного мира столицы говорили о том, что Марсово поле может стать одной из жемчужин Петербурга, и предлагали воздвигнуть на нем такие сооружения, каких это пространство заслуживало по красоте положения и по грандиозности территории. «Иначе пройдет несколько лет, и на бывшем Царицыном лугу вырастет целый цветник ресторанов-монстров, и он превратится в веселый ресторанный городок»…
В Петербурге в это время уже существовала специальная комиссия по охране исторических памятников Петербурга. Еще за два года до резких выступлений Брешко-Брешковского она поднимала вопрос о «гибели художественной старины». На заседании комиссии, состоявшемся в сентябре 1911 года, ее председатель Раевский сообщил о художественных достопримечательностях, сохранившихся в усадьбе Новознаменка, где ныне помещается городская колония для душевнобольных. От старых времен уцелели великолепная живопись, фрески, изразцы редкого рисунка, много уникальных предметов интерьера.
«Могли ли прежние знатные обитатели великолепной усадьбы предполагать, что в „китайских комнатах“ и расписных залах будут жить умалишенные, что больница превратится в психиатрическую больницу? – задавал риторический вопрос Раевский. – Только случайность спасла от гибели художественную старину». Капитальный ремонт, который смел бы все следы прежней жизни, удалось предотвратить.
Однако другую достопримечательность старого Петербурга сохранить не удалось. Речь шла о полицейской будке, стоявшей близ «Нового Адмиралтейства». Однажды, еще в то время, когда полицейские были вооружены алебардами, в эту будку во время своей прогулки заглянул сам государь Николай I. В память своего посещения он соизволил проявить «монаршую благодарность» и наградил будочника за примерную службу ста рублями. Это событие было впоследствии отражено на мраморной доске, водруженной на стене будки.
Городские власти намеревались использовать легендарную полицейскую будку для экспозиции создававшегося исторического музея, но не успели: вблизи построили храм Спас-на-Водах, после чего будку снесли, поскольку она мешала проезду. Сохранилась лишь мраморная доска, которая когда-то красовалась на будке.
Многие горожане связывали надежды на сохранение старого Петербурга с назначением нового головы – графа Ивана Ивановича Толстого, пришедшего в мае 1913 года на смену Илье Ивановичу Глазунову. «Хочется думать и верить, что ныне всем эстетическим изуверствам пришел конец, – писал в августе 1913 года Николай Брешко-Брешковский, имея в виду столь нелюбимую им «модернистическую архитектуру». – Граф Толстой больше десяти лет был вице-президентом Академии художеств, понимает искусство, любит и ценит его. Ко всему этому еще, Толстой – человек высокой культуры, широко и европейски образованный».