Шторм

Существо внимало ее словам. Круглые глаза, не отрываясь, следили за девушкой. Из воды на секунду показалась мощная шея, соединенная парой нереально вздувшихся боковых мышц с плечами.

– Не-е, – потянула Николь. – Я тебе не достанусь. По крайней мере, живой. А вот когда я умру, можешь меня сожрать. Только мне уже будет все равно.

Существо втянулось в воду и снова единственным слушателем девушки стал океан.

– Эй! – позвала Николь. – Куда ты подевался? Не любишь правду, животное. Никто не любит правду. Если бы я знала! Если бы только могла догадаться, что у него на уме! Не было бы лодки, моря. Я сидела бы сейчас на террасе, в саду. Что-нибудь бы кушала, что-нибудь пила. Или ждала бы вечера, чтобы потусоваться с Ленкой в клубе, – девушка перевела дух. – Она тоже. Та еще бестолочь. Совсем как я. Сережка хороший, какой он классный, – скрипуче передразнила кого-то Николь. – Может, и прижмешь его потом к своей груди… Какой там у тебя номер без пуш-апа? Первый? Будете меня вспоминать. И эта сволочь будет делать вид, что страдает. Лживая тварь.

Девушка замолчала. Горло судорожно сжалось, перекрыв доступ словам.

Вдруг волна плеснула в борт. Вода расступилась, выпустив из синего нутра блестящую рыбу, которую сжимали огромные, перевитые мускулами руки, увенчанные чудовищными когтями.

Подробности Николь отметила потом, после того как рыбина, еле трепыхавшаяся, с переломанным позвоночником, плюхнулась в лодку.

Не мучая себя вопросами, девушка съела ее, содрав кожу, которая сошла как чулок. Внутренности испачкали кровью и руки, и лицо, и обрывки платья, давно лишенного белого цвета. Николь не обратила на мелочи внимания. Первый же кусок сырого мяса, проникший в желудок, доставил ей ни с чем ни сравнимое удовольствие, от которого помутилось в глазах. Она ела медленно – через тернии, через Джомолунгмы, через колючие барханы песка в больном горле проталкивая кусок за куском. Тщательно пережевывала, дожидаясь, пока кашица скользнет в желудок. Пустыня, поселившаяся внутри, жадно впитывала влагу.

Когда с частью рыбы было покончено, осоловевшая Николь пристроилась у борта, погрузив в прохладу руки, испачканные в крови. Рядом, в опасной близости покачивался на волнах увитый шрамами череп.

– Спасибо тебе. – Николь почти улыбнулась. – Даже если ты решил меня откормить перед тем, как сожрать. Все равно спасибо. Только обещай, что моя смерть будет быстрой, хорошо?

Существо смотрело на нее, не моргая.

– Что ты… кто ты? Человек? Пришелец? А может, ни то и ни другое. Какой-нибудь ихтиандр. Сейчас после катаклизмов столько всего развелось. Папка… рассказывал мне, он сам видел. Да и я в сети… Ты, наверное, из тех, из новых. Которые живут себе в океане и горя не знают. А почему нет? – вдруг обиделась девушка, словно кто-то в ответ назвал ее фантазеркой. – Почему я не должна верить в ужасы? Особенно после того, что со мной сделал Сережка. А? Ихтиандр?

Николь помолчала, прислушиваясь к себе – не возникнет ли там, в ее голове, каких-нибудь возражений на сей счет. Низкое солнце купало красное золото лучей в спокойной воде. На волнах медленно качался загадочный «поплавок».

– Сережка говорил мне о любви. Вот и подумай сам. Если я верила в то, что казалось правдой, почему бы мне не поверить в то, что кажется ложью?

Небо полыхало в углях круглых глаз. Багровый закат дрожал на гребнях волн. Красный шар солнца, краем касающейся воды, предвещал ветреный день. Значит, завтра придется тяжело. Ветер, качка, волны – но, по крайней мере, у Николь прибавилось сил. Для борьбы? Вот уж вряд ли.

Смерть пожала плечами, сдержав ленивый зевок. И приготовилась подождать.

Самую малость.

