Страница 106 из 107
Уже после общего совещания с постановкой вводных старшину Лавренко отозвал командир группы.
Все же вблизи майор казался просто гигантом. Тимофею еще раньше хотелось спросить у Землякова: может, в будущем бойцов чем-то особенным откармливают? Но такие вопросы задавать было неловко, к службе они явно не имели отношения.
– Марии Шведовой ты писал? – прямолинейно спросил майор.
– Так точно, я.
– Ответ, – майор вручил конверт без надписей.
– Спасибо, товарищ майор. А вы как-то… – не удержал недоумение Тимофей.
– Я муж Марины, – огорошил здоровяк. – Мы с ней покойного Павло Захаровича давно знали, а я вот с тобой в десанте пересекся. В общем, тесен мир. Пиши ответ, передам прямо в руки. Мы с Мариной не так давно поженились, а малого усыновили. В смысле, всем Отделом усыновляли, но формально папка – я. Как твой-то наследник?
– Ого! Лапа – вот такущая! – показал Тимофей.
Опергруппа отработала хорошо – из потерь имели только двух легкораненых. Оно и понятно, воевали бок о бок с армейцами, немцы прямо в мышеловку вышли, тем тяжелее оказалось «нужных» фрицев от ненужных отсечь. Уж очень дофига полковников и генералов кучей шло[60]. Но нужные нашлись.
Отправили пленных, ушли к себе на базу командировочные. Задание было выполнено, и тыловые старшины и водители к этому тоже приложили руку.
Окончательно пал Будапешт 13 февраля. В полдень катил «додж» по проспекту Андраши и казалось, что снова слегка оглох старшина Лавренко – не улавливало ухо привычного рокота артиллерии, замолчали уставшие гаубицы и пушки. Еще слышались кое-где отдельные автоматные перестрелки, но в целом всё уже кончилось. Здесь кончилось. А южную опергруппу СМЕРШ-К ждала дорога…
Гонял машины со снаряжением опергрупп старшина Лавренко по разбитым дорогам Европы, а потом уже и не Европы. Отгремели салюты Победы, а потом еще одной Победы – с ликом узкоглазым, но не менее светлым, – а поиски и захваты все продолжались. Последний боевой выстрел в работе СМЕРШ-К прогремелстрашно сказать в какой далекой заокеанской дали – на полмира увели Тимофея боевые пути от давно уж мирного села Плешка. Но и в войнах опергрупп все-таки иногда наступают перерывы.
– Пух! Пу-пу-пу! – Тимофеич накрыл беглым огнем артбатарею и, стуча коленками, своевременно отполз по истертому ковру под надежную защиту стула.
– Хорош маневрировать, сквозит там, – Тимофей подхватил сына, тот протестующе заверещал, извернулся, силясь еще разок пальнуть по врагу из деревянного браунинга, но был посажен на диван. Пара пушек с блестящими стволами из пулеметных гильз перекочевала туда же, младший Лавренко тут же засопел, принялся расставлять новую диспозицию вдоль жесткого диванного валика.
Вообще Юрий Тимофеевич был бойцом нешумным, покладистым, с соседкой оставался охотно, и вообще помогал родителям чем мог. Но если хватал в руки пистоль, пушки и взвод из четырех облезлых бойцов-солдатиков, то тут только держись! Прям как комдив Чапаев, только бурки не хватает.
– Портки ему подтяни, – скомандовала Стефэ, наводя красоту перед зеркалом.
Форма одежды младшего Лавренко была приведена в порядок, Тимофей отряхнул собственные парадные галифе. Выходить уже скоро. Мероприятие торжественное, а опаздывать учащийся Военно-Гражданского института товарищ Лавренко-средний не любил. Впрочем, Стефэния Лавренко опаздывать тоже страшно не любила, наверняка вовремя доберемся. Тут и не очень-то далеко – через Крымский мост, а там еще минут десять. Правда, погодка того…
Снег за окном валил все гуще. Утопала в сугробах Москва, на этот новый 1947-й год каждый столичный прохожий – вылитый Дед Мороз. Квартировали Лавренко в Хвостовом переулке, выделили две комнаты как семейным, да и квартира отличная – все свои, спецучащиеся и спецслужащие. Кто-то все время в командировках, свобода на кухне и в иных местах, но и с квартирной взаимопомощью полный порядок. Сейчас вон – одна МариСергеевна с детьми на хозяйстве остается, Тимофей им елку укрепил, а то пацаны два раза опрокидывали, силясь звезду на верхушку водрузить. Стефэ великолепный кукурузный пирог спекла, но то уже будет после собрания-концерта, чисто домашняя часть.
