Страница 14 из 23
Но и после всего этого у меня не было точной информации о работе, которую они обязательно хотели мне предоставить. Но я, со своей стороны, хотел принять ее любой ценой, какой бы она ни была.
В конце концов, Игаль сообщил мне, что тренировка для работы большей частью пройдет в Израиле, но я не смогу жить дома. Мне будет разрешено встречаться с семьей каждые 2–3 недели. Затем меня пошлют за границу, потому я смогу видеть жену и детей только раз в месяц. Я ответил, что для меня это слишком редко. Мне такое не подходит. Но когда он попросил меня подумать, я все же согласился. Затем они позвонили моей жене Белле. Следующие восемь месяцев они постоянно нервировали нас по телефону.
Так как я уже служил в армии, у меня не было чувства, что я не сослужил службу своей стране. Это было нечто вроде компенсации. В то время я стоял на довольно правых позициях – в политическом смысле, не в социальном. В то время я думал, что это две разные вещи, по крайней мере, в Израиле. Все равно, я хотел эту работу, но не хотел на такое долгое время разлучаться с семьей.
Тогда мне не сказали точно, для какой работы меня собирались использовать. Но позже, вступив все-таки в Моссад, я узнал, что меня готовили для отдела «Кидон» («Штык»), подразделение профессиональных убийц отдела «Метсада». («Метсада», сейчас называется «Комемиуте», отвечает за боевые подразделения и нелегальную, в том числе силовую разведку.)
В 1981 году я ушел с флота. Как дипломированный художник, я решил открыть свое дело и стал делать росписи на стекле. Я сделал несколько и попытался продать, но вскоре понял, что в Израиле такое искусство не особо популярно, видимо, потому что оно напоминало людям о христианских церквях. Правда, некоторые заинтересовались процессом их создания, потому я преобразовал лавку в школу-студию, где учил людей подобным росписям.
В октябре 1982 года я получил телеграмму с номером телефона, по которому я должен был позвонить в следующий четверг между 9 и 19 часами. Я должен был спросить Дебору. Я позвонил. Мне назвали адрес на первом этаже «Хадар-Дафна-Сентер», офисного центра на бульваре Царя Саула в Тель-Авиве. Позже я узнал, что это штаб-квартира Моссад – одно из тех серых, безыскусных бетонных сооружений, которые так любят строить в Израиле.
Я вошел в приемную. Справа стояла скамейка, а слева на стенке висела маленькая неприметная табличка: «Прием на работу. Служба безопасности». Мой прошлый опыт все еще преследовал меня. Я на самом деле чувствовал, что тогда я упустил что-то важное.
Я был так взволнован, что пришел на час раньше. Потому я поднялся в кафетерий на второй этаж, доступный всем посетителям. Сбоку от здания размещены частные магазины, что придает всему комплексу вид обычного торгового центра. Но штаб-квартира Моссад спрятана – здание внутри здания. Я купил себе сэндвич – никогда этого не забуду. Пока я ел, я оглядывался по сторонам и спрашивал себя, пригласили ли еще кого-то, кроме меня.
Когда пришло время, я спустился по лестнице к комнате с табличкой и оказался в маленьком бюро с большим светлым столом. Другой мебели было мало. Стояла урна с крышкой, телефон, на стене висели зеркало и фотография мужчины, показавшегося мне знакомым. Но я так и не вспомнил, кто он.
Хорошо выглядевший человек за столом открыл тонкую папку, взглянул в нее и сказал: «Мы ищем людей. Наша основная задача – спасение евреев во всем мире. Это трудная работа, и она может быть опасной. Больше я пока ничего не могу сказать, пока ты не пройдешь кое-какие тесты». Потом он объяснил, что мне будут звонить по окончании каждой серии тестов. Если я провалюсь хотя бы на одном испытании, то мне придется все забыть. Если выдержу, то получу инструкции на следующий тест
– Если ты провалишься или выбудешь, ты не можешь больше выходить на контакт с нами. Пересмотра решения быть не может. Решаем мы, вот и все. Понятно?
– Да.
– Хорошо. Ровно через две недели приходи сюда в 9.00, чтобы мы начали тесты.
– Означает ли это, что с того момента я редко смогу видеться с семьей?
– Нет.
– Хорошо, я приду сюда через две недели.
Когда пришел этот день, меня привели в большое помещение. Там за школьными партами сидели девять человек. Каждому выдали анкету на 30 страницах – с персональными вопросами и разными тестами. Все было направлено на выяснение, кто такой этот человек, что и как он думает. Когда мы эти анкеты заполнили и сдали, нам было сказано: «Мы вам позвоним».
Через неделю мне приказали встретиться с человеком, который проверил, насколько хорошо я знаю английский язык, на котором я говорю без всякого израильского акцента. Он спрашивал у меня значение всевозможных сленговых выражений, но он и сам поотстал в некоторых понятиях, как, например, «far out» (очень необычно, экстремально). Он спрашивал меня о многих городах в Канаде и в Америке, об американском президенте и тому подобных вещах.
Встречи тянулись более трех месяцев, но, в отличие от первого раза, все они проходили в бюро в центре города. Меня снова проверяли медики, но в этот раз я не был один. Дважды меня проверяли на «детекторе лжи». И еще нам постоянно говорили, чтобы мы ничего не рассказывали другим рекрутам о себе: «Храните все при себе».
С каждой новой встречей я все более беспокоился. Человек, интервьюировавший меня, назвался Узи, позднее я познакомился с ним поближе. Это был Узи Накдимон, начальник вербовочного отдела. Перед последним тестом они захотели вдруг поговорить и с Беллой.
Встреча с ней продлилась шесть часов. Узи спрашивал ее обо всем, не только обо мне, но и об ее политическом прошлом, ее родителях, ее сильных и слабых сторонах, и очень подробно – об ее отношении к государству Израиль и его положению в мире. В качестве молчаливого наблюдателя присутствовал и психиатр.
Затем Узи позвонил мне и приказал прибыть в понедельник в семь часов утра. Мне нужно было взять два чемодана с разной одеждой – от джинсов до костюмов. Это будет мой завершающий трех – четырехдневный тест. Затем он пояснил, что в программу обучения включена двухлетняя тренировка, и что моя зарплата будет повышена по сравнению с моим нынешним воинским званием. Неплохо, подумал я. Сейчас я капитан третьего ранга, а стану полковником. Я на самом деле был взволнован. Наконец-то! Я чувствовал – происходит что-то особенное, но позже я узнал, что так же расспрашивали тысячи других людей. Они проводят курс примерно каждые три года, когда соберут достаточно людей. В конце остается 15, иногда проходят все, иногда никто. Заранее определенного результата нет. Они говорят, что для отбора 15 человек тестируют пять тысяч. Они ищут правильных людей, не обязательно лучших . Это большая разница. Большинство экзаменаторов – люди из внешней службы (field people) и ищут они совершенно специфические таланты. Но не показывают этого. Они просто дают тебе почувствовать, что ты особенный и именно потому избран для тестов.