***

 Гнулся уцелевший ковыль, приглаживая седыми волосами измученную, избитую копытами лошадей землю. Отступала на запад, катилась в закатное солнце битва – вопящее чудовище,  ощетинившееся тысячами изогнутых сабель, оставлявшее в пыли сотни мертвецов и раненых. Степь не успевала впитывать кровь, реки крови, в которой вязли копыта лошадей. Примятый ковыль поднимался, нашептывая прощальную песню телам, заполнившим поле. Они лежали повсюду – погребенные под трупами коней, пробитые стрелами, пронзенные копьями, с изрезанными животами и глотками. Безмолвные, они таращились в небо, за клубящейся пылью пытаясь разглядеть заходящее солнце. Крики не смолкали. Срезались в полете всадники, в огневом запале рубились от плеча.

Тот, кто был в самой гуще сражения, залитый и своей и чужой кровью – свирепый, страшный зверь, смеялся, на полном скаку срубая вражеские головы…

…– Ты видишь это, – шипел зверь. Прямо в лицо Семен Семенычу – обнаженному, большому, распятому на столе. Тот слабо кивал в ответ, захлебываясь собственной кровью. Он действительно видел разрушительную мощь давно канувшего в небытие войска и свирепость того, кто скакал в первых рядах.

– Ты думаешь, хуу, – шептало чудовище, пальцами сдавливая Семен Семенычу скулы с такой силой, что у они трещали, – что я собираюсь с тобой играть? Я, наследник Хасара, родного брата Чингисхана, намерен с тобой шутки шутить?

– Не-е-е-, – булькал пленник, давясь кровью. – Хаса-ар, пощади…

– Пощади, Хасар – теперь молишь ты. А к кому мне было взывать три дня назад, когда твой дружок выскользнул у меня из рук?

Наследник Чингисхана отступил, разглядывая прикованного наручниками к столу человека – жалкий кусок мяса, который сказал все, что знал. Хасару это было известно доподлинно: мало кто умел хранить тайны, когда с него с живого сдирали кожу. Окровавленные лепестки плоти, отогнутые в стороны в форме звезды, обнажали мышцы. На белом лице Семен Семеныча синели прокушенные губы, в глазах, в расширенных до предела зрачках, плавала смерть. Она уже подняла голову, прислушиваясь к тем переменам, что происходили за частоколом ребер. Боль рвала на части внутренности, замедляя сердечный ритм.

– Верь… мне. Я не… знаю, где он, – вытолкнул из себя пленник.

Конечно, он не знал. Хасар в том не сомневался.

Но остановиться уже не мог.

– Если бы не ты, хуу,  – медленно произнес он, растягивая монгольское слово, означавшее  "щенок", – на этом столе лежал бы сейчас Влад.

– Поща… ди.

Хасар усмехнулся. Интересно, сколько раз слышали мольбы о пощаде его предки? Срубая врагам головы на полном скаку, выпуская кишки из распоротых животов, что испытывали они, покорившие почти весь материк? Вполне возможно, то же чувство гнездилось в их душах, что не оставляло Хасара – прощальная просьба не призывала к состраданию, но возбуждала жажду убийства.

– По… ща… ди…

Кровь, переставшая течь, снова возобновила неспешный бег, медленно вытекая из ран.

Хасар отступал, любуясь делом своих рук.

Здесь, в доме на скалистом берегу, имелась в подвале огромная комната, почти зал, поделенная на две части. Левая сторона напоминала операционную: чистые кафельные стены, белые шкафы со стеклянными дверцами, столы с медицинскими инструментами – ослепительно яркими в люминесцентном освещении.  Правая сторона, со стенами, обшитыми красным деревом, с мягкой мебелью, почти не видимой за сотнями расшитых подушек, выглядела как гостиная в восточном стиле.

Хасар отступал туда, под сень настенных светильников. Отсюда все происходящее в операционной представлялось постановкой режиссера-авангардиста. Белое, красное – то, что представлял из себя главный герой, ходило ходуном.

Еще один незримый персонаж, оставшийся за кадром – смерть, сжимая его сердце когтистой рукой, отсчитывала последние секунды. Человек что-то бормотал, но Хасар думал о своем. И это «свое» в данный момент неслось где-то в безбрежном пространстве, на полных парусах уходя все дальше, унося с собой тайну, за которую сильные мира сего с радостью отдали бы часть жизни. Благодаря ублюдку, который прощался с жизнью на авансцене, ускользнул не просто ключ к богатству – неиссякаемая золотая жила. И его смерть ничего кроме разочарования не несла.

Семен Семеныча трясло. Он не хотел умирать, зубами цепляясь за жизнь. Иными словами за то, что ему больше не принадлежало. Исходили дрожью конечности, выгибалось дугой и опадало худое тело. При каждом движении красные капли падали на пол, растворяясь в лужах крови.