Страница 2 из 21
9-го августа в 13:00 из Пятигорского обкома партии было передано Ессентукскому горкому ВКПб, что они «заканчивают работу», что означало, что они покидают город. Нам также было приказано немедленно покинуть город.
Прежде чем покинуть город были взорваны консервный завод, МТС и другие намеченные объекты.
Отец вместе с секретарем горкома партии, председателем горисполкома, начальником НКВД, работниками милиции и частью партактива и аппарата горкома покинули город. После их отъезда представителей советской власти в городе не осталось.
Вскоре после этих событий отца вызвали на допрос в комиссию Шверника. Эта Чрезвычайная комиссия состояла из Н. Шверника и ещё двух военных. В кабинете помимо охраны было две овчарки. Комиссию интересовали детали эвакуации госпиталей и время, когда отец покинул Ессентуки. Отец знал, что допрос в комиссии может окончиться расстрелом. К счастью, это не случилось, и папа благополучно вернулся в часть.
Детство и юность
Во время эвакуации мама, моя старшая сестра и я попали в город Бухара, Узбекистан. Там жизнь была вполне нормальной, а по сравнению с блокадным Ленинградом, в котором оказались мамина сестра с сыном, моим двоюродным братом, просто шикарной. После освобождения Ессентуков в июне 1943 пришло известие, что можно возвращаться, мама стала собираться в дорогу, но внезапно заболела брюшным тифом и умерла. Маме было 32 года, а мне 3. Мамина сестра и сын блокаду пережили.
С папой и Нелей. 1943.
По дороге в Ессентуки я сильно заболел и, как говорил отец, был на волосок от смерти, но каким-то чудом выжил. Потом я долго болел коклюшем, и отец устроил мне прогулку на кукурузнике на бреющем полете с открытым окном. Незабываемый полет, я помню панораму города с воздуха, получил огромное удовольствие, и коклюш прошел.
Вскоре после окончания войны отец демобилизовался в звании майора. Мне было 6 лет, когда отца перевели в Сочи главным врачом курорта Новая Ривьера. Мы переехали в Сочи перед началом нового учебного года, и отец предложил мне пойти в школу досрочно. Я ещё не успел ни с кем познакомиться и согласился. К тому времени я уже умел писать и считать, и меня приняли в порядке исключения. Через пару недель я познакомился со своими ровесниками, которые резвились на свободе, и заявил отцу, что больше в школу ходить не буду. Однако, как выяснилось, это было обязательство на 10 лет. В итоге последующие 20 с лишним лет своей жизни я был самым молодым в коллективах, куда меня забрасывала судьба.
Когда я был в первом классе, отец научил меня играть в шахматы. Собственно, он учил играть мою мачеху, а я просто смотрел. Но получилось так, что я стал играть в шахматы, а она нет.
Из сочинского периода я хорошо помню летающих светлячков, у которых светилось брюшко, когда они переваривали пищу. Но самое яркое воспоминание того времени это, конечно, золотая рыбка. Мы жили практически на берегу Черного моря, и я старался не пропустить время захода солнца, которое садилось прямо в море. Когда море было спокойное последний луч уходящего солнца ассоциировался у меня с золотой рыбкой. Кажется, в то время у меня не было большего желания, чем видеть каждый вечер свою золотую рыбку.
Ещё помню, как мама моей мачехи посылала меня нарвать для стряпни лавровых листьев с дерева, которое росло у нас во дворе.
Нальчик – Долинск
Едва я закончил первый класс как отца перевели директором курорта Долинск, который находился рядом с Нальчиком, столицей Кабардино-Балкарии. Я учился там со второго по пятый класс. Это все ещё было детство.
Отец был всё время, включая выходные, на работе. Он уходил, когда я ещё спал, и приходил, когда я уже спал. Я его практически не видел, мамы не было, так что была полная свобода.
