Гипноз и наркоз

Но тем не менее устрицы имели место, кроме того, мы много пили и много говорили об экзистенциальном, и даже как-то раз подрались, т. е. любовный сюжет развивался полноценно, без халтуры. За два дня до отлета мы приехали в Женеву, я была введена в квартирку-студию размером 4х4, и мне было объявлено, что здесь мне предстоит жить.

В квартирке был раскладной диван и много порнокассет, больше там ничего не помещалось. Окно выходило на аэропорт, т. е. буквально на летное поле. Я приготовила ужин на кухоньке в углу – там нашлась сковородка, липкая от грязи, и пара разных тарелок. Потом я заснула на раскладном диване, а ближе к рассвету проснулась.

Он стоял у окна и смотрел на аэропорт. Почему-то было очень видно, что это у него привычная поза, что когда он дома – он стоит у окна и смотрит на аэропорт, подолгу, иногда всю ночь.

И сразу стали понятны эти необъяснимые перемещения и странные гостиницы, когда человек сперва действовал уверенно и по плану, а потом вдруг сдувался и соглашался на что попало. Это он с ней, со своей любовью, однажды ездил отдыхать, и она показала ему места, где любила бывать. Он их запомнил, но заранее заказать не догадался, потому что сам никогда никуда не ездил, а своих знакомых и любимых мест у него по той же причине не было вообще.

Человек вот так вот стоял у окна годами в своей норке, а потом случилось чудо – ему показали в щелочку настоящую жизнь, и он ее снова и снова воспроизводит, эту чужую, краденую жизнь, и в ресторане он заказывает строго то, что тогда сумел запомнить, и только это ему вкусно, только то, что однажды объявила вкусным та женщина, а самому ему не вкусно ничего.

Я не вышла за него замуж. Да, вы угадали, мне не понравилась квартира.

Языковой барьер

В юности мне нравились молодые люди, у которых русский язык был неродной. В основном это были прибалты, лучше эстонцы – они знали русский хуже всех и поэтому больше помалкивали. А если уж говорили, то коротко и по делу. Когда человеку не хватает языковых средств, нести ахинею ему просто нечем. Такого человека можно считать занудой, но считать его идиотом начинаешь очень нескоро.

Я хоть и была глупа и беспечна, но умела ценить эту отсрочку. Своего первого мужа, к примеру, я записала в идиоты на второй день знакомства – бедняга говорил по-русски свободно, и совершенно напрасно.

Спустя время стало ясно, что русский с акцентом – это не выход. Все равно с ними все понятно. Надо было устроить так, чтоб было не очень понятно – тогда была надежда хоть на какую-то романтику. Сиди да слушай, как французскую эстраду – рот разевает красиво, и сразу ясно, что про любовь. Это на родном языке эстраду невозможно слушать, какой-нибудь «синий туман похож на обман», а на иностранном то же самое вполне себе прекрасно.

Сказано – сделано. Косяком потянулись немцы. В те времена язык я уже знала неплохо, но синий туман по-ихнему еще не просекала, и поначалу дело пошло преотлично. Любую сказанную кавалером хню я объявляла неизвестным мне фразеологизмом и вместо того чтобы дать в лоб, бежала подчитать литературки.

И доподчитывалась в итоге до того, что и с немцами все становилось ясно с первого слова, как с родными. Любить стало решительно некого, ибо где нет заблуждений, там нет и страсти.

Мне потребовалось много лет, чтобы понять, что заблуждения можно выращивать на ровном месте без всяких языковых барьеров.

Imagine all the people

Когда-то давно, когда я была молода и прекрасна, но, к сожалению, очень глупа, мне понадобилось попасть из Берлина в Магдебург. Денег за поезд я платить пожадничала и поехала автостопом от Потсдама (до Потсдама ходил чуть ли не трамвай), дошкандыбав пешком по карте до нужного автобана.

Про автостоп я много слышала от друзей-хиппи. Ничего сложного – идешь по трассе и ловишь попутку. Желательно, чтобы в машине был один водитель, а не пьяная компания, а вообще – солдат ребенка не обидит. На трассе очень холодно и всегда идет снег. Машин мало, но останавливается в среднем каждый пятый.

