Страница 35 из 93
— Думаешь?
— Конечно. Просто рукопись передают из рук в руки, чтобы все ознакомились. Им это нужно, чтобы принять решение.
— Эми! — Сью улыбнулась подруге. — Что бы я без тебя делала?!
— А я без тебя.
— Как поживают «Ползунки»? — спросила Сью. — Еще что-нибудь удалось написать?
Она спрашивала не из вежливости. Сложнейшая, прихотливая структура книги Эми производила на Сью огромное впечатление, и она следила за каждым сюжетным поворотом с неподдельным интересом. Она находила роман захватывающим и была уверена, что, если Эми удастся урывать время для работы и подруга закончит книгу, та будет иметь огромный успех.
— Хочешь верь — хочешь нет, после всех потрясений прошлой ночью я написала шесть страниц!
Эми была несколько смущена. Почему она оказалась способна работать после таких новостей? Потому ли, что она настоящий профессионал, или у нее просто нет сердца?
Сью между тем с жадностью расспрашивала:
— Так что, Роксби узнал, что Араминта носит ту же фамилию, что и герцог де Молина, потому что она его сестра, а не жена, как он думал, когда отверг ее?
— Да, узнал.
— И?..
— Слишком поздно. Глубоко уязвленная, она уехала на Корсиканскую Ривьеру с Черным Руфусом.
— С известным наркобароном?!
— Она-то думает, что он представитель фонда «Спасите детей».
— А Бёрго? — Бёргойн был любимцем Сью. Волосы, черные, как эбеновое дерево, грация пантеры, говорит на двенадцати языках, часто одновременно. Фиалковые глаза, оливковая гладкая кожа, чью природную прелесть скорее подчеркивает, чем нарушает зигзагообразный шрам, оставшийся после дуэли, уважаемое и вызывающее трепет имя в мире международного шпионажа.
— Лишен всего, прозябает на кишащей крысами бокситовой дробилке где-то на Кайманах.
— О! — У Сью заблестели глаза, она захлопала в ладоши, восхищенная экстравагантностью всего этого. — Потрясающе!
— Вовсе нет. Ничего этого не случится до триста какой-то там страницы.
— А сейчас ты на какой?
— На сорок второй. Пока, кроме залихватского сюжета, нет больше ничего.
— Но, Эми, таковы все бестселлеры!
— Правда?
— Ты ведь не сдашься?
— Боже милостивый, нет! И ты не должна сдаваться.
Эми встала и выглянула в окно, она уже несколько раз выглядывала, с тех пор как пришла. Гонория отбыла на почту получать посылку с книгами из лондонской библиотеки. На этот раз она отправилась туда лично, поскольку опять возникла настоятельная необходимость сделать внушение мистеру и миссис Сэнделл. Недавно в Гришэм-хаус было доставлено письмо в слегка надорванном конверте, плохо заклеенном к тому же. Это означало, что десятиминутный разнос или получасовую лекцию придется претерпеть не только работникам почты, но и всем, кто будет стоять в очереди за Гонорией.
Глядя в окно, Эми сказала себе, что все это ерунда, будто она под колпаком. Не сидит же она безвылазно дома, в конце концов? Напротив, чуть ли не чаще бывает вне дома. Бегает по поручениям, передает сообщения (или, скорее, приказы), забирает что-нибудь у кого-нибудь или кому-то что-то доставляет. Но как избавиться от чувства, что собственное время ей не принадлежит?
У Гонории, видимо, имелся встроенный радар, позволяющий отслеживать малейшие перемещения ее миньоны. Если Эми бегала по делам золовки быстро и сосредоточенно, не зевая по сторонам, намеренно лишая себя тепла человеческого общения, все было хорошо. Но стоило ей остановиться на минуту, чтобы поболтать о погоде, погладить собаку, справиться о здоровье, как, вернувшись домой, она с порога слышала грозное: «Где ты была?!»
Гонория не знала о встречах Эми и Сью. А если бы узнала, прекратила бы их. Как именно прекратила, Эми даже думать не хотела, но была в этом совершенно уверена. Даже если бы Гонория знала, что эти встречи жизненно важны для Эми. Особенно, если бы знала.
— Вот она!
Побледнев, Эми отпрыгнула от окна. Сью вскочила на ноги, поддавшись беспокойству. Она ненавидела, когда Эми так явно обнаруживала свою подчиненность, и понимала, что ей не по себе, потому что в поведении подруги, как в зеркале, отражается ее собственная жизнь.
Эми быстро бросилась к двери, Сью закричала:
— Хворост, хворост!
— Черт! Чуть не забыла.
