Мадонна

Дон Нигро

Мадонна

© Дон Нигро, 2021

«Мы трудимся в темноте, делаем, что можем, отдаем, чем владеем. Наши сомнения – наша страсть, а наша страсть – наша работа. Остальное – безумие искусства».

ЭДВАРД МУНК

КНУТ ГАМСУН

ДАГНИ ЮЛЬ

СОФИ МУНК

ОТЕЦ МУНКА/ГЕНРИК ИБСЕН

КАРЕН БЬЁЛСТАД

ФРИДРИХ НИЦШЕ

АВГУСТ СТРИНДБЕРГ

СТАНИСЛАВ ПШИБЫШЕВСКИЙ

НЕМКА/ЭВА МУДОЧЧИ/ЛАУРА МУНК

РУССКИЙ

УМЕРШАЯ МАТЬ/СЮЗАННА ИБСЕН

Одна декорация представляет собой все места одновременно: дом МУНКА в Экелю, его жилища в Париже и Берлине, Веймаре и Тифлисе, кафе «Черный поросенок» в Берлине, дома сумасшедших в Копенгагене, Осло и других местах в различные периоды от 1877 до 1943 г. У авансцены слева стол и стулья. В глубине сцены по центру дверь. Правее центра, под углом, кровать. Справа в глубине мольберт, обращенный к заднику, еще правее окно. Ближе к авансцене и к центру скамья, перед кроватью. Повсюду различные полотна МУНКА, лежащие на полу или прислоненные к мебели. Декорация не меняется, нет пауз между картинами. Переходы – часть спектакля. Персонажи приходят и уходят, не всегда покидают сцену, если не участвуют в картине. МУНК молодой и старый, снова молодой, насколько это необходимо, то же происходит с другими персонажами, в зависимости от контекста. Фортепьянная музыка Роберта Шумана: «Порыв» из цикла «Фантастические пьесы», опус 12.

Хотя многие события, приведенные в этой пьесе, действительно случились, некоторые происходили совсем иначе. Вы, несомненно, можете провести собственное расследование, но на спектакле, пожалуйста, доверьтесь магии пьесы.

Действие первое

1. Между часами и кроватью

(Сцена в полумраке. Где-то на пианино играют «Порыв» Шумана, тикают часы. Свет медленно разгорается, открывая восьмидесятилетнего МУНКА, который рисует в своем доме в Экелю, неподалеку от Осло. Декабрь 1943 г. Норвегия оккупирована нацистами. Мунк работает, а темная фигура, в шубе и шляпе, из глубины слева подходит к двери, открывает ее, ранее неплотно прикрытую. Это КНУТ ГАМСУН, ему восемьдесят четыре. ГАМСУН смотрит на МУНКА, который стоит лицом к зрительному залу и увлеченно работает, не замечая ничего вокруг. ГАМСУН трижды стучит в дверь. МУНК не оборачивается. Музыка смолкает с первым сломом ГАМСУНА).

ГАМСУН. Эдвард Мунк? (МУНК работает). Я слышал, ты слепнешь. А ты еще и глухой?

МУНК (не оборачиваясь, наклоняясь к мольберту). Уходите. Я занят.

ГАМСУН. Ты – Эдвард Мунк, так?

МУНК. Я – никто. Оставьте меня в покое. Неужели не видно, что я работаю.

ГАМСУН. Эдди, ты отправишь своего давнего друга Гамсуна в холодную ночь, не угостив глотком коньяка?

МУНК (поворачивается, очень раздраженный, щурится). Гамсун? Ты Гамсун?

ГАМСУН. Раньше был им.

МУНК. Что тебе нужно?

ГАМСУН. Мой сын сказал мне, что ты живешь здесь, вот я и решил заглянуть к тебе и убедиться, что ты жив-здоров.

МУНК (пристально смотрит на него). Господи, но ты – старик.

ГАМСУН. Да, как и ты.

МУНК. Я думал, ты умер.

ГАМСУН. Мунк, если ты не пригласишь меня зайти и присесть, я замерзну до смерти у тебя на пороге, а от этого будут сплошь неудобства, обещаю. Тебе придется перешагивать через меня всякий раз, когда ты будешь выходить и входить, дверь не будет закрываться должным образом, а весной, оттаивая, я начну вонять. Гораздо проще пригласить меня в дом.

МУНК. Хорошо. Войди и присядь.

ГАМСУН. Как ты добр. А дом ты отапливаешь?

МУНК. Если вспоминаю, что надо. (Жадно смотрит на картину, которую ему мешают рисовать).

ГАМСУН. Теперь ты должен предложить мне выпить, Мунк. Или ты совсем забыл, как положено вести себя с людьми?

