Скрытный нож

Уил услышал судорожный вздох Лайры и, обернувшись, увидел, как другая ведьма держит зайца, который отчаянно извивался в ее крепких руках. Животное с безумными глазами пыхтело, и яростно лягалось, но руки ведьмы были неумолимы. Одной одна держала его за передние лапы, а другой растянула взбешенного зайца за задние лапы вздымающимся брюхом вверх.

Нож Серафины полоснул по нему. Уил почувствовал растущую дурноту, а Лайра удерживала Пантелеймона, который сам стал зайцем из-за сопереживания и брыкался и царапался в ее руках. Настоящий же заяц затих с выпученными глазами и вздымающимся брюхом, в котором белели внутренности.

Но Серафина снова взяла немного отвара и влила его в зияющую рану, а затем сомкнула края раны пальцами, расправив на ней слипшуюся шерсть, так что раны не стало видно вовсе.

Ведьма, державшая животное, ослабила хватку и аккуратно опустила его на землю, где заяц принялся отряхиваться, облизывать бок, прядать ушами и щипать травку, как будто был один. Но внезапно, видимо заметив обступивших его ведьм, он стрелой метнулся прочь и, целехонек, скрылся в темноте.

Лайра, успокаивая Пантелеймона, взглянула на Уила и увидела, что тот понял: лекарство готово. Он протянул руку и пока Серафина намазывала дымящееся снадобье на обрубки его пальцев, отвернулся в сторону. Пару раз он резко вздохнул, но руки не отдернул.

Когда открытое мясо было тщательно замазано, ведьма прижала к его ранам какие-то разваренные листья и крепко завязала их полоской шелка. На этом обряд был закончен.

Уил крепко проспал остаток ночи. Было холодно, но ведьмы навалили на него кучу листьев, а Лайра прижалась к его спине, согревая. Утром Серафина снова перевязала его рану и Уил попытался по выражению ее лица понять, помогает ли лечение, но ее лицо было холодным и бесстрастным.

После завтрака, Серафина сообщила детям, что ведьмы пришли к решению, что поскольку они прибыли в этот мир, чтобы найти Лайру и охранять ее, они помогут Лайре выполнить то, что было, как она теперь поняла, ее задачей, а именно вести Уила к его отцу.

Итак они отправились, стараясь идти тихо. Лайра осторожно посоветовалась с алетиометром с чего начать и выяснила, что им следует идти по направлению к горам, которые виднелись вдалеке на другой стороне огромной бухты. Поскольку они еще никогда не забирались на такую высоту, они не представляли, как изгибается береговая линия, а горы скрывались за горизонтом. Но теперь деревья стали реже, а может, они забрались на самую вершину холма, но они смогли увидеть бескрайнее синее море, а за ним высокие голубеющие горы, которые были их целью. Путь, похоже, предстоял неблизкий.

Разговаривали они редко. Лайра была занята тем, что разглядывала лесную жизнь, от дятлов до белок и маленьких мховых змеек с ромбовидными узорами на спине, а Уил тратил все силы только на то, чтобы идти. Его Лайра и Пантелеймон обсуждали без конца.

– Мы могли бы взглянуть в алетиометр, – предложил как-то Пантелеймон, когда они развлекались тем, что выясняли, как близко они смогут подобраться к ощипывающему ветки олененку прежде, чем тот их заметит. – Мы никогда не обещали этого не делать. Мы можем выяснить про него все. Мы сделали ли бы это для него, не для нас.

– Не глупи, – ответила Лайра. – Это было бы именно для нас, потому, что он никогда об этом не просил. Ты просто нетерпелив и любопытен, Пан.

– Как все меняется. Обычно именно ты нетерпелива и любопытна, а мне приходиться уговаривать тебя не совать свой нос, куда не надо. Например, в Комнату Отдыха в Джорданском колледже. Никогда не испытывал желания пойти туда.

– Как ты думаешь, Пан, случилось ли бы все это, если бы мы не пошли?

– Нет. Мастер отравил бы лорда Азраила и на этом все закончилось бы.

– Да, наверно…. Кто же отец Уила, как ты думаешь? И почему он так важен?

– Так об этом я и говорю! Мы можем выяснить это в момент!

Лайра задумалась. – Может когда-то я так и сделала бы, – сказала она, – но, наверное, я меняюсь, Пан.

– Нет.

– Ты может не…. Слушай, Пан, а ведь когда я изменюсь, ты прекратишь изменяться. И кем ты будешь?

– Надеюсь, блохой.

– Вряд ли, но ты не чувствуешь, кем ты можешь быть?

– Нет. И не хочу.

– Ты дуешься, потому, что я не делаю того, что ты хочешь.

