Страница 8 из 23
Поезд дёрнулся ещё раз и остановился. Изо всех вагонов на железнодорожное полотно посыпались люди. Большая часть рванула по направлению к небольшой роще, метрах в тридцати от полотна. Те же, кто не мог бежать, просто отошли от поезда на пять-десять метров и обречённо сели, отгоняя от себя тех, кто помоложе, призывали спасать детей. Так и расставались некоторые навсегда, с плачем, под свист авиационных бомб и пулемётных очередей. Часть пассажиров прыгала с крыш вагонов, некоторые сразу ломали ноги или получали травмы от неудачного приземления. Самолет приближался для очередного захода под режущий уши звук, нагнетая страх в сердцах людей. Пулемётные очереди решетили всё вокруг, люди падали. Кто-то замертво, кто-то от страха, не имея сил подняться. Двое солдат из охраны эшелона пытались стрелять в сторону самолёта, но куда там. Лётчик, куражась, в этот раз даже не стал сбрасывать свой смертельный груз. Асс прекрасно понимал, что гражданский эшелон ничего не мог ему противопоставить, кроме этих двух самоубийц. Убеги они со всеми, он, скорее всего, не стал бы их преследовать. Просто выпустил бы пару очередей вслед толпе, если им суждено было бы умереть, то это уже было бы уделом провидения. Но сейчас эти двое хотели умереть геройской смертью.
И делом чести военного лётчика германских военно-воздушных сил или просто Люфтваффе, Густава Штрайхера, было им в этом помочь. Он же не виноват, что они пехотинцы и не имеют возможности драться с ним на равных. Собственно, в войну никто и не ввязывается, чтобы драться на равных. В том-то и состоит вся хитрость войны, чтобы в какой-то момент, обладая перевесом сил или внезапностью, а лучше и тем и другим, как можно быстрее деморализовать и разбить врага с меньшими потерями. Ну, а если можно заодно поиграть в кошки-мышки, то война становится ещё и развлекательным походом. Развернув самолёт, Густав нашёл взглядом место, где находились смельчаки, и взял их на прицел. Первая очередь поразила только одного из них, вторая прошла мимо. Густав опять не сбросил бомбу. Ему нравился отчаянный парень. Густав сделал ещё круг и направил самолёт прямо на эшелон. Солдат, стоящий внизу, отчаянно передёргивал затвор, чтобы сделать ещё выстрел из винтовки по направлению к самолёту. Со страшным воем самолёт Густава приближался к цели. Расстояние стремительно сокращалось. Вдруг, он увидел, как солдат, дёрнув затвор в очередной раз, отчаянно отбросил винтовку в сторону, рванул гимнастёрку на груди, потом сделал привычный русский жест, согнув руку в локте и покрыл её второй рукой сверху поверх локтевого сгиба. Густав учился в русской лётной школе, неподалёку был его лётный центр, он хорошо помнил эти места. И жесты русские тоже помнил. И ругаться матом его тоже научили. И каждый раз, когда у него получалось правильно материться, все его русские инструкторы и механики взрывались хохотом и аплодисментами, как будто самым главным его делом было именно научиться правильно материться. Некрасивый жест подпортил хорошее впечатление о русском солдате. Как-то было невежливо.
Всего чуть больше секунды было у Густава, чтобы нажать на гашетку пулемёта. На этот раз промаха не было. Боец упал, прошитый насквозь пулемётной очередью.
– Густав, хватит развлекаться, – услышал он в шлемофоне, нужно разбомбить мосты.
– Яволь! Сейчас сделаем!
– Осторожно! Здесь русские самолёты!
Тройка советских истребителей И-15, вооружённые каждый четырьмя пулемётами, были явно не готовы сразиться с юркими «Мессершмитами» на равных. Не спасало даже то обстоятельство, что прославленный советский лётчик Коккинаки до войны установил мировой рекорд высоты, поднявшись на четырнадцать тысяч метров на таком самолёте. Но такая высота для этого боя явно была не нужна.
– Сейчас мы с ними сыграем в одну интересную игру, – произнёс Густав, разворачивая самолёт. Воздушный бой отвлёк немецкие самолёты от эшелона. Машинист дал призывный гудок, и к эшелону со всех ног побежали люди. Их было гораздо меньше первоначального количества и бежать назад к эшелону им было намного трудней. Но они старались изо всех сил. Эшелон – это единственное, что осталось у них. Только он мог увезти их от ужасов войны, и они хромали как могли. Люди уже не искали свои вагоны, нужно было просто успеть залезть в первый попавшийся. Поднявшиеся в вагоны первыми протягивали руки и помогали добежавшим. Некоторые задерживались у тел близких и, убедившись в тщетности своих попыток растормошить расстрелянных, наспех целовали их и бежали к эшелону, пытаясь спасти самое драгоценное – своих детей. Несколько минут продолжалась посадка, и состав медленно начал движение. Подбегали опоздавшие, тянули руки к вагонам, некоторых успели затащить. Кто-то остался в поле около железнодорожного полотна, пытаясь отдышаться и недоумённо взирая на уходящий вдаль последний шанс уехать, убежать от этого ужаса.
