Хроники Нарнии

– А тебе-то что? Это же мистеру Кеттерли сидеть на железе и стоять на льду.

– Да не в том дело! Мама – вот что важно. Представь себе, что эта к ней ворвётся! Насмерть перепугает…

– Правда, правда! – совсем иным тоном сказала Полли. – Ну хорошо. Мир, мир навсегда, и так далее. Я приду… если смогу. А сейчас мне пора.

И она нырнула в проход, который казался теперь не загадочным, а самым что ни на есть будничным.

Мы же с вами вернёмся к дяде Эндрю.

Когда он шёл вниз с чердака, сердце у него билось как сумасшедшее, то и дело приходилось отирать лицо платком. Войдя к себе в спальню, он заперся на ключ и прежде всего полез в комод, где прятал от тёти Летти бутылку и бокал. Выпив какого-то неприятного взрослого зелья, он перевёл дух.

«Нет, чёрт знает что! – повторял он про себя. – Какой кошмар! Я просто разбит! Это в мои-то годы!»

Потом он налил ещё и выпил и лишь тогда стал переодеваться.

Вы не видели таких одежд, а я их помню. Дядя надел высокий твёрдый сверкающий воротничок, в котором и головы не опустишь, белый жилет в цветных узорах, выпустив из кармашка золотую цепочку, достал свой лучший фрак, который носил только на свадьбы и похороны, и почистил лучший цилиндр. На комоде стояли цветы (их ставила тётя), и он сунул один в петлицу, а в кармашек, расположенный повыше того, с цепочкой, положил носовой платок (теперь таких не купишь), покапав на него сначала мужскими духами. Потом, вставив в глаз монокль с чёрной лентой, дядя Эндрю подошёл наконец к зеркалу.

У детей, как вы знаете, одна глупость, у взрослых – другая. Дядя Эндрю был глуп в самом взрослом духе. Теперь, когда колдуньи рядом не было, он помнил не о её грозном виде, а о её красоте и думал: «Да, скажу я вам, всем женщинам женщина! Перл природы!» Кроме того, он как-то забыл, что привели её дети, и очень гордился, что колдовством выманил такую красавицу.

– Эндрю, – сказал он своему отражению, – для своих лет ты совсем… э-э… Прекрасная внешность… Породистая…

Понимаете, он возомнил по глупости, что колдунья влюбится в него. Зелье на него повлияло или одежда, но он охорашивался всё больше. Он был тщеславен как павлин, потому и стал чародеем.

Наконец он отпер дверь, послал служанку за кебом (тогда у всех была масса слуг) и пошёл в гостиную. Там, как и следовало ожидать, тётя Летти у самого окна чинила матрас.

– Понимаешь, Летиция, душа моя, – беззаботно начал он, – мне надо выйти. Одолжи-ка мне фунтиков пять, будь добра.

– Нет, Эндрю, милый мой друг, – ответила тётя, глядя на матрас. – Я тебе много раз говорила, что денег не дам.

– Не будь такой мелочной, душенька, – сказал дядя. – Это очень важно. Без них я окажусь в глупейшем положении.

– Эндрю, мой дорогой, – сказала тётя, глядя ему в глаза, – как тебе не стыдно просить у меня денег?

За словами этими таилась скучная взрослая история. Впрочем, сообщим, что дядя «вёл дела дорогой Летти», сам не работал, тратил очень много на бренди и сигары и добился того, что она стала много беднее, чем тридцать лет назад.

– Душенька, – сказал дядя, – пойми, у меня непредвиденные расходы. Будь человеком… Мне надо принять одно… э… лицо…

– Это кого же? – спросила тётя.

– Очень важную гостью. Она, понимаешь ли, появилась… э… неожиданно…

– Что ты мелешь! – воскликнула тётя. – Никто не звонил в дверь.

Тут дверь распахнулась, и тётя не без удивления увидела огромную женщину в роскошных одеждах без рукавов. Глаза у великанши сверкали.

Глава седьмая

Что случилось перед домом

– Сколько мне ждать колесницу, раб? – прогрохотала колдунья.

Дядя Эндрю сжался. Теперь, при ней, он немедленно забыл, что думал перед зеркалом. Но тётя Летти поднялась (матрас она чинила, стоя на коленях), вышла на середину комнаты и холодно спросила:

– Разреши осведомиться, Эндрю: кто эта особа?

