Кислород

Последним на пути, который с концами обрывался да заканчивался в разверзшихся каменистых ущельях, уносящихся прямым обрывом вниз, попался дом, бока которого обнесли отталкивающие беленькие колбочки, продолговатые фигуристые полосочки, нанизанные на прутьевую солому корнающих стен, и в миг, когда Джек, протянув руку, почти-почти коснулся их, когда, не зная, радоваться ему, что всё-таки нашел, что искал, или орать да выть в голос, что в погоне за чертовыми доказательствами оставил своего мальчишку одного с гребаным племенем гребаных колдующих каннибалов, когда парочка человеческих пальцев, случайно задетых им, отвалилась да грохнулась наземь к брезгливо поджавшимся ногам, сердце его, едва не откинувшись и не издохнув, потонуло в оглушившем металлическом звуке, доносящемся откуда-то из-за застенья этого самого дома, с другой его стороны, где…

Где, должно быть, располагался какой-никакой двор, и где…

Кто-то — валить бы отсюда подобру-поздорову, да ноги, как назло, не слушались, ноги с какого-то черта отлепились от натоптанного пятачка да сами по себе направились ломающимся ходом туда, откуда веяло стылым могильным звуком — копал. Рыл. Разрывал поганую землю, разрывал камни, наталкивался на те черенком методично работающей железной лопаты, и, его же всё дьявольскую мать…

Гово…

рил.

Булькал, хрюкал, рычал, сопел, пах острым и крепким одурманивающим табаком, рыл, рыл, бесконечно рыл и точно так же бесконечно, как будто бы особо ни к кому не обращаясь, а как будто бы и твердо зная, что прямо здесь и прямо сейчас встречал добровольно пожаловавших гостей, го-во-рил:

— Попобава этими двумя новенькими доволен, но… мы всё равно не можем оставить их здесь. Большого, возможно, да, но маленького — нет. Маленький пойдет жертвой… После чего, если Попобава и Импундулу не окажут возражения, вы сможете отмыть его, нарядить и съесть.

Комментарий к Chapter 11. Voodoo

**Ньянга** — сильный африканский колдун, заговоренный, одолеть которого считается если и не невозможным, то очень и очень трудным, потому как его не берет ни пуля, ни нож, и любая иная опасность сама сообщает ему о своём присутствии.

**Мангу** — вид колдовства, дурной глаз, который передается из поколения в поколение.

**Попобава** — согласно легендам, злое существо или злой дух, в которое верят некоторые жители Танзании. Описывается как карлик с единственным глазом во лбу, маленькими острыми ушами, крыльями и когтями летучей мыши. Согласно верованиям, насилует спящих в своих кроватях мужчин. Присутствие часто невидимого Попобавы может быть обнаружено по резкому запаху или клубам дыма.

**Импундулу** — птица размером с человека, с мощными крыльями, из кончиков которых вылетают молнии. Когда она хлопает крыльями, слышатся раскаты грома. Клюв импундулу ярко-красного цвета — цвета крови. Перья птицы совершенно белые и контрастируют с ногами и клювом, однако в некоторых легендах говорится, что её тело покрыто перьями всех цветов радуги. Эту птицу почти невозможно уничтожить. Если вы поймаете импундулу, её нужно сжечь, чтобы она вновь не возродилась. Ведьмы и колдуны держат этих птиц в качестве слуг или помощников и посылают их на борьбу со своими врагами. Птиц, доказавших свою верность, ведьмы передают по наследству друг другу.

========== Chapter 12. Ca

Он не должен был, никогда и ни за что не должен был видеть то, на что таращились, не осмеливаясь ни отвернуться, ни сморгнуть, его пригвожденные глаза.

Не должен был, так глупо выглядывая из-за приколоченного к лачуге мелкого сарайчика, смотреть, как тот самый чертов ньянга, в существование которого он до сих пор не решался искренне поверить, белея нанесенной на лицо мучной краской, повторяющей очертания костлявого черепа, выкуривая наверняка заправленную наркотой папиросу, напичканную перемолотым прахом какой-нибудь склонированной иглистой фугу или жабрами выращенного в помоях псилоцинового гриба, как ни в чём не бывало стоял, уставившись черными провалами глазниц в низкое грязное небо, пока его возящиеся рядом приспешники, привычно темнокожие да наполовину обнаженные, пытались разрыть обнаружившуюся во дворе нечетного домишки могилу, попутно перемазываясь в земле, струпьях слезающей с рук кожи и вытекающей изо рта смольной жидкой херне.

