Чистые сердцем

– Куда вы сами едете?

– Лаффертон. Ну, рядом с Бевхэмом.

– Да это же другой конец страны!

– Да.

– Едете домой?

Он не ответил. Он не знал.

– Чем вы занимаетесь?

Он открыл рот. Дождь стекал по его шее за ворот рубашки.

– Выращиваю овощи.

Но в поезд уже начали забиваться люди. Она хлопотала над своими детьми и не слышала его.

Энди боком остановил дверь, когда она уже закрывалась перед ним, и как только фиксаторы замков встали на место, он зашел внутрь вагона, протолкнулся к нужному сиденью, закинул на полку чемоданы и вернулся, чтобы взять детей.

– Вы святой, вы это знаете, что бы я без вас делала? Я бы никогда со всем этим не справилась, вы заслуживаете чертовой медали.

Прошел еще час, прежде чем он сел на поезд сам. К этому времени электричество уже вернули и ветер утих, хотя дождь продолжал накрапывать.

Свободных мест не было, как и вагона-ресторана. Он сидел на своей сумке в проходе, прижавшись к парню с дребезжащим плеером.

Он никак не мог предупредить Мишель о том, когда он приедет, и сейчас это уже вряд ли имело значение. Поезд постоянно останавливался, иногда на пару минут, иногда на полчаса. Через какое-то время он так, сидя, и заснул. Когда он проснулся, снаружи уже было темно.

Он задумался, где сейчас та женщина с детьми.

Парень толкнул его локтем и передал банку «Лагера».

– Твое здоровье. Это откуда?

– Завалялось несколько в сумке.

Энди сделал большой глоток теплого газированного пива.

Четыре часа спустя он шел по бетонной дороге к дому своей сестры. Все еще шел дождь. На всей улице, с самого ее начала и до конца, стоял шум: шум телевизора, шум музыки, шум от детских криков и шум от ора взрослых. Оранжевый уличный фонарь осветил пластиковый трактор у него под ногами.

– Черт возьми, а ты припозднился.

Его сестра Мишель выглядела скорее на сорок, чем на тридцать, и в коридоре за ее спиной пахло жареной едой. Она навестила его в тюрьме дважды. Оба раза в самом начале, до того, как вышла замуж за Пета Тейта после развода со своим первым горемычным мужем и обзавелась еще парочкой детей.

– Что ты так долго?

Энди прошел за ней через весь дом на маленькую кухню, где запах жареного был еще сильнее. Горячее масло брызгало из сковороды с картошкой на обои под плитку. Он кинул на пол свою сумку.

– Ну, там была гроза. Буря, потоп – если ты вдруг не выглядывала сегодня из окна.

– Ага, ха-ха-ха, мне пришлось продираться сквозь нее, чтобы вот их отвести в школу, так-то. А что, из-за нее и поезда отменили?

– Типа того.

– Ты чаю хоть попил?

– Нет.

Его сестра вздохнула и подставила горлышко чайника под кран. В комнате по соседству из телевизора раздался оглушительный звук визжащих шин.

Энди сел за стол. У него болела голова, он был голоден, и ему хотелось пить. Чувствовал себя разбитым. Ему не хотелось находиться здесь. Он хотел быть дома. Но где дом? Его нет. Это место было ближе всего к этому понятию.

– Тебе придется спать на диване или наверху с Мэттом в его комнате.

– Мне все равно. Пусть будет диван.

– Ну, Пит захочет смотреть телевизор до ночи, у нас подключен «Скай», он смотрит спорт.

– О’кей, тогда комната Мэтта. Я уже сказал, мне все равно.

Он поднял глаза. Его сестра внимательно смотрела на него, поджигая сигарету. Ему она не предложила.

– Узнаешь меня заново.

– Выглядишь ты, как раньше, – наконец сказала она, скрывшись за облаком дыма. – Только, может быть, старше.

– Я и стал старше. Мне было девятнадцать. Сейчас мне почти двадцать пять.

– Черт возьми…

Она поставила перед ним кружку с чаем.

– Пит сказал, что ты можешь оставаться до тех пор, пока не найдешь чего-нибудь. Они куда-нибудь тебя пристроят, пока ты на испытательном сроке?

– Слушай, если ты хочешь, чтобы я допил свой чай и ушел, просто скажи, Мишель.