Я отлично помню это время, темным пятном осталась только школа. Похоже, ничего интересного там не было, и единственное, что помнится, так это нелюбовь к учителям. Зато жизнь за пределами школы была необычайно интересной. Это была курортная зона на Кавказе с массой садов, парков, огородов и просто пустырей. Там мальчишки вроде меня (пацаны) проводили все время, когда не спали и не отсиживали положенные часы в школе. Мы обследовали все эти окрестности, к примеру, каждый имел солидную коллекцию птичьих яиц, которые добывались непосредственно из птичьих гнезд. Я лазил по деревьям не хуже обезьян. Черешни, которые я сильно люблю до сих пор, росли на кронах высоких гладкоствольных деревьев, по которым я легко вскарабкивался, усаживался на кроне и поглощал ближайшие спелые ягоды. Так что залезть на ветку с птичьим гнездом не представляло никакого труда. Надо заметить, что мы никогда не разоряли гнезда и брали только одно яичко для коллекции. Я тогда безошибочно определял,
какое яйцо принадлежит какой породе птиц.
Со змеями мы были менее милосердны. Вооружившись рогатиной и дубинкой, мы зажимали рогатиной головы гадюк и убивали их дубинкой. Затем раздирали рот и вынимали мешочек с ядом. У большинства пацанов была коллекция яда. Мы оправдывали своё варварское поведение по отношению к гадюкам тем, что нам нужен яд для сведения счётов с нелюбимыми учителями. Естественно, никто и не думал их травить, это было для самооправдания.
С лягушками мы просто баловались, надувая их через соломинку и наблюдая, как лягушка безуспешно пытается после этого нырнуть. По курорту величаво ходили павлины, у которых мы по случаю вырывали красивые перья из хвоста. Ещё у нас был очень боевой петух. Я тогда не знал, что есть бойцовые петухи, этот был, по-видимому, из их числа. В то время было много нищих. Как только кто-то из них приближался к нашему дому, петух налетал на него, как коршун, когтями вперёд, и обращал в бегство. Однажды он взлетел на голову моей трёхлетней сестрёнки, гордо махая крыльями. Сестрёнка с криком бежала неизвестно куда, пока я не согнал петуха.
Это были как бы наши уроки природоведения. Иногда к ним добавлялся сбор картошки, которую мы потом пекли на костре. Время было немного голодное, и мы с удовольствием грызли на уроках макуху – это то, что оставалось после отжима растительного масла из подсолнечника. Пацан, который выходил во двор с хлебом, намазанным маслом, был предметом всеобщей зависти. Я уж не говорю о хлебе с маслом и вареньем.
Но вообще время было веселое. Появление фильма «Тарзан» ошеломило наши детские умы. Лиан у нас хватало, и мы катались на них, прыгали и орали, подражая Тарзану и нарушая санаторный мертвый час. В то время я спал очень крепко и много, часто сетовал, что в существующих будильниках нельзя было поставить время сна больше 12 часов. Даже проспав 10-11 часов я мог не услышать будильник, поэтому часто ставил его в пустую металлическую кастрюлю для усиления шумового эффекта.
Ещё мы занимались раскопками на местах былых боев и между делом научились делать порох, который использовали для всяких звуковых эффектов. У нас была открытая площадка для концертов и кино. Изначально мы наблюдали все эти мероприятия, сидя на кронах окружающих деревьев, потом разработали технологию проникновения вовнутрь. После спектакля мы собирали брошенные билеты, а из урны на входе извлекали оторванные корешки от этих билетов. Затем предстояла кропотливая работа поиска корешков, оторванных от билетов, которые мы нашли. Дальше мы просто их склеивали, используя папиросную бумагу. Билеты были примитивные: без мест и с неразборчивым штампом с датой. На всякий случай мы периодически разбивали из рогатки лампочку над входом и в полумраке проходили на площадку, показывая контролеру изготовленные нами билеты. Билетов мы делали больше, чем нам было надо, так что ещё и щедро делились с другими пацанами.
Описанная технология не должна и не может восприниматься как школа передового опыта, сейчас другое время. Просто зарисовка из прошлой жизни.