Страница 4 из 11
– А вот и наш ученый муж! – вскричал лорд Фалкворд. – Ну и костюм у вас! Сами придумали? Чертовски остроумно, богом клянусь!
Адресат сего комплимента поправил очки и окинул своих знакомцев самодовольным взором.
Что ж, у доктора Максвелла Дина имелись причины быть собой довольным – разумеется, если может служить поводом для гордости сознание, что носишь на плечах одну из самых умных голов в Европе.
Доктор был, судя по всему, единственным в «Джезире-Паласе» человеком, приехавшим в Египет с некоей серьезной целью. Да, цель у него определенно имелась, хоть и, слыша вопросы о ней, он неизменно уходил от ответа. Вообще выражался он сдержанно, зачастую весьма кратко, иногда загадочно; однако не было ни малейших сомнений, что он здесь над чем-то работает – а также и в том, что по привычке внимательно изучает любой предмет, большой или малый, попадавшийся ему на пути. Он изучил местных жителей до такой степени, что мог бы перечислить все оттенки их кожи; изучил сэра Четвинд-Лайла – и понял, что тот не брезгует брать плату за заказные статьи; изучил Долли и Мюриэл Четвинд-Лайл – и понял, что в погоне за мужьями им не видать успеха; изучил леди Фалкворд – и понял, что для своих шестидесяти она очень неплохо сохранилась; изучил Росса Кортни – и понял, что ничем, кроме убийства животных ради развлечения, этот молодой человек в жизни не занимался и заниматься не будет; изучил работу «Джезире-Паласа» – и понял, что он приносит своим владельцам целое состояние. Однако, помимо таких вещей, обыденных и лежащих на поверхности, изучал он и нечто другое: «загадочные» особенности темперамента, «совпадения» – особенно странные совпадения. Египетские иероглифы он разбирал в совершенстве, без труда отличал скарабея – «печать фараона» от скарабеев, изготовленных в Бирмингеме. Он никогда не скучал; всегда ему было чем заняться; ко всему, что встречалось на пути, он подходил с одинаковой любознательностью ученого. Даже костюмированный бал, для которого он сейчас нарядился, обещал ему не скучный бессодержательный вечер, а новую информацию, ибо позволял бросить свежий взгляд на то, как играют и дурачатся представители рода человеческого.
– Мне показалось, – задумчиво ответил он, – что мантия и шапочка для человека моих лет подойдут. Наряд очень простой, но выразительный, удобный и вполне уместный. Сначала я подумывал подобрать себе костюм древнеегипетского жреца, потом понял, что трудно будет раздобыть все элементы. А такой костюм имеет смысл надевать, только если он абсолютно исторически точен.
Никто не улыбнулся в ответ. Никто не смел улыбаться, когда доктор Максвелл Дин говорил об «исторической точности». Историю Египта он изучил так же, как изучал все остальное – и знал о ней все.
– Верно, – пробормотал сэр Четвинд, – все эти древние облачения так сложны…
– И полны символики, – закончил доктор Дин. – Символики с очень любопытными значениями, уверяю вас. Однако, боюсь, я прервал вашу беседу. Мистер Кортни говорил о чьих-то прекрасных глазах: можно спросить, кто эта красавица?
– Княгиня Зиска, – ответил лорд Фалкворд. – Я говорил, что ее взгляд мне не совсем по душе.
– Почему же? Почему? – с внезапным интересом спросил доктор. – Что не так с ее взглядом?
– Да все не так! – с принужденным смешком вмешался Росс Кортни. – Слишком уж он ярок, слишком неукротим для нашего Фалка! Египетским газельим глазам Фалк определенно предпочитает бледную голубизну доброй старой Англии!
– Вовсе нет, – отвечал Фалкворд с бóльшим жаром, нежели обычно. – Терпеть не могу голубые глаза! Мне нравятся серые с лиловым отливом, как у мисс Мюррей.
– Мисс Мюррей – очаровательная юная леди, – заметил доктор Дин. – Но ее красота довольно обыкновенна, а вот у княгини Зиска…
– Необыкновенная красота! – восторженно подхватил Кортни. – О чем я и говорю! Совершенно необычайная женщина – второй такой красавицы я не встречал!
Наступило недолгое молчание: доктор с любопытством переводил острый, проницательный взгляд с одного своего собеседника на другого. Наконец тишину прервал сэр Четвинд.
