Кислород

Феникс твердил себе это весомо, тщательно, с остервенением вбивая перемолотые до косточек правильные мысли в плывущую осоловевшую голову: не хотел он участвовать ни в каких взрослых играх и уж тем более не хотел становиться ходячей потешной куклой для удовлетворения эгоистичных развлечений озабоченного куралеса.

Не-хо-тел.

Хотел он выбраться из этой чертовой клетки — даже не конкретно этой, в стенах из опоясавшего душу легкосплавного карбона, а из чего-то более масштабного, о чём другие заговаривать отказывались, — заткнуть сонм раздражающих голосов, постоянно теперь долетающих из облюбованной Джеком коробки, исправно промывающей мозги, есть и, на данный момент уже гораздо сильнее всего остального, пить…

Поэтому, пораскачивавшись на загнанной в угол оприходованной табуретке до тех пор, пока не получилось более-менее успокоиться да относительно взять себя в руки, мальчик всё-таки поднялся на ноги, отряхнулся да, бросив злостный взгляд на проклятый активатор, продолжающий невозмутимо крутить и пузырить соблазнительно причмокивающую воду, не совсем трезво посудив, что ничего, в принципе, не теряет, отправился объявлять тому непримиримую войну.

Де́ла непосредственно с машинами — не важно, такими вот крохотными, компактными да комнатными, или теми, что вовсю орудовали снаружи, забирая под себя всё больше и больше мяса-земли — он раньше не имел, но видеть, как справлялись другие — видел множество раз, да и слышать обобщенную теорию — слышал тоже. Жить на улице порой становилось полезным хотя бы потому, что, в отличие от тепличных неженок, отупевших посредством защиты никого не защищающих стен, приходилось узнавать намного больше, слышать и запоминать — глубже, оттачивая память до бодрствующих даже сквозь телесный сон глянцевых шлифовок.

Машинка активатора, излучающая тонкий душок настурана, прикреплялась напрямую к водопроводному крану, или, если точнее, заменяла собой этот кран в целом; из трубы, проложенной в стене, сразу же отходила губчатая жестяная помпа, монолитным организмом переходящая в отравленное устройство радиевого облучения. Там вода, проделав несколько круговращений под эгидой сосредоточенной в фильтрующей части радиации, соскребала со стенок налеты старенького попользованного урана, смешивалась с тем особенным первоклассным ядом, что откладывался на дне за восемь или девять часов, и, жизнерадостно журча высвечивающейся в потемках прохладой, выплескивалась в заранее подготовленную кружку, безболезненно снабжая чужое существо смертельной дозой относительно медленного поражения.

Уинд частично признавал, что слишком быстро избавляться от них никто бы здесь не стал — руководство сот само принимало и разрабатывало принципы управления, тайком от верховного правительства снабжая будущих смертников, понапрасну занимающих жилые места и вместе с тем вполне пригодных для проводимых в подполье экспериментов, подталкивающими к уходу да разложению агрегатами, — дабы не привлекать нежелательного внимания со стороны, но проверять не хотелось всё равно; он пока еще верил, что лучше позволит себя убить лицом к лицу, заглядывая убийце в глаза и твердо зная, как и когда умрет, чем станет травиться, впадая в сводящую с ума бледную бессонницу, потому что тело начнет болеть, а душу — жрать пресловутый животный страх, нашептывающий, что где-то внутри него медленно подыхают добитые органы, пока клетки мутируют, складываясь в добирающуюся до подкостной структуры смертогонную опухоль.

Устройство отторгаемой конструкции было так или иначе понятно, да и то, что с той — хотя бы приблизительно — следовало сделать, тоже.

Искренне надеясь, что никаких скрытностенных датчиков, отслеживающих каждый их поступок, понатыкано тут не было, Четырнадцатый порылся в кухонных ящичках, отыскав относительно острый ножик, древние ржавые ножницы, несколько вилок с поломанными зубьями, кусок отковырянной от износившегося мебельного атрибута деревяшки. Поразмыслив, сорвал с привинченной крученой проволоки и железную кружку с обшарпанными зазубренными краями обмусоленного кем-то до них горлышка.

