Написано кровью

Кофе был прекрасный, хотя и чуть теплый, потому что фильтры не подходили для разлатых чашек, больше похожих на блюдца, и ему пришлось подолгу держать там пакетики в ожидании, пока кипяток их пропитает. Он подал миссис Хаттон кофе, который приготовил последним.

Они сели, прихлебывая из чашек, и Барнаби попытался снова вернуть разговор к тому летнему дню, когда она пришла к Хедли домой и украла (разумеется, он не употребил этого слова) его фотографию. Но она лишь расстроилась еще больше и стала кричать, что с нее хватит.

— Пожалуйста, мы уже почти закончили, — взмолился Барнаби.

— Вы уже почти закончили?!

— Ведь вы хотите помочь нам найти…

— Как вы можете задавать мне такие вопросы? Именно мне! — Ее лицо побелело от ярости. Она отбросила назад тяжелую гриву спутанных волос, метнула в него гневный взор, потом попыталась подняться, но от слабости и дурноты снова осела в кресло.

— С вами все в порядке, миссис Хаттон?

— Я приняла таблетку снотворного. Вы меня разбудили.

— Мне очень жаль.

— Вам что, все позволено? Вот так врываться к человеку в дом и… давить на него?

— Я вовсе не хотел вас расстраивать…

— Тогда уходите! Вот вам, черт возьми, простой ответ. Просто убирайтесь.

Лора закрыла лицо руками. Они были очень близко друг от друга, трое в таком маленьком помещении, но, казалось, горе возвело вокруг нее невидимый заслон.

Барнаби спокойно пояснил:

— Дело в том, что вы, как никто другой, можете нам помочь.

— Да? — ворчливо осведомилась она. — И почему же?

— Комод, где вы нашли фотографию, обычно был заперт. Убийца мистера Хедли вынул из ящиков все, что там было. Естественно, нам бы очень хотелось найти кого-то, кто видел, что именно там хранилось…

— Но я не видела! Я только-только открыла ящик и сразу услышала, что они возвращаются. Схватила фотографию и побежала вниз.

— Было там еще что-нибудь кроме обувной коробки?

— Несколько пластиковых контейнеров с крышками. В таких хранят салат или остатки пищи.

— Вы посмотрели остальные фотографии? Ту, что была сверху, например, видели?

— Нет.

— А могу я взглянуть на ту, которую вы взяли?

— Я сожгла ее после того, как увидела его… подругу. Сожгла в кухонной печи вместе с кучей мокрых от слез бумажных платков. Теперь сожалею об этом, конечно. — Она медленно отпила из чашки, неверное освещение исказило черты ее лица. — Ужасно. Это все, что мне осталось от него.

— Нам бы очень помогло, если бы вы смогли описать фотографию.

— Не представляю себе, как ее можно описать.

— Мы стараемся узнать все возможное о мистере Хедли. Самые мелкие подробности могут нам пригодиться.

— Это отпускная фотография, снятая где-то в ресторане или ночном клубе. Трое или четверо мужчин выстроились в одну линию, как для греческого танца. Там еще была женщина, но я ее отрезала.

— Это та же женщина, что и на свадебной фотографии?

— Нет. На этой фотографии он моложе, чем на свадебной. Смеется… Такой счастливый… Хотела бы я познакомиться с ним тогда.

Хотя смысл фразы был вполне ясен, голос ее теперь звучал неуверенно и глухо. Она покачнулась на краешке кресла, словно до предела исчерпав все свои силы. Барнаби кивнул сержанту, они оба встали и собрались уходить. Лора не сделала ни малейшей попытки подняться и проводить их.

Пока ехали в участок, Барнаби вновь и вновь прокручивал в голове разговор. Он вспомнил, как она плакала, и ни на секунду не усомнился, что слезы были искренними. Но ведь плакать можно также от боли, от гнева, не только от горя. И даже от такого иррационального и горького чувства, как раскаяние.

Он снова задал себе вопрос, а не могла ли Лора Хаттон, узнав, что не просто отвергнута, но отвергнута ради другой женщины, вернуться в «Приют ржанки» после встречи с писателем, увидеть коварного Джеральда Хедли и от души врезать ему тем, что попалось под руку?

Для любого полицейского не новость, что любовь легко переходит в ненависть, поскольку большая часть убийств, которые им приходится расследовать, это результат домашних разборок. Преступления страсти совершаются в состоянии аффекта. И только позже, когда начинают мучить проклятые воспоминания, человек способен хоть как-то разобраться в своих побуждениях и поступках.

