Похоронный агент

ПА-ДЕ-ДЕ

На главной сцене городского театра идёт генеральная репетиция предстоящего балета. Закулисный голос торжественно объявляет:

– Антре! Адажио! – и немного помолчав, как бы сомневаясь, добавляет:

– Сольный выход!

Из-за кулис не спеша выбегает на цыпочках лысоватый мужчина средних лет и средней приятной полноты, одетый в чёрное обтягивающее трико, чёрную майку и большие белые тапочки, напоминающие шлёпанцы в номерах отелей, только подвязанные к ступням белыми ленточками за щиколотки. Он добегает мелкими шажками до середины зала и становится во вторую позицию, расправляет плечи, накладывает ладони на свой выпирающий животик, пытаясь его уменьшить и приподнять, затем медленно и плавно разводит руки, поднимая их на уровень плеч, обнажая свои чёрные кучерявые подмышки, и слегка опускает пальцы кистей вниз. Благородно приподнимает подбородок, немного повернув его в сторону, и замирает в такой позе.

В глубине зала стоит большой концертный рояль, над клавишами которого занёс выжидательно кисти рук высокий, худощавый, небритый мужчина в основательно поношенном чёрном трико и чёрной футболке, а на его ногах также грязно белеют танцевальные тапочки, подвязанные ленточками. Рядом с роялем расположилась маленькая, неряшливо одетая пожилая женщина с растрёпанными седыми волосами. Она нервно листает какую-то книгу, лежащую на крышке игрового инструмента, разыскивая в ней необходимую страницу.

Постояв так с полминуты в тишине, балерун устало повернул голову назад, не меняя позиции, и спросил балетмейстершу у рояля:

– Ну так что мы будем танцевать?

– Как что? Па-де-де Себастьяна Баха.

– А это что такое? – непонимающе приподнимает одну бровь танцор.

– Как? Вы не знакомы Себастьяном Бахом? Позор! – с этими словами взлохмаченная балетмейстерша мелкими танцевальными шажками семенит к стоящему в центре зала балеруну и тычет ему в живот какую-то книжку в мягкой обложке.

– На! Смотри! Вы меня изумляете, Смирнов! До начала представления осталось три дня! Уже все билеты проданы! А вы даже и не читали Себастьяна Баха!

Балерун небрежно берёт книгу из рук балетмейстера и удивлённо рассматривает её обложку, на которой изображен портрет седого взлохмаченного человека под заглавием «Жизнь замечательных людей», и уважительно подняв глаза на старуху, говорит:

– Это Вы?

– Вы что, Смирнов, ничего не знаете из «Жизни замечательных людей»?

– Ну почему, – обиженным голосом отвечает тот, – читал кое-что.

– Ну, что Вы, к примеру, читали? – не отстаёт от него пытливая старуха.

– Ну-у-у, Чехова, например, – и балерун с трудом вспоминает где-то когда-то слышанное одно название, – «Три сестры».

– Ну что ж, танцуйте тогда па-де-де Чехова «Три сестры», – устало говорит ему балетмейстерша и, забрав свою книгу, возвращается к роялю.

– Как же мне танцевать? – непонимающе вскричал танцор ей в спину. – Сестры три, а я один! – и опять демонстративно занял выжидательную позицию.

– Ты не переживай, – ответил танцору вместо старухи пианист. – Начинай выступление, а я тебе подыграю по ходу.

Потом незаметно опустил руку, поднял стоящую у его стула начатую бутылку пива, сделал из неё два внушительных глотка, смачно отрыгнул скопившийся воздух, вытер тыльной стороной ладони мокрые губы и, воровато оглянувшись по сторонам, поставил обратно недопитый флакон у своих ног.

– Ага! Попался! – торжествующе закричал выбежавший из-за кулис директор театра и хореограф (по совместительству) в одежде капельмейстера. – Я за тобой с самой раздевалки слежу! Ты опять посмел пронести пиво на работу и употреблять его на балетной сцене! Необходимо искоренять эту недостойную музыканта алкогольную зависимость! Поэтому я объявляю антракт! Перерыв! Все свободны!

Пианист удручённо пожал плечами, встал из-за рояля, поднял недопитую бутылку пива и двинулся к выходу, крикнув на ходу танцору, продолжающему всё ещё стоять в центре зала во второй позиции:

– Ну что раскорячился, как Аполлон Бельведерский, пошли на обед!

