Кислород

В следующую же пригоршню секунд седой мальчишка, выбив впившимся в шею сенсором последний слабенький пульс да позволив сомкнуться белоперым прозрачным ресницам, сморщился, ссохся, скорчился, задушенно простонал и, лишившись худо-бедно обнадеживающих крох присутствующего сознания, глухо и немотно сник, обморочно повиснув на удерживающих руках с концами поверженного Джека.

☣☣☣

Во сне том цвели цветы из слитков собравшегося воедино чахлого никеля, и люди в знакомых черных скафандрах, ворующих головы, глядели сквозь запотевшие стекла с молчаливой улыбкой, протягивая на ладонях буланые бусинки, тихо снятые с собранных по сердечным карманам знающих счёт.

— Что это? Зачем вы… отдаете их… мне…? Ведь отдаете… же…? — в смятении спросил Феникс, едва разлепляя опухшие, увеличившиеся, болящие и разбитые губы, ощущающиеся совсем как будто и не его. Кусать их было больно, и привычка эта мальчику совсем не нравилась, но когда она пришла и как умудрилась остаться — заметить он не успел, просто свыкнувшись однажды с тем, что боль, которую он чинил себе сам, разгрызая до крови и противного красного мяса страдающую плоть, отныне стала неотъемлемой частью его жизни, как и новая рука да плачущий кровью ненавистный глаз.

— Отдаём, — ответив старым усталым кивком, проговорил Белый Король, сидящий на Белом пьедестале из сияющей — они на глазах её отчистили так, что краска-кожа сошла и чернота засияла снегом, наверное, уже и не оставаясь при этом тем, чем изначально была, но ведь кто её разберет — сурьмы. На голове его полыхала тоже Белая корона, в глазах поблескивали черные жучиные ягоды — огромные, спелые, будто совсем-совсем сейчас собирающиеся лопнуть да растечься чем-то очень липким и страшным по дряблым безвременным щекам. Губы Короля пили жженый арак из деревянной чарки, а ноги утопали в неприятно хлюпающей, но отчего-то вовсе не пахнущей мази из жидкого конского навоза. — Мои лучшие подданные собирали эти камни по всему свету — год за годом, день за днём, расплачиваясь за право обладать ими собственными бесценными жизнями… И вот теперь я преподношу их тебе.

— Но… зачем…? — еще более удивленно, недоверчиво и непонимающе переспросил Феникс, неуютно ютящийся под длинной поседевшей челкой, навсегда потерявшей привычный каштановый рыж. — И почему всё-таки именно мне? Я ведь вас совсем не знаю…

— Потому что так надо. Я должен отдать их тебе, а ты должен их принять: по-настоящему, я имею в виду, принять. Головой да сердцем. Без жульничества. Потому что от твоей честности станет зависеть твоя же будущая жизнь.

— И что случится тогда, когда… если я их приму? — продолжая недоумевать, он тем не менее протянул — те на самом деле двигались сами по себе, нисколько не интересуясь тем, что говорила или думала не согласная с таким раскладом голова — руки, чувствуя, как на ладони падают неожиданно очень-очень тяжелые шарики, на ощупь оказавшиеся донельзя холодными, идеально — от идеальности этой, не должной, наверное, существовать, становилось до мурашек жутко — отполированными, жгучими да гладкими.

— Ты обретешь знание, — сказал Король, наклоняясь в своём кресле так, чтобы борода, которой не виднелось еще только что, потекла прозрачной слюдой по испачканному черному полу. — Однажды ты сможешь вспомнить всё, что происходит с тобой сейчас, и тогда никто не сумеет одолеть твоего ума. Ты — моё самое совершенное творение, дорогой мой мальчик. Нет, нет… Дорогой мой номер Четырнадцать, в которого я вложил всё, что имел возможность вложить.

Мальчик, болезненно среагировавший на знакомые задевшие цифры, обиженно насупился, качнул головой, с крепким разуверившимся изъяном глядя и на самого Короля, и на его дурацкие шары, тем быстрее растворяющиеся да уходящие куда-то под кожу, чем дольше он их удерживал.

— Меня зовут Феникс, — настойчиво выговорил он. — Я помню, что меня зовут Феникс! Я хочу, чтобы меня так звали! Цифры — они… они слишком… плохие. Грустные. Если у тебя цифры — то и тебя самого как будто тоже не существует. То есть существует, но… понарошку. С цифрами ты ненастоящий. Я не хочу становиться ненастоящим! Я не хочу цифр!