– Думаю, – заговорил он, неторопливо поднимаясь из глубин обширного кресла, – пора мне пойти переодеться к балу! На мне сегодня, знаете ли, будет виндзорский костюм! Удобнейшая штука, всегда вожу его с собой: может пригодиться на любом костюмированном балу, не привязанном к определенной эпохе. А вам всем не пора одеваться?
– Пожалуй, и правда пора! – откликнулся лорд Фалкворд. – Я сегодня стану неаполитанским рыбаком! Хотя, конечно, трудно поверить, что такое в самом деле носит хоть один рыбак в Неаполе – но, знаете ли, в театре их всегда так наряжают!
– Тебе, кстати, пойдет, – рассеянно пробормотал Росс Кортни. – Смотрите-ка, а вот и Дензил Мюррей!
Все инстинктивно обернулись. В «комнату отдыха» вошел красивый молодой человек, облаченный в живописный наряд флорентийского дворянина времен славного правления Медичи. Костюм этот удивительно подходил своему обладателю: его суровое, почти угрюмое лицо требовало сверкания драгоценностей, мягкого сияния бархата и шелков, чтобы подчеркнуть классические черты и усилить мрачный, страстный блеск темных глаз.
Дензил Мюррей был чистокровным шотландцем. Четкие брови, твердый рисунок губ, взгляд прямой и бесстрашный – все обличало в нем сына вересковых холмов, отпрыска гордого народа, презирающего «сассенахов»[11], и свидетельствовало, что он сохранил в себе достаточно наследства древних финикийских предков – горячей крови, дающей способность к крайним проявлениям и ненависти, и любви. Неторопливо, с каким-то сдержанным высокомерием приближался он к группе знакомых: казалось, он сознает, как хорош в этом костюме, однако никаких фамильярных замечаний на сей счет терпеть не станет. Его друзья поняли это и промолчали; не удержался только лорд Фалкворд.
– Ну и ну! Дензил, как же тебе идет! Чертовски хорошо выглядишь, знаешь ли!
Дензил Мюррей слегка поклонился, устало и насмешливо.
– Живешь в Риме – веди себя как римлянин; то же относится и к Египту, – рассеянно бросил он. – Раз хозяева отелей нынче задают костюмированные балы, приходится соответствовать. Отлично выглядите, доктор. Может, и вам, господа, пора пойти нацепить свое разноцветное тряпье? Уже больше десяти, а к одиннадцати подъедет княгиня Зиска.
– Ну, не одна же княгиня Зиска будет на балу, не так ли, мистер Мюррей? – с добродушно-покровительственным видом вставил сэр Четвинд-Лайл.
Дензил Мюррей смерил его презрительным взглядом.
– Не одна, – холодно ответил он. – Иначе хозяевам едва ли удалось бы отбить расходы. Но княгиня считается самой красивой женщиной Каира в этом сезоне, так что общее внимание будет приковано к ней. Вот почему я упомянул, что она приедет к одиннадцати.
– Она сама тебе так сказала? – поинтересовался Росс Кортни.
– Да.
Кортни взглянул вверх, взглянул вниз, явно хотел произнести что-то еще – впрочем, удержался и вышел вслед за лордом Фалквордом.
– Я слышал, – заговорил доктор Дин, обращаясь к Мюррею, – в нашем отеле сегодня поселился великий человек – знаменитый художник Арман Жерваз.
В тот же миг лицо Дензила просияло улыбкой.
– Мой самый дорогой друг в целом свете! – воскликнул он. – Да, он здесь. Днем я встретил его во дворе. Мы с ним очень старые приятели. Я гостил у него в Париже, он у меня в Шотландии. Отличный парень! Мыслит как сущий француз, но прекрасно знает Англию и по-английски говорит безупречно.
– Мыслит как сущий француз? – повторил сэр Четвинд-Лайл, уже вперевалку двигавшийся к выходу. – Ну и ну! Это как же?
– Он ведь и есть француз, – мягко ответил доктор Дин. – Так что вас, дорогой сэр Четвинд, не должно удивлять, что и идеи у него французские.
Сэр Четвинд фыркнул. Его охватило неприятное подозрение, что над ним – владельцем и редактором «Ежедневного циферблата» – смеются, и в ответ он немедля оседлал любимого конька: высокую Британскую Мораль.
11
Презрительное прозвище англичан, употребляемое в Шотландии.