Воображение мира

Наверное, это связано с тем, что у святого Августина, в его демонологии, дьявол тоже лиловый.

Ибо, как объясняет святой Августин, падший ангел, пройдя через атмосферный слой «нижнего воздуха», приобрел его, «нижнего воздуха», цвет.

Все это важно потому, что становятся ясней строчки из «Римских элегий» Иосифа Бродского: «Обними чистый воздух, а-ля ветви местных пиний: / в пальцах – не больше, чем на стекле, на тюле. / Но и птичка из туч вниз не вернется синей, / да и сами мы вряд ли боги в миниатюре».

К тому же «лиловый» часто встречается в стихах Пастернака. «Что в гро́зу лиловы глаза и газоны / и пахнет сырой резедой горизонт».

Картина «Демон» Врубеля исполнена в лиловых тонах: вот мы и вернулись к нашей загадочной лиловой собачонке, к доказательству реальности ада.

Таковы дуги воображения, позволяющие нам этот мир уловить.

В русской культуре мировой сад появляется по-настоящему усилиями Чехова. Сад Чехова и возы сушеной вишни, тянущиеся в направлении Москвы (гекатомба бутафорской крови, возы условных жертвоприношений, словно бы выкупающих из небытия своих владельцев, посланные в храм культуры, надежды, избавления – в столицу), в национальном сознании обычно выступают в роли символа ускользающего освобождения – материального, душевного, климатического, духовного, какого угодно. Символа честного чистого труда и заслуженной награды.

Конечно, эти значения вполне справедливы. Но Чехов в корне амбивалентен, он лучше многих понимал, что художественный образ не может быть однозначным.

Вишневый сад – сам по себе объект баснословный, мифический, – и на эту неглавную его черту указывают сведения о том, что в Европе вишня впервые появилась благодаря гурману и устроителю кулинарно-пиршественных оргий Лукуллу, привезшему ее из Персии. Главное же значение его, вишневого сада, смыслового облака в том, что цветущие вишни для героев пьесы оказываются пространством загробной жизни.

В «Черном монахе» – своего рода гимне проклятий в адрес провидения, стоящего за спиной художника не то с мечом, не то с пальмовой ветвью виктории, – тоже есть сад, но яблоневый, весь в цвету: в заморозки в полнолуние он окутан дымом костров, разведенных садовником, спасающим цвет и урожай.

Сады римских придворных – Саллюстия, Лукулла, который более известен как ценитель соловьиных язычков, чем как тот, кто подарил Европе вишню, – вошли в моду. Среди них была и вилла императора Адриана, не отпускавшая его от себя на протяжении всего правления империей. Именно отсюда, близ пруда, отражающего холмы и пинии, Адриан руководил захватом Британии и отдавал приказ о подавлении Великого иудейского восстания, означившего наступление новой эры. Ибо именно с этого момента центростремительный иудаизм периода Второго Храма, преобразовываясь в иудаизм раввинистический, обрел свою центробежную экстенсивную составляющую в виде новой еврейской секты – христианства.

Название библейской местности Гефсимания происходит от ивритского «гат шманим», то есть «масличный пресс»: это местность у подножия Масличной горы, в долине Кидрон, расположенной восточнее Старого города. Во времена Второго Храма так называлась вся долина, ниспадающая с подножия Масличной горы, на которой, по преданию, произойдет воскрешение после Страшного суда.

Здесь когда-то произрастал обширный оливковый сад, часто использовавшийся как место молитвенных медитаций. В современном иудаизме эта традиция распространена до сих пор: каббалисты ценят ночное время и часто отводят его для мистического созерцания перед ликом луны, движущейся над хороводом деревьев. Цель этих медитаций может быть разной, но суть их одна: вслушивание в мироздание, попытка найти бессловесный ответ на краеугольные вопросы существования.

Гефсиманский сад – точнее, его остатки, состоящие из нескольких десятков древних олив, почитается христианами, потому что Иисус и его ученики приходили сюда для молитвенных бдений. Здесь же, согласно Евангелиям, в ночь предания в руки Понтия Пилата молился Христос, пытаясь получить ответ о своей участи.

