Страница 13 из 22
– Яснослышащий. Но я от этого иногда порядком устаю. Я могу пересказать вам ваши мысли, но вы будете сопротивляться. Вы будете посылать мне такие удары энергии, что я в итоге буду избит, вы измотаны, а судьба от этого не изменится. Все предпочитают услышать что-то о делах и событиях. Выслушивать же от другого собственные мысли, образы – это не каждый выдержит. Вижу, вы хотите сказать, что вы – не каждая. Что вы – особенная. Это так, вы не каждая. Но основная ваша особенность – это невоплощенность в том деле, которым вы занимаетесь профессионально, то есть за деньги.
– Профессия – это за что деньги платят? – Ли очень хотела услышать продолжение, но она не знала, как заставить собеседника повернуться к ней лицом. Пока он говорил, глядя прямо перед собой.
– Я не повернусь. Нам с вами не обязательно смотреть в глаза друг другу.
– Уже включились? – машинально спросила Ли.
– Да. Я не буду рассказывать вам, как хорошо вы играете. Если угодно, я расскажу вам, почему вы живете так, как живете. Позвольте не выбирать выражения? – голос незнакомца звучал все тише, но отчетливее.
Ли полностью спряталась в шубу и оттуда ответила: "Да".
– Когда ты была маленькой девочкой… – сказал он.
– Я никогда не была маленькой девочкой, – уточнила она.
– Вот именно. Кстати, если еще раз захочется перебить меня, пожалуйста, не стесняйтесь. Это нормально, когда люди делают такие вещи.
– Тогда скажите сначала, что бы вы сказали именно мне, если б оказались просто транспортным приставалой.
– "В вас что-то есть". – Он улыбнулся. – Но вы не катаетесь на общественном транспорте.
– И все? Всего-навсего?
– Да. Именно вам – именно я – именно это. Но я не пристаю к женщинам в транспорте. А вы уже намекнули, что вас должны везде и всюду узнавать. Возможно, вы общеизвестны. Со мной вам повезло втройне: вы в полной физической безопасности, я не могу вас узнать по причинам, о которых я уже упоминал, и я безразличен к общеизвестному. Хотя, конечно, – и давайте с этим закончим, – вы очень красивая женщина. Но вы несчастливы, а этого я не люблю. – Он покачал головой. – Продолжим?
Ли вспомнила, что дома в холодильнике мерзнет и ждет ее непочатый джин.
– Когда ты была формально маленькой девочкой, когда ты еще не пила джин, не курила, не занималась любовью…
– Я никогда не занимаюсь любовью, – еще раз поправила его Ли.
– Ну да, правильно, человек, профессионально говорящий и пишущий по-русски, не может пользоваться этим цинично-застенчивым словосочетанием ни вслух, ни мысленно. Извини.
– С удовольствием.
– …тогда тебе повседневно и мучительно, как ты помнишь, требовался мужчина. В детском саду, в каждом классе школы. В любой обстановке, днем, ночью, зимой, весной – мужчина был единственно понятной тебе в полном объеме профессией. Не загадкой, как для всех девочек, не пугалом, как для дочерей мам-одиночек, не рыцарем, не хозяином-добытчиком, даже не мужем, – Профессией. Ты репетировала гаммы и фуги, тренировала непослушные пальцы, ты пыталась танцевать, сочинять, зубрила неподатливые точные науки, – все получалось более или менее, но во всех этих занятиях было начало и конец, было непознанное и даже непознаваемое, были чужие знания, за освоение которых можно было получить похвальные баллы, – и лишь одна наука была всегда известна тебе так, как религия – отцам-основателям ее… Ты всегда была взрослой женщиной.
– Ты слишком серьезен.
– Тогда – в далекие времена подступа к теме – и ты была очень серьезна. Рыжий очкарик Вовочка в детском саду заставил тебя страдать – и чем! Помнишь?
– Ничего себе яснослышание! Мы так и пойдем по всему списку? – Ли уже сообразила, какого попутчика послала ей судьба, но еще не согласилась с подарком.
– Так и пойдем, но не по всему, только по главным. Хотя в вашем случае разделение на главных и второстепенных неуместно и лукаво. Я прав?