– Пантелеймон превратился в поросенка и хрюкал, визжал и фыркал, пока Лайра не засмеялась, а затем, став белкой, вспрыгнул на ветку позади нее.

– Так кто же, ты думаешь, его отец? – спросил Пантелеймон. – Ты полагаешь, что это может быть кто-то, с кем мы уже встречались?

– Может быть. Но наверняка он очень важен, почти так же, как Лорд Азраил. Наверняка. И то, что делаем мы, тоже важно.

– Мы этого не знаем, – заметил Пантелеймон. – Мы так думаем, но не знаем точно. Мы ведь решили искать Пыль, только потому, что погиб Роджер.

– Мы знаем, что важно! – горячо возразила Лайра и даже топнула ногой. – И ведьмы знают. Они проделали весь этот путь, чтобы найти меня только, чтобы охранять и помогать мне! А мы помогаем Уилу найти отца. Это важно. И ты это знаешь, иначе не стал бы лизать его, когда он был ранен. Кстати, почему ты это сделал? Не спросив меня. Я не поверила глазам, когда ты сделал это.

– Я сделал это потому, что он нуждался в демоне, а его у него не было. И если бы ты разбиралась в вещах хотя бы в половину так хорошо, как ты воображаешь, ты бы поняла.

– Я поняла, правда, – запротестовала Лайра

Они замолчали, потому, что догнали Уила, который сидел на камне рядом с дорогой. Пантелеймон превратился в чибиса и когда он скрылся среди деревьев, Лайра спросила, – Уил, как ты думаешь, что сейчас делают дети?

– Они не станут нас преследовать. Они слишком напуганы ведьмами. Наверное они вернулись в город и слоняются там.

– Да, наверное. Но возможно они хотят воспользоваться ножом и пойдут из-за него за нами.

– Пускай. Пока у них его нет. Сначала я не хотел носить его. Но если он может убивать Спектров….

– Я никогда не верила Анжелике, с самого начала, – деликатно сменила тему Лайра.

– Да, – согласился Уил.

– Да, точно…. В конце концов, я возненавидела этот город.

– Когда я нашел его, я думал, что попал в рай. Я не мог представить себе ничего лучше. А он все время был полон Спектров, и мы никогда не знали….

– Я не смогу снова верить детям, – перебила Лайра. Я думала в Больвангаре: что бы ни делали взрослые, как бы плохо это ни было, дети были другими. Они бы не стали поступать так жестоко. Но теперь я в этом не уверена. В самом деле, я никогда прежде не видела таких детей.

– Я видел, – сказал Уил.

– Когда? В твоем мире?

– Да, – неохотно ответил Уил. Лайра сидела, не шевелясь, ожидая, и через некоторое время он продолжил. – Это было, когда у моей матери случился один из приступов. Мы жили сами по себе, поскольку само собой моего отца с нами не было. И часто она начинала думать о вещах, которых не было. И ей надо было делать вещи, которые не имели смысла, по крайней мере, с моей точки зрения. Ей надо это было делать, поскольку иначе она приходила в расстройство и боялась, и я помогал ей. Например, потрогать все прутья в ограде парка или сосчитать все листья на кусте, все в этом духе. После этого ей становилось легче. Но я боялся, что кто-нибудь узнает, о том, что с ней и ее заберут, поэтому я присматривал за ней и скрывал это. Я никогда никому не говорил.

Однажды ей стало страшно, когда меня не было рядом, чтобы помочь. Я был в школе. Она вышла на улицу, почти раздетая, только она этого не заметила. И несколько ребят из моей школы обнаружили ее и начали…

Его лицо пылало. Не в силах сдерживать чувства, он прошелся туда-сюда, отвернувшись от Лайры, голос его дрогнул и глаза были влажными. Он продолжил:

– Они издевались над ней, как те дети у башни над кошкой…. Они думали, она сумасшедшая и хотели обидеть ее, а может и убить, меня это бы не удивило. Они ненавидели ее только за то, что она была не как все. В конце концов, я нашел ее и отвел домой. На следующий день в школе я дрался с мальчиком, который затеял это. Я сломал ему руку и кажется, выбил несколько зубов, не знаю. Я собирался драться и с остальными, но у меня возникли неприятности из-за этого и я понял, что лучше остановиться, иначе они обо все узнают, в смысле учителя и полиция. Они бы пришли к матери жаловаться на меня, увидели, в каком она состоянии и забрали бы ее. Поэтому я притворился, что раскаиваюсь и сказал учителям, что больше не буду. Меня наказали, но я ничего не сказал им. Я отвел от нее опасность. И от тех ребят тоже ничего не узнали; они знали, что если они что-нибудь расскажут, в следующий раз я убью их. Не только покалечу. И немного погодя, ей снова стало лучше. Никто ни о чем не узнал.