Обезумевшая молодая мать, успевшая втолкнуть в вагон одного пятилетнего ребёнка и оставшаяся с трёхлеткой на руках, бежала за составом неистово крича:
– Сын! Мой сын! Прощай, сыночка! Живи, родной! – а потом бессильно села на подогнувшиеся колени и завыла, словно волчица на луну.
Никто и не подумал подойти к ней, чтобы утешить. Каждый оставил на этом поле кого-то из близких убитыми, от кого-то точно также уплывали, струясь в жарком мареве, выжившие родные, увозя в этом поезде их единственный шанс. Машинист старался как можно быстрей разогнать состав. Скоро будет пригорок, и состав покатится вниз. Это на западном направлении подъём, а на восток – спуск. Авось и успеем проскочить.
Меж тем воздушный бой был в разгаре. Собственно, боем это назвать было нельзя. Шесть «Мессеров» почти в упор расстреливали три русских истребителя. Густав опять отметил героизм русских. На этих старых этажерках пытаться противостоять лучшим самолётам Люфтваффе? Он хорошо знал эти русские самолёты и даже успел налетать на них десятка два часов. И знал, что они не могут конкурировать ни в скорости, ни в манёвренности. Русские дрались отчаянно, но силы были неравны. Тем не менее случайно, а может быть и нет, русским удалось подбить один немецкий самолёт, и он, задымив крылом, развернулся на запад и покинул поле боя. Вскоре два русских истребителя были сбиты. Никто из них не выпрыгивал, и Густав подумал, что у них просто не было парашютов. Крутясь в воздухе, истребители падали на землю. Один упал в поле и взорвался. Второй протаранил рощу и разбился вдребезги. Остался один против пятерых. Густав и его товарищи уже не играли в кошки-мышки. Самолётные пулемёты – слишком серьёзная вещь. Даже случайное попадание может отправить на тот свет пилота с его самым современным самолётом. В конце концов сбили и третий истребитель. Шансов у русского лётчика не было никаких. Теперь они устремились к мостам. Пролетая над набирающим ход эшелоном, Густав не удержался и сбросил одну единственную бомбу. С противным свистом бомба приземлилась прямо на последний вагон. Соседние вагоны вздрогнули от взрыва. Последний разломился пополам. Одна половина продолжила движение с эшелоном, зияя рваным разломом, в котором бешено справа налево и слева направо раскачивались крюки.
Оторвавшаяся половина вагона, подпрыгнув, сошла с рельс и скатилась с полотна. Вскоре болтавшиеся крюки замедлили свой ход. Ещё через какое-то время осела пыль и открылась невообразимая картина. По всей половине вагона были разбросаны рваные куски обгорелой человеческой плоти. Крюки, поскрипывая, продолжали раскачиваться. Только один прекратил своё движение. Мягкое утреннее солнце светило прямо в разлом вагона. На неподвижном крюке застыло маленькое детское тело. Крюк попал ребёнку прямо под рёбра. Одна ножка была оторвана взрывом, а по второй стекала кровь. Выживших в вагоне не было.
Разумеется, обрушить мосты оставшимися боеприпасами было бы очень трудно, пришлось бы идеально точно попасть в нужные места. Всё-таки мост – очень прочная конструкция, но расстрелять колонну, движущуюся по железобетонному мосту, и тем самым вызвать затор в движении, а также повредить насколько возможно и сам мост, было по силам. На железнодорожном мосту можно было попытаться парой бомб попасть по составу и, разбомбив пути, перекрыть мост и не дать русским сбежать на другой берег. Их следовало добивать на этом берегу, пока они не пришли в себя. Вот и мосты, самолёты разделились. Три самолёта направились к железобетонному мосту, два к железнодорожному. На железобетонном мосту сразу возникла паника, люди разбегались в разные стороны. Кто-то пытался бегом достичь одного из берегов. Кто-то прыгал с моста в реку. На мост и рядом с ним упали первые бомбы. Некоторые, выброшенные ударной волной, тонули под тяжестью намокшего обмундирования и пристёгнутых подсумков с патронами, кто-то летел уже оглушённый и, получив дополнительный удар о воду, погружался в неё, чтобы уже никогда не увидеть солнечный свет. Те же, кто приземлился в воду относительно удачно, пытались как можно быстрей отплыть от моста. Сверху на них постоянно что-то летело – автомобили, повозки, ящики и люди. Некоторые пловцы получали сильные удары по голове и тоже скрывались в глубине. Повозка с лошадью тоже слетела с моста, выброшенная взрывной волной. Перекрутившись в воздухе, она приземлилась на воду повозкой вниз, образовав большую волну с фонтаном брызг. Сначала под воду уходила повозка. Лошадь ещё была жива, но не ржала, а с трудом фыркала, погружаясь сначала задней своей частью, а потом и вся ушла под воду, сделав на прощание последний рывок.