– Знат-т-т-тная ин-н-ностранка, – ответил тот. – Исключ-ч-чительно…

– Какой вздор! – сказала тётя и, обернувшись к колдунье, воскликнула: – Вон из моего дома, бесстыжая тварь! Не то вызову полицию.

Колдунью она приняла за циркачку, голые руки – не любила.

– Кто это? – брезгливо спросила королева. – На колени, несчастная, не то сотру в порошок!

– Прошу обходиться в моем доме без таких выражений! – запальчиво произнесла тётя.

Королева стала ещё выше (или дяде Эндрю показалось). Глаза её горели. Она подняла руку, как тогда, в своём королевстве, и произнесла слово… но ничего не случилось, только тётя, тоже брезгливо, заметила:

– Так… Она ещё и пьяна… Язык не слушается.

Наверное, колдунье стало очень страшно, когда поняла, что в нашем мире заклятье не действует, но она этого не показала. Нет, она кинулась вперёд, схватила тётю буквально за шкирку (должно быть, за какую-нибудь отделку на платье), подняла как можно выше и швырнула, словно куклу. Пока тётя летела, служанка (которой выпало на редкость интересное утро) заглянула в дверь и сказала:

– Простите, сэр, карета приехала.

– Веди меня, раб! – приказала колдунья.

Дядя залепетал было:

– Вынужден протестовать… да… весьма прискорбно… – но, взглянув на королеву, мгновенно онемел и затрусил вслед за ней.

Дигори сбежал сверху как раз тогда, когда хлопнула входная дверь, и сказал:

– Ну вот. Теперь она бегает по Лондону. Да ещё с дядей. Что они натворят?

– Ой! – сказала служанка, которой выпало такое дивное утро. – Ой, мистер Дигори, мисс Кеттерли ушиблась!

И они побежали к тёте.

Если бы тётя упала на пол или даже на ковёр, то, мне кажется, переломала бы все кости, но, к счастью, приземлилась она на матрас. Женщина она была стойкая (такими тогда были почти все чьи-то тёти), а потому, понюхав нашатыря, отмахнулась: «Ах, не волнуйтесь вы по пустякам», после чего начала действовать.

– Сарра, – велела она служанке (которой ещё не доводилось так радоваться), – бегите в полицию и сообщите, что в городе беснуется умалишённая особа. Обед моей сестре я отнесу сама.

Дигори помог ей отнести обед; потом они сами пообедали; потом он стал думать.

Итак, надо было как можно скорее вытащить колдунью из нашего мира. Мама её видеть не должна ни за что на свете. По городу ей ходить нельзя – чего-нибудь натворит. Дигори не знал, что ей не удалось испепелить тётю, но зато прекрасно помнил, как она испепелила дверь. Не знал он и того, что здесь, у нас, сила её не действует, зато знал, что она хочет завоевать весь мир. «Сейчас, – думал он, – она, наверное, стирает с лица земли Букингемский дворец или парламент, а уж полисмены едва ли не все стали маленькими кучками пепла. И поделать ничего нельзя… Но ведь кольца вроде магнитов. Надо её только тронуть, и кольцо вытянет нас хотя бы в лес. Интересно, станет ли ей там опять плохо? Место на неё подействовало или она просто испугалась? Да, но где же её найти? Тётя меня на улицу не пустит – во всяком случае, спросит, куда иду. И денег у меня нет – так, мелочь, на омнибус не хватит, – а объехать надо весь город. И куда, собственно, ехать? Интересно, дядя ещё при ней?»

Оставалось сидеть дома и ждать и её, и дядю. Если они вернутся, надо побыстрее надеть кольцо и сразу же коснуться им колдуньи. Пускать её в дом нельзя – значит, надо стеречь у двери, как кот у мышиной норки.

Дигори пошёл в переднюю и, прижавшись носом к окошку, откуда были видны и крыльцо, и улица, так что пропустить никого не мог, подумал: «А где же теперь Полли?»

Думал он не меньше получаса, но вы себе голову не ломайте, я вам скажу. Полли опоздала к обеду и промочила к тому же ноги. На все расспросы она говорила, что гуляла с Дигори Кёрком, а ноги промочила в пруду. Когда её спросили, где этот пруд, она ответила: «В лесу», когда её спросили, где лес, она сказала: «Не знаю». И мама решила, что она забрела в какой-нибудь дальний парк, где шлёпала по лужам. Естественно (для тех, конечно, времён), ей запретили гулять – особенно с «этим Кёрком», не дали сладкого и велели два часа не выходить из своей комнаты.