Сью метнулась на задний двор, где лежала заранее приготовленная вязанка валежника. Они обнялись на пороге, и Сью некоторое время смотрела, как Эми бежит по тропинке, все быстрей и быстрей, как будто подгоняемая ветром.
Когда Сью вернулась в дом и собирала себе ланч в детский сад, она вспомнила одну вещь, которая так ее волновала все это время, что она собиралась поговорить о ней с Эми. Как же она могла забыть о том, что постоянно занимало ее мысли? Теперь обстоятельство это опять терзало ее. Как так получилось, что, выйдя сделать круг по Зеленому лугу в ночь убийства Джеральда, Брайан отсутствовал дома целых три четверти часа?
Студия Брайана собралась вновь, но дела шли неважно. Первые пятнадцать минут занятия он пытался отвлечь ребят от разговоров про убийство. Начавшись с вопросов о Джеральде, беседа быстро перекинулась на серийных убийц, массовые убийства, совершенные с особой жестокостью, вампиризм и некрофилию. Последнюю Ворот назвал скукотищей.
Тщетно Брайан заставлял их разогреваться, щипать себя за щеки, чтобы лучше концентрироваться, лечь на пол и покрутить головами («покатать пушечные ядра»), представить себе, что они клоны на одноколесных велосипедах, чтобы разжечь их воображение. Как только упражнение заканчивалось, они возвращались к прежней теме.
— Вы же были его другом, мусора должны были бы дать вам на него взглянуть.
— Я не хотел смотреть…
— Говорят, от головы там мало что осталось. — Глаза Борэма сияли от восторга. — Небось, мозги вывалились.
— Значит, было чему вываливаться, — заметил Ворот. — Не то что у тебя. Тебя хоть до самого Рождества бей по башке, ничего оттуда не вывалится.
— Чё это? — Маленький Бор знал свое место и — в кои веки раз — свою реплику.
— Потому у тебя мозги в заднице!
— Ладно, хватит, народ, — проблеял Брайан. Он хлопнул в ладоши и сделал лицо типа «погружаемся в волшебный мир театра». — Поехали. Принесли текст?
Они уставились на него непонимающими глазами. Он вздохнул: как всегда. А в каком розовом свете все виделось ему в первый день! Вот они, материал для его творчества. А вот он, одаренный Свенгали[31], готовый открыть и выпустить на волю талант и энтузиазм этих детей, которых занудная авторитарная система образования задавила, но не убила. Под его внимательным руководством они разовьются и расцветут. И в конце концов их жизни, невероятно обогатившись, сплетутся с его жизнью. Они будут уже не учителем и учениками — они станут товарищами. Дальше его сознание делало немыслимый финт, рисуя, как кто-нибудь из них — лучше бы Эди или Том, — став знаменитым, в знак благодарности в качестве псевдонима берет фамилию своего наставника. Как Ричард Бартон[32].
Брайан не допускал тут никаких вариантов. Он дает, они берут. Он решил не замечать той отдачи, которую порой получал от них. Эти лихие, страшные моменты, когда импровизация вырывалась из-под контроля разума и в воздухе веяло насилием. К насилию Брайан испытывал теплое, сентиментальное чувство, в значительной степени потому, что никогда с ним не сталкивался. Иногда в разговоре он оправдывал его как проявление «достоинства перед лицом испытаний», вворачивая это сравнение словно бы между прочим, чтобы казалось, будто оно его собственное[33]. Но, по правде говоря, такие моменты рождали беспокойство и в его душе. Подавленные днем, они питали сны, кишащие личинками похоти. Да вот не далее, как вчера ночью…
Брайан смотрел прямо перед собой, стараясь подавить жаркие воспоминания, и взгляд его упал на двойняшек Картер. Том сегодня был в шинели армии конфедератов и обтягивающих штанах с принтом под змеиную кожу. На груди его красовался значок с полицейским шлемом и лозунгом «Уничтожить горбатых свиней».
31
Свенгали — главный герой романа «Трильби» (1895) франко-британского художника-иллюстратора и писателя Джорджа Дюморье (1834–1896). При помощи гипноза Свенгали делает оперной дивой совращенную им ирландскую девушку Трильби. Имя его стало символом демонической воли, подчиняющей себе творческую личность.
32
Ричард Уолтер Дженкинс, двенадцатый из тринадцати детей валлийского шахтера, дебютировав на сцене, взял фамилию своего школьного учителя Филиппа Бартона (Бёртона), который разбудил в нем интерес к творчеству и помог избавиться от акцента.
33
Клэптон цитирует высказывание Эрнста Хемингуэя «Храбрость — это достоинство перед лицом испытаний». — Примеч. пер.