– Мне совершенно без разницы. Что ты собираешься делать целыми днями?

– Работать.

– Но ты никогда не работал.

– Буду работать.

– Кем? Что ты будешь делать?

– Я проходил обучение.

Жир от картошки с яростным шипением брызнул на стену. Она сняла сковородку с огня.

– Чему научился, вышиванию мешков для почты?

– Ты ничего не знаешь. Ты не навещала меня, чтобы узнать подробности.

– Я писала тебе, разве нет? Отправляла тебе всякие вещи, фотографии детей. Ты был, черт побери, через полстраны, да и у Пита не было особого желания.

Пит Тейт. Он был рядовым в армии, когда Мишель вышла за него, но его уволили со службы, когда он упал со стены во время прохождения полосы препятствий и повредил спину. Теперь он сидел в подсобке и пялился в экраны камер наблюдения в местном торговом центре с двух часов дня до полуночи. Энди знал только это из коротких записок, которые Мишель удосуживалась написать ему несколько раз в год.

– Они предоставят мне жилье. Квартиру или что-то в этом духе.

– Ты хочешь фасоль или томаты?

Мишель начала раскрывать пачку солонины.

– Неважно.

Печеная фасоль. Солонина. Жареная картошка. Консервированные томаты. Тюремная еда. Он поднялся и налил себе еще чая. Ему вспомнилась женщина с кучей детей и багажом. Забавно. Ты встречаешь людей. Говоришь с ними. Они уходят. Ты никогда их больше не встретишь. Все эти мужчины в тюрьмах. Ты никогда их больше не встретишь.

– Дети смотрят телевизор?

– Они уже давно в постели. Сейчас половина десятого. Я не из тех, кто позволяет им шататься допоздна.

Она поставила перед ним тарелку с едой.

Значит, телевизор показывал автомобильную погоню самому себе.

– Я не ел с половины седьмого.

– Тогда хочешь еще хлеба с маслом?

Энди кивнул, набив полный рот фасоли и картошки.

Мишель села напротив него.

– Я не хочу, чтобы мои дети выросли такими же, как все остальные тут, и я не хочу, чтобы они наслушались всякой ерунды от тебя.

Ерунда. Ерунда осталась где-то далеко позади, в другой жизни. Он даже и не думал ни о чем таком. Он не был девятнадцатилетним оболтусом вот уже почти шесть лет, причем ни в каком смысле.

– Не наслушаются.

– Всегда можешь пойти работать охранником. Пит мог бы замолвить словечко, только я не знаю, что они будут спрашивать.

– А они будут спрашивать.

– Ты должен чем-то заниматься.

– Я об этом и говорил.

– Но чем именно? Ты так и не сказал.

В телевизоре выли полицейские сирены.

– Ты никогда его не выключаешь?

– Что?

– Ты даже не замечаешь, что он включен, да?

– Я, черт возьми, только присела, была на ногах целый день. К тому же Пит захочет его посмотреть, когда придет.

– Это будет через три часа.

– Заткнись, а! Кто ты такой, чтобы говорить мне, как вести дом и жить свою жизнь, ты только что вышел после пяти чертовых лет тюрьмы, тебе офигеть как повезло, что Пит не сказал – нет, извини, без вариантов, он, на хрен, здесь не останется. Он сказал, что ты можешь остаться.

– Как мило с его стороны.

– Слушай…

– Овощеводство.

– Что?

– Я обучался этому. У них был большой огород, и мы снабжали овощами всю округу, магазины, гостиницы, школы. Целое предприятие.

– Это что, типа копать и сажать картошку? Это вроде как тяжелая работа. У тебя и практики такой особой не было.

– Ну, теперь есть.

– И они дадут тебе работу, на которой ты будешь копать?

– Там нужно далеко не только копать.

– А ты умеешь подстригать живые изгороди? У нас там перед домом нужно немного подрезать, и, если хочешь подолбить бетон на заднем дворе, я могу раздобыть каких-нибудь цветов.

– Нет, не хочу.

– Они дали тебе денег, когда ты вышел оттуда?

– Я их заработал. Они хранят их, чтобы потом отдать тебе.

– Ну, если ты будешь столько есть…

Энди развернулся на стуле и снял со спинки свою куртку. Он достал пластиковый кошелек со всеми причитающимися ему деньгами, который ему выдали этим утром, и швырнул его на стол.