Балерун опустил, наконец, руки и живот, облегчённо вздохнул и засеменил на цыпочках по сцене, как по битому кирпичу, торопясь за пианистом.

– Одну минуточку, – остановила его пытливая балетмейстерша. – Я что-то так и не увидела второго солиста. Где он? – строго спросила она.

За балеруна ответил ей пианист, задержавшись у кулис:

– Второй солист приболел, во втором действии выйду я вместо него и выполню необходимую по ходу балета поддержку, – объяснил он придирчивой старухе и, скромно потупившись, поставил свои ноги в третью позицию.

– Ладно. После обеда посмотрим, на что вы способны. Смотрите, не опаздывайте, в два часа продолжим репетицию, – строго предупредила их балетмейстерша и постучала дирижёрской палочкой по крышке концертного рояля.

Когда они вышли из здания театра, балерун продолжил возмущаться:

– Это же надо! «Три сестры» заставляет меня танцевать. Я ей что, шестиногий Серафим, что ли? Я в своих-то двух ногах постоянно путаюсь, а у этих сестёр их целых шесть! Совсем сдвинулась умом с реальных позиций старуха. Недаром она школьным библиотекарем всю жизнь проработала, дура!

Пианист попытался его поправить:

– Вообще-то Серафим был шестируким.

– Да? Да какая разница, всё равно дура, – и глянув на пианиста, остановился.

– Оба на! А мы с тобой вышли и даже не переоделись! Так и бежим по улице в трико и белых тапочках, как «жмурики». То-то я вижу, что прохожие на нас засматриваются. Даже подумал с надеждой, что мы уже знаменитыми в городе стали. Совсем довела нас эта старая стерва.

– А, херня, – успокоил его опытный пианист и продолжил движение. – Так легче в образ вживаться, говорят.

Когда они уселись за столик под уличным навесом ближайшего кафе и заказали по пиву с креветками, балерун сказал сокрушённо:

– Прямо не знаю, что и делать. До представления осталось три дня, а я до сих пор не понимаю, как и что танцевать.

– Да ты, главное, не ссы, – стал его успокаивать пианист. – Тебе надо будет меленько пробежаться несколько раз по сцене на цыпочках, не сутулясь, не втягивая голову в плечи, как испуганный сурок, и не вихляя бёдрами, как портовая шлюха. Больше загадочности. Вот посмотри, как надо. – И с этими словами пианист встал из-за столика, приподнялся на цыпочках вытянул голову и, повернув её в сторону, как гусак, мелко засеменил между столиков, удивляя сидящих посетителей. Затем попытался подпрыгнуть, чтобы сделать ногами «ножницы», или «антраша», но опрокинул нечаянно стул и вернулся на место.

– Понял? Прыжок, правда, у меня не совсем получился, «затейливое антраша», так сказать, но ничего, ты потренируйся, и у тебя получится. Будешь прыгать даже лучше Истоминой, я думаю, – и он с сомнением посмотрел на приятеля, сидящего с открытым ртом.

– «Онегина», надеюсь, ты читал? Там она «…быстрой ножкой ножку бьёт», – дополнительно пояснил пианист.

– Нет, не читал, – тараща глаза на него, как на учителя, ответил балерун.

– Печально. Ну ладно, как-нибудь продержишься, а во втором акте я тебя подхвачу и вынесу за кулисы.

– Как вынесешь? На спине что ли? Как отважный солдат раненого комиссара с поля боя? – и удручённо окинул свою располневшую талию.

– Ну что ты, нет, конечно. Не на спине. Это будет выглядеть не по балетному. На руках пронесу с поддержкой у своей груди. Как чёрного лебедя с красным клювом и в белых тапочках, – рассмеялся пианист.

– А ты осилишь? Я ведь тяжёленький, – справедливо засомневался танцор.

– Добегу как-нибудь до кулис. Главное, самому не упасть с тобой на руках, на глазах у зрителей, а то потом неприятностей не оберёшься.

Официантка принесла в высоких бокалах мутного пива и красных, дурно пахнущих креветок. То и другое было явно третьей свежести, но они принялись за еду.

– Знаешь, что я тебе скажу, – сказал пианист, отхлёбывая из кружки пиво, – мы с тобой сейчас похожи на этих вот креветок. Ещё красивые, а жрать уже невозможно. Но ничего, отыграем с божьей помощью, не впервой. Авось пронесёт.