Страница 2 из 39
Но Леко как-то говорил, будто всякая река уводит несоизмеримо дальше, чем глупый маленький мальчишка может представить. У рек нет конца — есть только корни и вены. Почти такие же, как и у него.
Золотые медовые брызги поднимались от бурлящей полупрозрачности, смешивались с лучами заходящего светила, толклись в жар влажно-юркого волшебства. Заливая прибрежную тропку расплавленными пчелиными сотами, падали веселыми бликами на локоны божества с гитарой, заставляя Валета, украдкой замечающего всё, раз за разом лишаться способности выдохнуть и вдохнуть.
Тай привел его сюда, в укромный уголок, где цвели гнезда можжевелового шиповника, а черные ласточки, вытянувшись сплошной дождливой стеной, шмыгали в песочные лунки, избороздившие гальку да глину.
Небольшой деревянный мостик, изогнувшийся дугой, стал сверкающей придворцовой аркой, где король, пригласив под хрустальные купола бродячего нищего шута, вовлеченно говорил с ним, восседая рядом как с равным.
Поначалу Валет не смел дышать, не смел двигаться, слышать и видеть, не смел делать ничего. Но потом, под шумом озорной журчащей воды, под криками крохотных крадучих пташек и окружающей Тая вечной песней, постепенно сталось проще, сталось легче.
Настолько легче, что мальчик, капля за каплей набиравшийся решимости свой оглушительно долгий срок, сумел, наконец, протолкнуть через горло несколько обжигающе-сокровенных слов.
— Тай… — имя, которого Валет никогда не осмеливался произнести вслух, обожгло горло веточкой колючего перца; дыхание перехватило от трепещущего волнения, на глаза почти выступили слезы.
Юноша рядом с ним отзывчиво повернул голову, точно только того и ждал, неподвижно сидя на нагретых солнцем мостовых досках. Когда же их взгляды пересеклись, слившись воедино, Валет вновь захлебнулся, судорожно хватил губами воздуха и поспешно опустил лицо, с отчаяньем всматриваясь в рябую поверхность волнистой реки.
— Я… я всегда… я так давно… тебя… за тобой… я тебя… я… — слова ни в какую не слушались.
Колдуном и волшебником был тот, кто умел связать звуки-буквы в нужные заклинания, самые сильные заклинания, открывающие дорожки к чужим душам и сердцам.
Валет, выпускающий из ладоней по тщедушному слову-голубю с переломанным от рождения крылом, ни колдуном, ни волшебником не был и стать им никогда бы не смог.
«Я всегда, с самой первой встречи любил тебя!» — надрывно кричало сердце, расщемляясь в крови на глазки тоскливо увядающих маргариток.
«Я грезил о тебе днями и ночами, очарованный, мечтающий ощутить твое касание, увидеть вблизи твой нежный взгляд!» — беспомощно шептали слезы, крупинками стекающие вниз по впалым щекам.
«Я люблю тебя, Тай, мой прекрасный король… Я так сильно тебя люблю…» — убиенно рыдала душа, ложась на водянистую гладь корабликом из пожухлого опавшего листа.
Губы, слабые, не сходящиеся, дрожащие упрямые губы, не могли произнести больше ничего.
Валет свежо помнил тот час — день назад или, быть может, несколько вечностей, — когда впервые увидел его, своего сотканного красотой и для красоты соловья.
Он пел в окружении опьяненных пританцовывающих трав, а над головой, облаченной в ослепительную нарциссовую корону, парили вторым венцом сивые сойки да пыльцовые со́вки. Громом ревела гроза, мрачнело небо, бились о землю клинковые капли, но песня, вишневая сахарная песня, всё равно царствовала в ту ночь, как и во все последующие, и все те, что придут еще когда-то сильно-сильно потом.
Тай просто появился однажды, пришел из тех краев, где спокойно бродят олени, а красные вагоны пыхтят, уносясь в обхваченную железными рельсами даль.
Валет повстречал его в один самый обычный день и с тех пор, всюду гоняясь за пленившим навек наваждением, оставался быть незримым цветком голубики в раскидистой сосновой тени: молча слушая, молча плача, молча грезя пальцами-струнами и пшеничным полем щемящих певчих глаз.