Пока Лора единственная в их поле зрения имеет четкий мотив, потому что Дженнингс, который по идее должен бы возглавить список, остается для них персонажем совершенно неизвестным. Так что отметать подозрения в ее причастности они не имеют права.

Вернувшись в участок, Барнаби тут же попросил отследить водителя, который привез гостью Хедли в «Приют ржанки». Она и впрямь могла быть, как надеялась Лора Хаттон, девушкой по вызову, но это вовсе не значило, что Хедли не стал бы говорить с ней о вещах его волновавших. Таким одиноким, застегнутым на все пуговицы людям иногда легче откровенничать с полными незнакомцами.

— По крайней мере, теперь мы знаем, — Трой стучал по клавиатуре, набирая отчет о пропавшей «целике», — почему ей пришлось взять такси.

— Он мог не подвезти ее, даже если бы его машину не украли.

— Угу. Он же такой приличный. — Трой внимательно пробежал глазами напечатанное, потом слегка насмешливо заметил: — Может, он подцепил ее в новом клубе, недалеко от того места, где обычно парковался?

— Что еще за новый клуб? — Барнаби посмотрел на текст из-за плеча сержанта.

— На Латимер-роуд. Там девочки носят кроличьи ушки и пушистые хвостики.

— Немного старомодно, а?

— Называется «Фишка дальше не идет»[37].

— Вы шутите!

— Честно.

— Да, не сомневаюсь, дальше не идет… — засмеялся Барнаби. Он снова посмотрел на экран и протянул: — Странно…

— Что, шеф?

— Он обнаруживает пропажу машины в десять вечера, а в десять тридцать звонит в полицию, чтобы об этом заявить.

— И что?

— Сильвер-стрит, где он оставлял машину, в двух минутах ходьбы от полицейского участка. Почему Хедли не пошел туда? Насколько он мог судить, машину украли только что. Полчаса в этом случае могли бы решить исход дела.

— Может, он ходил, искал ее?

— Не получается по времени. Пока нашел такси, пока довезли до дома, который вон где, — Барнаби указал на изумрудно-зеленые буквы. — Он сказал, что звонил оттуда. Это заняло не меньше получаса.

Трой нахмурился. Ему сделалось неуютно. Десять лет в полиции, а он все еще терялся, когда сталкивался с непредсказуемым поведением. Подлость, агрессия, отъявленная ложь — без проблем. Это рутина. Но когда люди уклонялись от очевидных, диктуемых обстоятельствами вещей, почва уходила у сержанта из-под ног. А это ему не нравилось. Размышляя о человеческом упрямстве, он вдруг обнаружил, что шеф внимательно смотрит на него.

— Обладаете ли вы способностью слышать, сержант?

— Насколько мне известно, да, сэр.

— С молоком и без сахара.

— Есть! — Трой плавно повернулся на каблуках. — Если я положу пять ложек, нормально будет?

— Я думал, вы так и делаете.

Барнаби наконец обратился к письмам и распечаткам у себя на столе. Как и многие старшие офицеры, он скучал по привычной полицейской картотеке и потоку бумажных заключений, донесений и рапортов, проходящих через его руки. Но нужно как-то осваивать эти новые штуковины, нельзя же отрицать огромную скорость и эффективность компьютеров. Информация, которую раньше приходилось собирать несколько дней, теперь появлялась на дисплее через минуту. Только дурак стал бы настаивать на том, чтобы повернуть стрелки вспять.

Раздумья о Дженнингсе, которые раньше тихо плескались в голове, как подземные воды, теперь вышли на поверхность. Он надеялся, что ждать осталось недолго и вильнувшая хвостом рыбка скоро попадется в расставленную сеть. Барнаби предпочел бы избежать сообщения для печати о том, что полиция хотела бы побеседовать с неким лицом. И не только потому, что будет утрачен эффект неожиданности. Куча времени уйдет на отсеивание зерен правды от плевел лжи, рассыпаемых во множестве разными психами, склонными к самооговору дебилами с манией величия и придурками, которым только дай погонять по ложному вызову полицейские машины, кареты скорой помощи или пожарных.

37

Эта фраза из обихода игроков в покер получила особое распространение благодаря американскому президенту Гарри Трумэну. Она означает «окончательное решение за мной». Английское «buck» (фишка, серебряный доллар) также может переводиться как «самец».