Он не должен был ни видеть, ни знать, ни присутствовать здесь тогда, когда пологая и легковесная крышка наспех сколоченного гроба отошла, подковырнутая черенками железных лопат, когда белолицый колдун, шевелясь меланхолично и медленно, плавно, дымно да будто во сне, достал из-под складок длинного и тоже черного тряпичного плаща маленькую пустую бутылочку, суставчатыми, точно у паука, и ногтистыми пальцами ловко откупоривая корковую пробку, выполненную в виде вырезанного на навершии палочного креста. Когда, выплюнув так и не докуренную папиросу да небрежно задавив ту ботинком, забросив на сгиб локтя путающуюся в ногах одежду, подошел к распотрошенной могиле ближе, наклонился, пригляделся и, побыв так с несколько секунд, всё так же плавно спрыгнул вниз — Джеку удалось разглядеть, что он вроде бы собрался подносить к губам или носу покойника эту свою подготовленную стеклянную пробирку, но-но-но…

Что творилось дальше — увидеть уже больше не получалось, но откуда-то Джек знал, печенью чуял, угадывал, как наяву, будто их не разделяли толстые да осыпающиеся землистые стены, и пространную зубастую улыбку на выкрашенном прашном лице, и завинчиваемую обратно бутыль, когда мертвец — настоящий мертвец, начавший подгнивать и весьма споро разлагаться, — искорячившись так, словно его навылет прошибло высоковольтным разрядом, приподнял тяжелые пухлые веки, вернул в глазную лунку прикатившиеся из-за той стороны белого венозного яблока опустелые и отупелые зрачки, вылупился остекленелыми суррогатами на своего нового вечного господина, брезгливо протягивающего навстречу выкрашенную в черно-белый рельефный скелет смуглую руку…

— Ты вдохнул аромата принадлежавшей тебе некогда души, нзамби, — покачиваясь так, будто что-то не давало ему оставаться в неподвижном ровном положении, прошипел, высовывая изо рта проколотый язык, колдун, и только здесь до прекратившего дышать Пота в полной мере дошло, что то, что опоясывало сильное темное тело, было вовсе не веревками и не поясами, как он ошибочно порешил, а… змеёй. Самой натуральной, самой реальной, непонятно лишь каким образом выведенной и откуда взявшейся редкой и ценной альбиносной змеёй, как раз таки и заставляющей этого человека постоянно наклоняться туда, куда скользкая да жирная откормленная тварюга наклониться хотела. — Я поймал и закупорил твою душу, я откопал тебя, вернув в этот мир, посему отныне ты станешь верно работать на меня, единственного твоего мастера, если не хочешь, чтобы за неповиновение я уничтожил самую твою суть. Если ты исполнишь то предназначение, которое я на тебя возложу, то будешь отпущен в мир мертвых, нзамби. А пока — поднимайся и слушай, что я тебе скажу.

Мертвец, должный оставаться мертвым, дохлым, гнилым, не способным ни мыслить, ни говорить, ни, тем более, шевелиться, с какого-то невозможного перепуга вдруг и впрямь толчком уселся в своей могиле, повел болтающейся на негнущейся шее головой, выглядя при этом так, будто не мог вспомнить, как правильно ту нужно держать. Ухватился трясущимися, разваливающимися, но ощутимо крепкими руками за крошащиеся земляные края, с силой подался вверх, подтянулся. Спотыкаясь, заплетаясь, едва не валясь — а иногда валясь, но тут же снова поднимаясь, — шатаясь и еле держась на выгибающихся под ирреальным углом ногах, подхваченный под мышки теми, кого Джек принял за учеников или фанатичных приспешников, а теперь начинал в зарождающейся истерике угадывать еще двоих самоподвижных трупов, возвратился к ускользающему равновесию, представ лицом к лицу с новоиспеченным инфернальным господином в нахлобученной на голову цилиндрической шляпе с пушистыми перьями не укладывающихся в мозгах невообразимых птиц и с блуждающей на обрисованных губах белой гримуарной улыбкой: примерно так, как этот шаман смотрел на хрипящего беспомощного покойника, только-только обзаведшиеся потомством молодые папаши смотрели на уложенных к ним на колени кричащих да брыкающихся розовых первенцев.