Лярва

С этими словами он встал и, провожаемый липким взглядом Лярвы и уговорами Волчары остаться, ушёл-таки в спальню и закрыл за собою дверь. Чем и приблизил событие, единственным гарантом против которого являлся сам, пока находился в гостиной.

Волчара и Лярва опять остались одни и продолжили совместное возлияние. Но если хозяйка дома, как обычно, напрочь забыла о родной дочери, во всяком случае, ни минуты о ней не задумывалась, то Волчара, поражённый рассказами Петровича, не только всё время помнил о присутствии в комнате ребёнка, но и как-то странно, всё более длинно косился на занавеску.

Как и сутки назад, алкоголь чем дальше, тем больше затуманивал рассудок пьющих, накладывая путы на их языки и, напротив, ослабляя узду на инстинктах и пороках. Давно дремавшие в подсознании, тщательно от всех скрываемые, они всё более настойчиво просились наружу, тем более что сам предмет порочных устремлений находился совсем близко. Волчара уже откровенно подолгу смотрел на угол комнаты, где пряталась девочка. Этот угол манил его, манил неудержимым, дьявольски притягательным, от всех до сей поры скрываемым вожделением. Перед его опьяневшим взглядом комната вдруг закружилась в диком вихре, и сквозь адово коловращение он вдруг нечётко, туманно, но и несомненно увидел, как в полу посреди комнаты внезапно открывается дверца погреба и сквозь полыхавшее снизу пламя в помещение медленно вползает влажное, зеленовато-чёрное, длиннорукое голое чудовище из болота. Дыхнув на своего единственного зрителя болотным смрадом, оно уставилось на него бледно-жёлтыми глазами, открыло красную пасть, по краям которой лились потоки гниющей слизи, и расхохоталось неслышным хохотом. Будучи отвлечён какой-то репликой Лярвы, Волчара на миг отвернулся от этого порождения мерзостной трясины, а поворотившись к нему вновь, с отвращением увидел, как из расползшегося чрева монстра один за другим полезли бледные, голые, гадкие и порочные бесы – бесы самого подлого и преступного сладострастия. Они были человекоподобны фигурами, однако лиц их Волчара никак не мог рассмотреть, несмотря на усиленные старания. Эти бесы плотоядно вылизывали друг друга, тёрлись друг от друга срамными местами, вступили друг с другом в адскую стремительную пляску – и при этом, косясь на Волчару, подмигивали ему и приглашающе кивали в сторону запретного плода, находившегося, в углу, за занавеской. Наконец последние центры торможения в его сознании отключились, последняя узда на пороках разорвалась, последние остатки человеческого облика покинули его душу и, вовлечённые бесами насильно в адову пляску, ринулись с ними вместе в разверстый и пышущий огнём погреб, крышка коего тотчас с хлюпаньем затворилась.

Помотав головою, Волчара уставился на Лярву невидящим, полубезумным взглядом. Она истолковала его взгляд по-своему и заплетающимся языком вопросила:

– Ну что, раздеваться, что ль?

Он не сразу ответил, промычал нечто нечленораздельное, затем вдруг схватил её за волосы и с усилием пригнул всё туловище и голову к столу, лицом вниз:

– Слышь, Лярва, надоела ты мне! – проворчал он, не замечая потёков слизи из своего носа и рта и, соответственно, не утруждаясь их утиранием. – Девку твою приведи! Я дам за неё больше, много больше, чем три бутылки пойла, которых стоишь ты сама.

Она попыталась вырваться, но он держал её крепко и ещё ударил виском об стол, чтобы не дёргалась. Тогда она бешено забилась в его руках, норовя дотянуться до глаз и волос обидчика. Из груди Лярвы раздались низкие, совершенно неженские, утробные звуки. Волчаре, который прилагал неимоверные усилия для её удержания, вдруг показалось, что сбоку неслышно подкрался один из тех самых плотоядных бесов, мимоходом повернул к нему голову с невидимым блинооборазным лицом, затем наклонился к столу в такой же точно позе, как Лярва, и начал медленно, с хлюпающими звуками, сливать своё мёртвенно-бледное голое тело с её телом. И вдруг страшной угрозой, сверлящим животным ужасом повеяло от этой женщины, и Волчара ощутил этот ужас до того остро, что выкатившимися из орбит, дико вытаращенными глазами смотрел на её затылок и почему-то был уверен, что вот сейчас, через мгновение этот затылок с тем же хлюпающим звуком преобразится в её лицо, а спина её – в грудь, что она окажется лежащею на спине, обхватит его своими тощими ногами и принудит к тошнотворному совокуплению. Однако вместо всего этого Лярва вдруг перестала биться в его руках, а, приглядевшись, он обнаружил, что и сливавшийся с её телом бес куда-то исчез.