– Очень. – Ли захотелось потрогать попутчика, например, погладить по голове. Она едва заметно пошевельнулась в стенах шубы, но он с усмешкой предупредил:
– Я давно привык мыть голову каждый день. Можно не проверять.
– Прошу прощения: рефлекс. Однажды у меня брал интервью очень юный журналистик, волновался, старался задавать хорошие вопросы и вдруг с-разбегу-с-размаху и говорит: что вас больше всего привлекает в мужчинах и что больше всего отталкивает. Я ему на одном дыхании, не рассусоливая, сообщаю: по первому вопросу – хорошо выбритые подмышки, по второму вопросу – небритые подмышки. Бедное дитя покраснело, позеленело, а разговаривали мы одновременно и под диктофон, и на карандаш, он покосился на микрофон, быстро и честно записал ответ мой и на бумажку тоже, поблагодарил за сотрудничество и испарился навсегда.
– Это, сударыня, садизм, конечно, но я вас понимаю. Кстати, мы ушли от темы. Продолжим?
Монотонный голос, чуть со скрипом. Чуть-чуть неприятно. Худощав. Лица не видно. Шаловливое чувство покинуло Ли.
– Да. Но по-другому. Вы будете помалкивать, – предложила она, – пока все будет по-вашему. Комментируйте тогда, когда я уплыву куда-нибудь в сторону, дам петуха, одним словом. Мне давно уже не хочется выговориться, потому что всегда наступает торжественный момент – собеседник начинает примерять любой сюжет на себя. Как оно там с точки зрения личной безопасности…
– И вы разлюбили мужчин? – участливо спросил попутчик, перелистывая страницу.
– Разлюбила профессию? Так, скорее всего, не бывает. Но что вы знаете об этом!.. – в ее тоне проскользнула театральная горечь.
Незнакомец рассмеялся.
– А вы уже все забыли. Неужели начнем с начала? – с укором – игривым укором – спросил он.
– Ах, да, сеанс ясновидения.
– Ах, нет: яснослышания.
– Продолжайте, сударь. Вы остановились на рыжем Вовочке.
– Но сударыня… Вы же решили сами это сделать.
– Я не проеду свою остановку?
– Ну что вы. Никогда.
В детском саду пахнет киселем, стиркой, иногда булочками. Трудно. У моего свои проблемы: никак не научится завязывать шнурки. Он старается, пыхтит, высовывает язык, хлюпает носом, с которого неизменно сползают круглые копеечные очки, но бантик не складывается. Воспитательница злится, издевается над бедным Вовочкой, громко апеллирует к его отсутствующей маме, дети с блаженством и благодарностью присоединяются к ее шоу, показывают на него пальцами и так далее по списку обычных детских гадостей. Я смотрю-смотрю и встаю. Подхожу к Вовочке и складываю бантик на втором ботинке, отрешенно стоящем сбоку. Он вскрикивает – "Не надо!" – начинает плакать и убегает. Воспитательница читает короткую лекцию о пользе самостоятельности. В конце концов все дети каким-то образом оказываются на площадке для прогулок, прогуливаются, преспокойно играют в какие-нибудь дочки-матери. А я хожу туда-сюда и думаю: как помочь Вовочке со шнурками. Ему уже и дела нет до шнурков, старательно копает песок, поправляя круглые копеечные очки, но мне- то интересно, мне-то важно.
Есть еще Оля с пухлыми губками бантиком. Я смотрю на ее губоньки и продолжаю думать про Вовочкин неполучающийся бантик на ботинках. Оля подходит ко мне и сообщает, что выявилась новая игра, в которую все девочки нашей группы обязались сыграть. Только от меня еще не получено подтверждение участия, надо выразить готовность. В чем дело? Пойдем. Иду. Это производится под забором. Площадка огорожена дощатым забором, всем все видно. Прямоугольник. В общем небольшой. Надо подойти, оказывается, к дальней стене забора, поднять пальто, платье, спустить штаны и присесть. Цель: просидеть под забором с голым задом "до шестидесяти". Оля, разумеется, говорит "до шестьдесят". Или пока не обнаружат. Обнаружить, понятно, есть кому. Есть воспитательница, есть, в конце концов, наши мальчики. Все девочки группы готовы пойти на риск, все понимают, что мамам вечером донесут если что, но… Почему-то все идут под забор.