В Германии и зимой-то снега нет, а было лето, немцы пьяными не ездят, а машины шли потоком. Ура.

Я не знала, что на автобане останавливаться запрещено и идти вдоль него тоже. Немецкие хиппи искали машины на заправках, стоя с плакатиком «Магдебург». Так что я была одна такая умная на всю Германию, и, как ни странно, остановилась фура, водитель был один, обычный молодой пролетарий, а в салоне играло «Imagine». Я обрадовалась. Среди моих друзей, таких же идиотов, как я сама, только немытых и обдолбанных, считалось, что плохой человек «Imagine» слушать не станет и я, считай, доехала.

Насчет плохой-хороший я и тогда рассуждать не бралась, и теперь поостерегусь, но насчет доехала прогноз был верный. Через буквально полчаса молодой пролетарий остановил машину на специальном дальнобойном пятачке для отдыха, задернул шторки и велел мне перебираться назад. Я удивилась. Мы только что так хорошо болтали, он рассказывал про отца, такого же дальнобоя и пролетария, а я ему – про перестройку (немцы любили про перестройку, и я эту пластинку заводила с любым, не приходя в сознание). Удивление мое, однако, никакого успеха не имело, мне показали волосатый кулак, наорали какими-то страшными словами и быстро закинули назад, где у пролетариев койка.

Я лежала на спине в куче каких-то одеял и равнодушно смотрела, как на мне копошится молодой мускулистый пролетарий. Мне не было ни больно, ни обидно. Это ничем не отличалось от того, что делали те, с кем мне доводилось до того спать по доброй воле. Я не чувствовала никакой разницы, такая же тоска и презрение, я даже не чувствовала никакой вражды к этому человеку, настолько он был похож на всех прочих.

И когда он провез меня еще километров тридцать вперед и высадил черт знает где, буквально в чистом поле – я не чувствовала ничего, кроме досады, что не довезли до места и надо опять как-то устраиваться. Там была развилка, и, чтобы выйти на правильное шоссе, надо было продраться сквозь ежевичную изгородь, и потом перейти поле, и только когда поле было позади, и мимо уже летели машины, каждая из которых ехала куда мне надо, я вспомнила про песню «Imagine», которой я доверилась, и подумала, что в ту минуту эта песня звучала во всех машинах, в каждой машине звучала эта песня, потому что ее передавали по радио.

Управляй мечтой

Несколько лет назад у меня случилась любовь нечеловеческой силы. Любовь была взаимная, но замысловатая, и в итоге не сбылась по причине несбыточности. Расстались мы хоть и в слезах, но по-хорошему, и раз в год поздравляем друг друга с днем рождения из сентиментальных соображений. То есть раз в год я посылаю смс «Поздравляю» и получаю ответ – «Спасибо, Сонечка».

Из этих отношений я вылезала, как собака из драки. Были последовательно пройдены все травматические фазы – отрицание, гнев, обесценивание, вытеснение, апатия и т. д. Естественно, я удалила все аккаунты, все письма и все смски из телефона, чтобы они своим двояким содержанием не бередили душу и не мешали работать над собой в сторону т. н. отпускания ситуации.

Политика выжженной земли помогала так себе, все гештальты вопияли о своей незавершенности, и цикл «отрицание-гнев-обида-апатия» прокручивался раз за разом, сильно утомляя нервную систему. А ведь всякий психолог вам скажет, что до конца проработанная травма должна оставлять после себя пусть небурные, но все же добрые чувства, в идеале – чувство сдержанной благодарности. Всякий эзотерик скажет вам то же самое, хоть и в других терминах.

Все эти годы я посылала свое поздравление и получала в ответ спасибо. Подруги сильно осуждали меня за такую памятливость, а я тихонько, по-муравьиному строила себе альтернативную историю, где со мной не случилось ничего плохого, где из прошлого приходят только правильные сигналы, где несть ни печали, ни воздыхания.