Чужая прохладная ладонь, с одного касания оборвав всю лавину доводящих до падения мыслей, опустилась на ладонь Валета. Обожгла, сожгла, прожгла, откликнулась внутри грудины ломающей всё тело болью и паническим биением сорвавшегося с трезвонной верви сердца.
Мальчик вновь задохнулся, распахнул помокревшие глаза, каждой порой чувствуя, как его окутывает сияющим коконом нежный летучий взгляд; душа, кроша кости пробивающимися наружу крыльями, заведенным зябликом зачирикала свой заговор, пропитавший всякую каплю останавливающей ток крови.
Тай… смотрел на него.
Смотрел с лишающей зрения искренней улыбкой, унося в тот далекий недостижимый край, где солнце не заходит попросту никогда.
— Ты так красив, мой Валет…
Валет не сразу понял, о чем прошелестели манящие персиковые губы. Лишь потом, с уносящимися из мира листьями, колдовские слова медленно-медленно достигли застывшего в топленом янтаре сознания; сердце от этого, рассыпавшись гортензиевыми лепестками, сковало грудь непроложной оковой.
— Тай…? Тай… — понадобились все усилия, чтобы произнести три заветных буквы единым выдохом, штормующим порывом, бессонной ночной грезой. — Откуда… откуда тебе известно мое имя?..
«Такое жалкое имя», — истошно хотелось прибавить, но дар речи отказал, не желая ни за что подчиняться.
Лицо солнечного принца нахмурилось, накрывшись проскользнувшей дождливой тенью — иногда немые мысли звучали куда громче высказанных слов, лишь глупый маленький Валет не ведал об этом.
Пальцы юноши мягко, неспешно, давая возможность принять или отвергнуть, скользнули вниз по ладони мальчика. Осторожно обвели подушечками узоры кожи, влили в кровь живительного тепла, а затем несмело переплелись, создавая трепещущий замочек, способный, как тут же поверилось Валету, выдержать все-все грядущие невзгоды и неиствующие ледяные стужи.
— Мне нашептали сны, маленький Валет, — губы Тая вновь обернулись лодочкой-улыбкой, качающейся на агнцах безбрежного моря, лелеющего кораллы-анемоны да стайки крылатых золотых рыбок.
— Сны?.. — Валет не понимал. Но понимал, увязая в пучинах новой старой боязни, что никогда, наверное, не сможет полностью постичь своего божества, не сможет подняться так же высоко, взглянуть на землю с закрытого для него небесного престола.
— Порой они рассказывают удивительные вещи всем тем, кто пожелает их услышать. Хочешь, я научу тебя?
Мальчик не успел остановиться. Не успел опомниться. Не успел подумать, сделать хоть что-либо: тело его среагировало само, давая ответ как можно быстрее, пока ничто не остановило, пока меж мотыльком и пугливым цветком вновь не выросла стена густого серого тумана.
— Хочу!.. — выкрикнули, запнувшись, покусанные губы, и щеки, стремительно вспыхнув, покрылись пунцово-земляничным первоступком. — Я очень… хочу…
Он сумел лишь сделать лихорадочный прелый глоток, когда посветлевший Тай, залившись чистым радостным смехом, вспрыгнул вдруг на легкие ноги, за руку увлекая одурманенного Валета следом. Закружил его в уветливом весеннем танце, загорелся ласковым угольком того разделенного на двоих восторга, что окутал травяным покрывалом жадно проклевывающееся к свету сердце.
Густо-длинные пшеничные локоны развевались на ветру, блуждающие ленты вновь и вновь взметались к солнцу красными реками, мост ворчливо стонал древесными поясницами, делясь с наступающими стопами крупинками собранного за день тепла…
Валет, счастливый и обескураженный, даже не замечал, что смеется тоже, вихрясь в неумелом танце с хозяином своей добровольно подаренной судьбы.
Он танцевал, танцевал, танцевал, пока чужие руки-крылья не подхватили его под спину, удерживая, привлекая, даруя уют незнакомой утренней колыбели, раскачивающейся под нотами вербного материнского голоса, и желто-серые глаза не очутились вдруг близко-близко, заглядывая внутрь, глубоко, насквозь…
Губы, приблизившись тоже, коснулись самого кончика носа, за миг руша невинным птичьим прикосновением все выстроенные преграды, все прежде непроходимые буреломы и паутины тряских болот.