Хорошая квартира, повезло с жильем, тут ничего не скажешь. Батя уже трижды из Харькова в командировки приезжал, ночевал с удобством, с внуком возился, портреты на стене смотрел. О войне много говорили, о будущем…
В коридоре сокрушительно засигналил дверной звонок. Сигнальную систему сосед-Армен поставил, он флотский, привычки тамошние. Тимофеич на диване залег за валик, бдительно выставил пистоль.
– Сейчас открою, – сказал Тимофей, накидывая китель.
Жена от зеркала смотрела слегка встревожено: у своих жильцов ключи, гостей не ждали, случайно или… Нет, для вызовов на службу телефон имеется, едва ли посыльные бегать будут.
Тимофей прошел по коридору, машинально крутанул колесо висящего на стене велосипеда – отличный у капитана транспорт, летом цены такому нет.
В дверь снова позвонили. Тимофей переждал оглушительное дребезжание и поинтересовался:
– И к кому это?
– К Лавренко! У вас туточки не указано, кому сколько трезвонить, оцим поцим. Передайте: знакомая, сослуживица, проездом, жаждет видеть, соскучилась зверски.
Тимофей хмыкнул и убрал ладонь с заткнутого на спине за пояс галифе «вальтера». Не узнала. А саму узнать просто: та же томность в голосе, уж не говоря о словечках неистребимых.
Тимофей снял цепочку и открыл дверь:
– Заходи, гостья дорогая, сослуживица.
– А я думаю: он, не он? Заматерел! – ослепительно улыбнулась гостья.
Выглядела Лиза-Лизавета шикарнейше: шуба, сияющая снежинками-бриллиантами, лицо киноактрисы, локоны уложенные, но все те же – дерзко-рыжие.
Шагнула в облаке холода и духов, перестукнула каблучками, сбивая снег:
– Как твоя? Можно сунуться?
– Чего же нет? У моей нервы железные.
Показывал фарватер по коридору, Лизавета с любопытством вертела головой, но накрашенную губу не оттопыривала. Слухи до Тимофея доходили – работает старая знакомая, да так успешно, что уже и слегка легендой успела стать. По той линии службы, что совсем уж закрытая, но косвенно догадаться кое о чем можно. Уж точно не в московских коммуналках Лизавета воевала, не тот профиль.
– Здесь, значит? – гостья сделала малопонятное движение, прихватывая полу шубы.
В следующее мгновение она впорхнула в комнату, сходу упала на одно колено и простерла руки:
– Прости! Прости шалую, неприличную девушку! Да, искушала, соблазняла, был грех. Но я же не знала и не ведала!
Тимофей подозревал нечто вроде этакого, но чтоб так вопиюще и театрально, во весь голос… У Тимофеича от изумления аж браунинг из рук вывалился, у Стефэ тоже вид был ошарашенный.
– Сдуру то было. Эх, божечки, оцим-поцим, не в себе была, – продолжала каяться гостья. – А он говорит – «я женатый». Весь такой железный, сплошь сталь с металлом. Меня потом совесть так мучила, так мучила. Да как никогда больше в жизни, вот крест даю…
Коленопреклоненная красавица крестилась изящно и истово. Вся эта ерунда в сочетании с шубой, орденом на платье и искренне сияющими слезами глазами выглядела так странно, прямо не передать. Но Стефэ уже пришла в себя, засмеялась:
– Вставайте, гражданочка. Незнание прощаю. Тем более, Тимофей иной раз и дурит, но уж точно не по части красавиц. А если что, так у меня сковорода есть. Чугун дореволюционный, весу, как в том «тигре».
– Учту, но тут я уж точно мимо, – Лизавета поднялась. – Рада вас видетьздоровыми и бодрыми. Повзрослел Тимофей Артемович, что да, то да.
– Сама-то тоже уже не девчушка, – парировал Тимофей. – Расцвела, почти и не узнать.
– Ой, оцим-поцим, сходу же признал. Не утерял цепкости глаза. А это, значит, Тимофеич? Дадите рассмотреть? Чаем напоете?
60
Командующий немецко-венгерской группировкой генерал СС Пфеффер-Вильденбрух вместе со своим штабом сдался в плен при довольно странных обстоятельствах – так было и в нашей исторической реальности. Вот о полковнике Зидлере не осталось никаких документальных свидетельств – всё засекречено.