Оливы не растут в вышину. Старое дерево может достигать нескольких обхватов и похоже на приземистого великана с узловатым мускулистым торсом, чья корявость и складчатость напоминает огромный мозг. Он осенен скромной кроной и стоит среди камней вечности нерушимо и величественно, подобно живому алтарю.

Расщепление реальности на опыт и представление порождает метафору как основной инструмент познания. Опыт творчески устанавливает связь между пережитым (перцепцией) и умозрением. Воображение есть источник абстракции.

Только абстракция дает возможность возникнуть теории и с ее помощью навести мостик между разумом и мирозданием.

Когда мощные, головокружительные, малодоступные модели мироздания, порожденные интеллектом, оказываются «истиной», то есть чрезвычайно близкими к реальному положению дел во Вселенной, это говорит о том, что разум, созданный – как и прочие части целого – по образу и подобию Творца, естественным способом воспроизводит Вселенную – по обратной функции подобия; и проблема строения мироздания формулируется как поиск своего рода гомеоморфизма, соотнесенного с этим преобразованием подобия. Иными словами: то, что разум способен создать теорию, и есть доказательство существования Всевышнего.

Метафора бывает точной и неточной и тесно связана с категорией истинности, участвующей в создании (творчестве) нового смысла.

Воображение не могло возникнуть из личностной нормы. Личность развивается, только находясь в неравновесном состоянии. Чтобы сделать шаг, тело должно выйти из равновесия и начать контролируемое мышцами и скелетом падение.

Суть развития личности – «Я» – в его нетождественности самому себе.

Воображение всегда рождается контролируемым расщеплением, отклонением от нормальности.

Контроль осуществляется как раз категорией истинности, то есть соотнесенным с общезначимым представлением о мироздании.

В противном случае мы имеем дело с ложью, основой клинической ненормы.

Научные достижения порой неотличимы от волшебства. В то же время превознесение чудесного отдает невежеством, особенно если достижения науки при этом принимаются как должное. Есть области математики, в которых уверенно себя чувствуют от силы десяток-другой специалистов на планете, и обществу бывает проще признать их достижения мыльными пузырями, чем важными успехами цивилизации, отражающими красоту мироздания и разума. Но есть и области чудесного, на долю которого незаслуженно выпадает масса пренебрежения со стороны позитивизма, склонного считать, что ненаблюдаемое или непонятное попросту не существует, а не подлежит открытию и объяснению.

Скажем, если вы придете к психиатру и заикнетесь ему об инопланетянах, суровый диагноз вам обеспечен. Упомянутый выше Джон Нэш сполна пережил за годы болезни и стал примером стойкости для многих. Ибо шизотипическими расстройствами страдает целая сотая доля человечества. А сколько еще тех, кто не приходит к врачу.

В момент, названный Карлом Ясперсом «осевым временем», явившимся, как он считал, моментом рождения философии, дар пророчества был передан детям и сумасшедшим.

Насчет детей не знаю, но к людям, делящимся с врачами своими наблюдениями за необычными явлениями, я бы всерьез прислушался. Вот хотя бы к словам Джона Нэша.

Тем более практически все деятели, совершившие прорывы в развитии цивилизации, находились по ту сторону психиатрической нормы.

И вместе с тем я присмотрелся бы ко многим разновидностям научной фантастики и попробовал бы отыскать новую точку зрения на них. Иногда норма затыкает рот истине, а массовый жанр застит прозорливые наблюдения.

Чем дальше развивается наука, тем меньше возможности раз за разом откладывать в сторону гипотезу о том, что формы шизофрении стали мощным двигателем интеллекта – в сторону лучшей выживаемости. Исследования популяционной генетики оставляют на это все меньше шансов. Как и тот факт, что воображение напрямую связано с выживанием, поскольку люди с повышенной тревожностью обладают более высоким IQ: лучше развивать способность предвидеть, чем мышцы ног, предназначенные для бега.