Волчара застыл, настороженно наблюдая за согнутой в дугу, униженно склонённой к столу женщиной. Она была неподвижна. Молчание затягивалось и само по себе становилось жутким, и, когда Волчара, вновь ощутив прежний испуг, уже хотел ослабить свою хватку и отпустить Лярву, ему внезапно послышались тихие издаваемые ею звуки. Он прислушался, но не смог различить характер этих звуков своим затуманенным сознанием. Он даже не был уверен, что это слова, и засомневался, уж не шипит ли она там по-змеиному. Тогда он наклонил свою голову к её голове и, присмотревшись, понял, что она, прильнув лицом к столу вполоборота, косится на него спокойным широко раскрытым глазом и что-то бормочет.

– А? Чего? – спросил он неожиданно тонким, высоким, примиренческим голоском, будучи уже и сам не рад всей этой ситуации.

И здесь он наконец услышал её слова:

– Сколько? – свистяще прошелестела Лярва. – Сколько ты дашь мне за неё?

Он остолбенел и сначала не хотел верить собственным ушам, даже растерялся. Затем чувство победителя и уверенность в себе вернулись к нему, а с ними вместе прежним огнём заполыхала и запретная похоть.

– Тысячу! – выдохнул он. – Я дам тебе тысячу!

При этих словах рука его, сжимавшая её шею, расслабилась, и Лярва смогла распрямиться. Потирая раскрасневшуюся шею, на которой ещё белели отпечатки его пальцев, она повертела головой влево и вправо, издавая позвонками хрустящие звуки и не сводя неподвижного взгляда с лица Волчары, отчего ему опять стало не по себе. Мелькнула мысль: вдруг она сейчас нанесёт неожиданный и разящий удар по нему, например, удар топором, отчего череп его с мокрым чавканьем расколется на две красно-серые половины? Он беспокойно посмотрел на её руки: они были свободны и явно ничего не прятали. Но правая рука, как бы оправдывая его опасения, вдруг стала медленно подниматься в его сторону. Не понимая причины этого движения, он инстинктивно напряг свой живот, чувствуя, что начинает трезветь от опасности. Однако рука Лярвы не достигла его тела, но, согнувшись под прямым углом, повернулась ладонью вверх, обнаружив всего лишь желание получить деньги.

– Давай, – просто сказала Лярва.

Всё ещё недоверчиво смотря на неё, он полез в свой бумажник, достал синюю тысячную купюру и вложил в её ладонь. Спокойно положив деньги в карман кофты, она развернулась и неспешно, чуть покачиваясь, направилась к углу, где за занавеской пряталась ни о чём не подозревавшая девочка.

Твёрдой рукой мать отодвинула жалкую грязную шторку и открыла путь к своей дочери.

Девочка сидела на табурете с ногами, поджав колени к подбородку, и когда она увидела перед собой грозную фигуру матери, то сжалась и подобралась ещё сильнее, уподобясь испуганно нахохлившемуся воробышку. Она нервно и быстро переводила глазки, оглядывала возвышавшиеся перед нею две большие фигуры – неподвижную женскую и еле стоявшую на ногах, качавшуюся мужскую – и не могла взять в толк, чем она провинилась и почему мать смотрит на неё таким ледяным взором.

А Лярва спокойно подалась вперёд, взяла дочь за руку и, подведя к продавленному дивану, принудила сесть. Затем она вдруг наклонилась к девочке, приставила свой лоб почти вплотную к её лбу и, глядя исподлобья мертвенноравнодушным взглядом своих серых глубоко посаженных глаз в самое дно души ребёнка, тихо и внушительно, с угрозой произнесла:

– Будешь делать всё, что он прикажет. И не вздумай мне хныкать!

Сказала – и удалилась из комнаты степенным, размеренным шагом, деловито поглядывая по сторонам и ещё успев по ходу движения смахнуть с некоторых поверхностей пыль или крошки своим грязным полотенцем.