Страница 1 из 101
– Мама, а почему у нас не растут нарциссы?
Девушка положила голову на колени молодой и ослепительно красивой женщины. Толстая коса цвета спелой пшеницы обвивала её высокий чистый лоб, ветер плескал светло-желтый пеплос. Полные, идеально очерченные губы трогала мягкая улыбка.
Женщина нежно погладила девушку по медно-рыжим волосам и ответила:
– Зачем они тебе, доченька? Нарциссы надменны и холодны. Они никогда не станут любить тебя так, как… анемоны… Взгляни, как они тянутся к тебе! Ждут ласки от богини весны.
Девушка поднялась, расправила хитон из тонкого зелёного хлопка и вздохнула:
– Анемоны ветрены и непостоянны. Они любят всех. То ли дело завоевать нарцисс.
В её зелёных, как свежая весенняя трава, глазах отразился азарт.
Женщина мягко улыбнулась и покачала головой:
– Ох, милая Кора, лучше держись подальше от этих цветов. Нарциссы красивы только внешне. Но то – опасная красота. Внутри они полны ядовитой слизи. Они отравят тебя. Ты умрёшь и попадёшь к Аиду.
Кора рассмеялась серебристо и звонко:
– Мамочка, я же Богиня Весны. Я бессмертна. Точно не умру от цветочной слизи.
И она вновь порывисто обняла мать.
Деметра поцеловала дочь в чистый лоб и попыталась отогнать дурное предчувствие. Чтобы заглушить его, Богиня Плодородия страстно прижала к груди своё единственное и обожаемое дитя…
И не видела, как широко распахнулись глаза Коры: за спиной матери вырастал огромный нарцисс. Его стебель раскалывался, и на землю вытекала ядовитая слизь – она ползла всё ближе и ближе, аспидом между зелёных трав, гнутым кинжалом взблёскивая среди цветов… Наливалась, алела и пахла… Дурманяще и смертельно – гранатовым соком…
Я просыпаюсь, лихорадочно хватая ртом воздух. Слишком цепкий, слишком леденящий ужас выползает за мной из того сна. Никогда не досматриваю его до конца, но точно знаю, чем он закончится – гранатовый сок, смешанный со слизью, доберётся до Коры, пропитает её. И с этого момента каждый шаг той будет отравлен и смертелен – поступь богини Подземной Весны, шествие чудовища, коему нет равных.
Я задыхаюсь, потому что страх удавкой сжимается на горле.
– Сейчас же спать! – раздаётся над ухом приказ. Такому можно только беспрекословно подчиниться. Меня обнимают сильные руки и утаскивают на подушку, бережно укутывают одеялом. – А Фобетора[1] поймаю – такой кошмар ему устрою…
Низкий бархатный голос действует успокаивающе. Устраиваюсь поудобнее в надежном кольце рук, прижимаюсь к горячему мужскому телу и смыкаю веки. Теперь страшные, но вещие сны не придут. Муж всегда закрывает, надежнее любого щита. И всегда – держит крепко, не отпустит, не отдаст никому. Даже тому чудовищу, что ворошится у меня внутри. Ему – особенно.
Я знаю…
***
…утро серое, как глаза Афины.
– Пасмурно, – говорит она.
– Осень… – пожимаю плечами. Смотрю на неё – подругу юности[2], вечно молодую мудрость и войну, чуть усталую и печальную. – Значит, отцу не скажешь?
В утреннем кафе пусто. У барной стойки, уткнувшись в айфон, сидит юноша-бармен, рядом – скучает ярко накрашенная официантка, пытаясь заглянуть ему через плечо. Тихо гудят лампы дневного света. Слишком тусклые однако, чтобы разогнать полумрак, в котором – тонконогими оленятами – маячат столики и стулья.
– Нет, – говорит Афина и качает чашечку густого кофе тонкими, но сильными пальцами. – Мы не хотим свадьбу. Тей говорит: только вечер, для самых близких…
Тей у неё мудрый и вещий, всегда был таким, за то Зевс его и недолюбливал. А их союз уж точно не одобрит. Значит, свадьба рискует превратиться в побоище. Правильно, лучше вот так, тихо. Только близких… Интересно, кто они?
Она отвечает на незаданный вопрос:
– Позовём тебя с Аидом, Афродиту с Гефестом – без них никак. Друг Тея же. Пару ребят-учёных из отдела ядерной физики.
– Смертных?
– Да, смертных, – она гордо вскидывает голову. – Ты что-то имеешь против?
– Я – нет, – заверяю искренне, – а вот Афродита будет кривить губы.
– Или строить им глазки, – невесело и немного устало улыбается Афина, – но я думаю, мы все вместе как-нибудь с этим справимся.
Хорошо, согласно киваю и вспоминаю ещё одну подругу юности:
– А Артемиду?
Афина отрицательно мотает головой:
– Она не простит. Я ведь предаю ваш обет.
В этом веке – сумасшедшем, вечно спешащем и вечно опаздывающем, веке мнимых свобод и неисполняемых правил – Артемида нашла себя. Здесь она активно возглавляла феминистские организации, проводила феминистские конференции и устраивала феминистские шествия. Сумасшедший век, где женщины идут войной на мужчин, забывая, что между ними может быть только одна война – на ложе любви. Меня Артемида простила – более-менее. В конце концов – похищение, принуждение, ты не виновата. Афине будет сложнее. Даже то, что она давала пресловутый обет, чтобы сохранить верность своему единственному, станет слабым оправданием.
– Но ведь ей всё равно придётся сказать.
Афина устало соглашается:
– Конечно, придётся. Если узнает сама – будет хуже. А так…
Она не договаривает, но я понимаю: глаза в глаза, держа за руки старинную подругу, рассказывать будет легче, и, может статься, та даже поймёт. Афина не зря – мудрость: иногда проще сказать правду, пусть болезненную, прямо в лицо, чтобы не дать разгореться войне.