— Вовсе нет. Ты далеко не прав, мальчик мой. Просто ты еще слишком юн, чтобы понять истинный смысл окружающих тебя вещей. В том числе и доставшихся тебе цифр, я полагаю… Однажды ты непременно поймешь, что ничего страшного или грустного в них нет. — Король, шелестя длинными-длинными ледяными мантиями, поднялся вдруг с мерцающего пьедестала. Прошел, горбатясь под давящей на спину прожитой жизнью, по трём ведущим вниз ступеням, вылитым из золота, но запачканным вездесущим навозом, а затем, двигаясь всё так же скорченно да угловато, остановился напротив мальчика, опускаясь перед тем на старые скрипучие колени. Взял в ладони зареванное и зацарапанное теплое лицо, поглаживая сморщенными подушечками больших ногтистых пальцев покрытые засохшей кровью впалые щеки. — Однажды ты узнаешь, насколько совершенное и уникальное существо из себя представляешь, мой дорогой. Однажды это обязательно случится, поверь мне, но пока… Пока я хочу, чтобы ты позабыл об этом сне. На время, да, но помнить тебе о нём еще слишком рано.

— Забыть о… сне? — обескураженно переспросил седой, будто пыль, мальчик. — Но разве же это сон…? Разве я… сплю…?

— Конечно, — кивнул Король. — В том другом мире, где я не могу говорить с тобой так открыто, как говорю здесь, ты спишь.

— Но я ведь… я ведь чувствую, как ты трогаешь меня, я ведь… чувствую совсем всё! Это не похоже на сон! Мне никогда не снилось ничего настолько… правдоподобного…

Белый Король рассмеялся, разжал руки, заменяя даруемое человеческое тепло на зыбкую да сквозную пустоту, неприятно покалывающую щеки призрачным ветерком, бушующим, возможно, в одном лишь разыгравшемся мальчишеском воображении.

— А теперь ты меня не чувствуешь, не правда ли? Я не могу заставить тебя прекратить чувствовать, но могу прекратить трогать, и проблема, как видишь, решится сама собой. Ты должен всё забыть, дорогое моё дитя. Ты должен остаться спать, пока для тебя не придет нужный час. Ты должен, запомни. Не потому что я так захотел, а потому что так просто надо.

— Я… должен… остаться спать… почему… то… — рассыпанно повторил Феникс, зачарованно, хоть делать этого вроде бы и не хотелось, глядя да глядя в бледное склоненное лицо с неожиданно огромными черными глазами.

Те, таращась на него в ответ, всё росли, росли и росли, наливались спелостью и соком, набухали, разбухали, а потом…

Потом почему-то взрывались, кружа голову шумом полого огнестрельного снаряда, хоть и вместе с тем всё еще оставались на месте, в глазницах, на виду да под наваливающейся на брови черепной костяшкой.

— Потому что ты очень, очень устал, милый мой номер Четырнадцать, — успокаивающе прошептал Король, невесомо коснувшись ладонью встопорщенных на макушке взъерошенных волосков. — Возвращайся в покинутый мир, ложись и отдыхай столько, сколько тебе понадобится, пока не придет, наконец, тот решающий день, когда тебе потребуется проснуться…

Мальчик, больше не спорящий с ним, отчужденно кивнул. Не став, впрочем, никуда уходить, потому что понятия не имел, ни как это сделать, ни откуда он вообще пришел, опустился, наклонился, подгрёб под себя ноги, укладываясь крохотным складным сверточком прямо там, где и стоял, на красных атласных коврах, куда-то подевавшемся лошадином навозе да пришедшем тому на смену прахе перемолотых человечьих костей.

— Я… очень устал, да… наверное… наверное, ты прав… — разбито и пусто повторил он, медленно-медленно закрывая настолько отяжелевшие глаза, что держать их открытыми не получилось бы уже всё равно.

Белый Король, гладя светлые серебристые прядки, измазанные в выдавленной багряной крови, один за другим внедрял в расслабившееся покорное тельце черные матовые шарики, растворяющиеся под белой кожей да в подлесковом алом соку.

Мальчишка распахнул глаза аккурат в тот момент, когда Джек уже почти опустил руки, не видя, как бы ни старался и куда бы ни бежал, выхода для отходящего спасения; отчаянье, яростно заталкиваемое пятками на дно, так или иначе взяло верх, добралось до мозга, подчинило упавший да сдохший дух и едва не разжавшиеся трясущиеся ладони. Практически там же, надежным ударом снимая с плеч голову, лестничные переплеты оборвались последним случившимся коридором, единственная дверь из которого оказалась намертво запертой, а по следам…