МУНК. Где-то у меня есть вино. Можешь выпить, если хочешь.

ГАМСУН. Я бы выпил. Декабрь, знаешь ли, а здесь холоднее, чем на улице. Тебе надо бы лучше заботиться о себе.

МУНК (находит бутылку вина, оглядывается в поисках посуды). Теперь я пью только вино, и очень редко.

ГАМСУН. Это перемена.

МУНК (находит банку, заглядывает в нее). Да. Что-то меняется. Что-то – нет.

ГАМСУН. У меня все было очень хорошо, спасибо. А у тебя?

МУНК. Работал. Я работал.

ГАМСУН (глядя на множество картин). Да. Вижу. И я заметил несколько больших картин, прислоненных к стенам снаружи.

МУНК (наливает вино в банку). Иногда я оставляю их на какое-то время под дождем и снегом. От этого они становятся интереснее. Сотрудничество с Богом.

ГАМСУН. Я рад, что ты работаешь. Случалось, время от времени, когда услышанное о тебе вызывало страх, а вдруг ты больше не сможешь работать.

МУНК. А что еще я мог бы делать? (Передает банку ГАМСУНУ). В такие времена, как эти, человек делает только то, что может.

ГАМСУН. Да, я тоже делаю то, что могу. (Смотрит в банку). Ты смешивал в ней краски?

МУНК. Недавно – нет. Не волнуйся. Я что-то пил из нее позавчера. Забыл только, что именно.

ГАМСУН. Ладно. Все равно долго мне еще не прожить. (Пьет). Те времена у тебя не в почете?

МУНК. Я просто хочу делать свою работу. И чтобы меня оставили в покое.

ГАМСУН. Может, ты не ценишь настоящего, потому что помнишь, как хорошо нам было прежде, в Берлине, в «Черном поросенке». Господи, уже пятьдесят лет прошло. В те дни наше поведение считалось скандальным, так?

МУНК. Мое и теперь считается.

ГАМСУН. Ты, я и бедный Стриндберг. Тот еще псих. И поляк, чью фамилию никто не мог произнести. Как она звучала? Поппофский?

МУНК. Пшибышевский.

ГАМСУН. И, разумеется, все эти убийства. Как ужасно все закончилось. (МУНК мрачнеет. ГАМСУН замечает, протягивает банку). Хочешь выпить. Вино на удивление хорошее.

МУНК. Нет. Не хочу.

ГАМСУН. Она была такой красоткой, девушка, которая тебе позировала. (Пока он говорит, появляется Дагни, юная и прекрасная, в халате. Берлин, 1893 г.) Имя ускользает от меня, но не лицо, не тело. (ДАГНИ устраивается на кровати). Женщина, образ которой преследует тебя. Как ее звали?

МУНК. Те времена умерли.

ГАМСУН. Да, и это хорошо. Но при этом я часто думаю о тех днях, ажиотаже с твоей выставкой и все такое. Когда это было? В девяносто втором? В девяносто четвертом?

МУНК. В этой части история повторяется. Вновь они сжигают мои картины в Берлине.

ГАМСУН. Не сжигают, конфискуют. Дагни, вот как ее звали. Дагни Юль. Ты когда-нибудь думаешь о ней?

ДАГНИ. Я так легла, Эдди?

ГАМСУН. Думаю, ты, как минимум должен помнить ее, если ничего больше. Или твоя память тоже сдала?

ДАГНИ. Ты странный, Мунк. О чем ты думаешь?

ГАМСУН. Такую женщину забыть трудно. И, разумеется, ты знал ее лучше, чем я.

МУНК. Почему ты сюда пришел?

ГАМСУН. Я тебе сказал. Тревожусь о тебе. Ты живешь один, в твоем-то возрасте. И я хотел поговорить с тобой.

ДАГНИ. Эдди, почему ты не говоришь со мной?

МУНК. Поговорить о чем?

ГАМСУН. Ну, не знаю. Об искусстве. Здоровье. И смерти.

(Маленькими глотками пьет вино и смотрит на МУНКА, который пристально всматривается в картину на мольберте. Когда МУНК поворачивается, он будет отвечать ДАГНИ, став молодым).

2. Амур и Психея

(Апартаменты МУНКА в Берлине, 1893 г. ДАГНИ на кровати, позирует. МУНК молодой. Переход просто в изменении поведения МУНКА. ГАМСУН может оставаться на месте, старый, в 1943 г., пить вино и наблюдать, а потом, может начать рассматривать завершенные картины МУНКА, отходя все дальше от центра событий. Легкость перехода и естественное пространственно-временное перетекание критически важно, и ключевой момент – это МУНК. Мы все видим его глазами).