Если догадка его оставалась верной, то систему водоснабжения в этих проклятых зданиях установили раньше, чем присобачили сверху активаторы, так что выходило, что и вода в них неким мудреным образом должна была регулироваться вручную; вряд ли внутри спартанского железного бачка таилось хоть сколько-то сложное устройство для управления потоком, и в таком случае всё зависело от того, насколько прочно да глубоко доставляющая напор струя в тот впаивалась.

Уинд, собираясь с прихрамывающим на задние лапы духом, поглубже вдохнул, искоса поглядел на снующие туда-сюда световые полоски, добирающиеся из комнатки, где продолжал отлеживаться Джек Пот. Глотнул ртом душного, больше сушащего, чем остужающего, воздуха…

И, прочитав про себя вынырнувший из детства молитвенный стишок повесившемуся в петле Богу, вонзил острие ножа в поразительно податливый насос угрожающе хлюпнувшей радиационной машинки.

Чем дальше вечер погружался в смердящую заоконным газом серую ночную хмарь, тем гаже, скучнее, тяжелее да муторнее делалось у Джека под сердцем.

Фильмы, остановившиеся на похождениях громадной меховой собаки, отрывающей человечишкам крикливые, совсем не настоящие головенки, и сомнительной плесневеленькой трагедии наголо бритых мужиков в обтягивающих черных костюмах, разбрасывающих направо и налево взрывающиеся шарики холостых патронов, доводили до полудремотного, полутоскливого, полузлостного помешательства, за которым хотелось подняться, разбить надоедливое приспособление ногой и, выбив тем оконную стекляшку, вышвырнуть к чертовой матери вниз, дабы кого-нибудь, если повезет, хорошенько — с крематорием да дешевой могильной урночкой — пришибить.

Джек, впрочем, и поднялся, потянулся, размял затекшие мышцы, протер ноющую от нынешних неудобных «апартаментов», в которых постоянно приходилось пригибаться, шею. Подполз, сонно моргая, к ящику, вяло попытавшись тот вырубить, но на удачу особо не уповая: прошлой ночью они оба — и разнесчастный монитор, и разлапистый желтый свет — погасли лишь тогда, когда ненадолго сбившиеся часы перескочили за половину второго ночи; здравый внутренний голос подсказывал, что было то отнюдь не исключение, а установленное здесь повсеместное правило, нацеленное на то, чтобы не дать им ни нормально спать, ни соображать, ничего — только всё больше да больше деградировать и тупеть.

Жрать между тем хотелось уже просто до изнеможения.

Пить — и того страшнее.

Мальчишка же, ни в какую не выбирающийся из головы даже для того, чтобы ненадолго отлучиться отлить, продолжал баррикадироваться на занятой кухне, плевать хотя, что прошло порядка полутора часов и давно можно было бы прекратить выеживаться да высунуться обратно.

Дабы не тревожить хрупкую юную психику лишний раз, Джек, помаячивший под ненадежной тряпочной перегородкой, приспособился сходить по туалетным потребностям через окно, с непробиваемой безразличной ухмылкой поглядывая на высунувшееся в окно соседнее, разделенное расстоянием в жалких метра три или четыре, оторопелое женское лицо, попытался подглядеть сквозь темные узенькие щелочки в зашторивающем тряпье, вернулся в постель, прихватив по пути подушку да с легкой головной болью умостив ту на груди, задумчиво огладив чуткой смуглой ладонью…

И вдруг, поперхнувшись забившейся не в то горло слюной, подскочив так, чтобы потянуть в злополучной страдалице-шее хрустнувший сустав, да сорвавшись на непроизвольный грубый мат, заслышал резкий вопль снизошедшего, наконец — какого-то сплошь перепуганного да впадающего в отчетливую истерию, — птенчика, сопровождаемый яростным шипением, журчанием и железным звоном посыпавшегося обрушенного барахла.

— Джек! Джек, дьявол же… немедленно тащи свою задницу сюда! Слышишь меня?! Сейчас совсем не время, чтобы… чтобы… да черт… держись, где ты только что держалась, сволочь… Джек! Джек Пот! Поторопись, пожалуйста, ко мне, иначе оно здесь всё вот-вот разнесет!