Всё зеленое

Я снова потерла глаза.

– Ну… – задумчиво протянула Саша. – В какой-то мере он для тебя случился. Конец света. Ты же сама сказала, что кругом темнота… – Саша помахала перед моим лицом. – Слушай, ты же можешь побыть здесь одна? Я быстренько сбегаю туда, просто гляну, что происходит, и вернусь. Хорошо?

В этот момент из соседнего помещения донесся звук распахнувшейся двери и поспешные шаги.

– Девочки, вы не поверите! Это что-то невероятное! – разлетелся повсюду голос ее мамы. – Эй, Сашка, ты где?

– Здесь. Что случилось?

– Представляешь, живой, засранец! И мало того, что живой – ни одной царапины на нем. Мальчишки только что его вытащили. Говорят, плита так на стену упала, что он под ней, как под крышей, оказался. Поразительно! Вот и не верь после этого в чудеса.

– Ничего себе, – ахнула Саша. – Круто!

– Сейчас буду звонить в неотложку. Отменять. Хорошо бы, конечно, они его осмотрели. Но Боря очень боится огласки. Что его обвинят в халатности. Так что раз все живы, то и слава богу.

Женщина прошла в палату, где я лежала, и застыла в дверях. Она была высокая, статная, с широким гладким лицом. Ее белый халат был немного запачкан, а из его кармана торчал карандаш, который, как и все остальное, я прекрасно видела.

– Это правда? – Я резко поднялась и свесила ноги. – Артём жив?

– Живее всех живых, – лукаво ухмыльнулась она. – А ты что, красавица, вскочила? Прозрела, что ли?

– Кажется, да.

– Нет, Саш, а они мне еще не верят, когда говорю, что в цирке работаю, – с тяжелым вздохом женщина покачала головой. – А ну ложись! Поспишь немного. Проснешься как новенькая.

– А можно я схожу увижу его и сразу вернусь? Мне просто чтобы точно знать, что все в порядке.

– Пока нельзя. Опять в обморок шлепнешься, переживательная ты наша. Сашка, тащи димедрол! – Она подошла и встала надо мной, скрестив руки. – Я уже двадцать лет с детьми работаю. Всякого насмотрелась. С маленькими, конечно, беспокойно. Глаз да глаз нужен. Зато аспирин, зеленка, бинт и клизма решают почти все проблемы. Но как вот эта ваша вся любовь начинается, тут уже перекисью не обойдешься. Только успокоительные и помогают. Ну и ремень еще. Поворачивайся-ка на живот.

Я перевернулась, и она, задрав мне подол, легонько кольнула чуть выше бедра. Однако само лекарство оказалось болезненным и, пока она его вводила, на меня вдруг нахлынула детская беспомощная горечь, жгучее отчаяние и жалость к себе. Слезы закапали непроизвольно, я сделала вдох, чтобы их сдержать, но вместо него из груди вырвался короткий, сдавленный всхлип. Плечи затряслись, дыхание перехватило, и, уткнувшись лицом в подушку, я наконец заплакала.

– Ну вот и хорошо, – женщина погладила меня по голове. – Значит, отпускает.

Накануне мы с Артёмом серьезно поссорились. Я наделала глупостей, а он чересчур резко отреагировал и вместо запланированного Диснейленда повез меня в какую-то глушь под Псковом. Это было неожиданное и спонтанное решение, принятое им из вредности, чтобы меня наказать.

По дороге нам предстояло заехать в лагерь, где работали его друзья, и передать им какой-то пакет. Однако только мы успели добраться до лагеря, как прямо возле ворот нас настигла жуткая гроза.

Пока ехали, Артём вел себя отвратительно, изображая последнего подонка и стараясь посильнее меня обидеть. Но у него ничего не вышло.

Я полюбила его именно таким, со всей его детской вспыльчивостью и эгоцентричной противоречивостью. Колючего, импульсивного, веселого и задиристого. Умного, честного и невероятно красивого – такого красивого, что мы хоть и были знакомы уже пять месяцев, я все никак не могла наглядеться на него.

Я полюбила его таким, какой он есть. Так что, лежа в темноте чемоданной комнаты, оглохнув от грозы и ослепнув от молний, мы помирились и простили друг друга.

Утром он, по всей вероятности, вылез через окно. Чемоданная находилась на третьем этаже, но для него перебраться при свете дня на пожарную лестницу и спуститься по ней ничего не стоило. Они с Максом обожали такое.

Я все ждала, что он придет и откроет меня, но вместо него появился милый кудрявый блондинчик, похожий на рождественского эльфа, и деловым тоном объявил, что я должна «срочно покинуть объект, ибо он подлежит разрушению».

Все это так отчетливо прокручивалось у меня в голове, что я никак не могла понять, отчего укол не действует, почему я не засыпаю, а лежу, уткнувшись лицом в подушку, и отстраненно размышляю о себе, как о каком-то сериальном персонаже, пытаясь восстановить события предыдущих серий.

Я была уверена, что нахожусь в палате совершенно одна, поэтому прозвучавший совсем рядом голос Макса заставил вздрогнуть:

– Куда потом? В Юрово?

Обычно Макс говорил тихо, но в тишине палаты его голос прозвучал чересчур звучно.

– В Юрово сразу Костровы припрутся и будут мозг насчет контракта выносить.

Сердце болезненно екнуло. Но, вместо того чтобы кинуться Артёму на шею, я сильнее вжалась в подушку.

– Полина постоянно во все лезет. Вообще бы никогда туда не возвращался. Как думаешь, Котик, я могу продать дом и уехать за тридевять земель? Так, чтобы никаких Костровых на сто километров поблизости?

В отличие от Макса, Артём всегда разговаривал громко и уверенно.

Было очень странно, что они так незаметно здесь появились и, судя по всему, сидели уже какое-то время. Вероятно, я все-таки заснула.

– Теоретически можешь, – откликнулся Макс. – Но на деле – сам знаешь, что один ты всего этого не вывезешь.

– Почему один? А ты мне на что?

– Тём, мы с тобой за год просрем все, как нечего делать. Просто снимись в этом чертовом клипе, напиши пару мелодий, и на ближайшие полгода они отвалят.

– Я не могу их написать, потому что не идет.

– А знаешь, почему не идет? Потому что ты и не пытался. Ты делаешь все что угодно, только не то, что нужно.

– Я вообще не хочу для них ничего делать. Сам по себе хочу, а как подумаю про Костровых – сразу облом. Полная импотенция.

Макс сдавленно гоготнул:

– Это ты зря. Тебе еще на Полине жениться.

– Да пошла она, гадюка. Я передумал. У меня новый план.

– В смысле? – Макс удивился. – Я считал, этот вопрос решен.

– По сути Костров просто управляющий. Если брать его долю авторских, то это пятьдесят на пятьдесят. Не такие уж и большие деньги, все остальное он получает от клуба, от студий и от того, что сдает в аренду. Он попросту юзает мамашины здания, которые принадлежат мне.

– Ничего нового ты сейчас не сказал.

– Тогда что мне мешает самому это делать?

Несколько секунд они молчали, потом Макс рассмеялся:

– Тебе точно никакая балка на голову не свалилась? Разве не ты называешь все это бизнес-мурой? Не ты втирал, что не хочешь знать, откуда берутся деньги и как? Что смысл жизни в том, чтобы жить и получать от нее удовольствие, а не калькулировать доходы и расходы? Разве не ты тот самый чертов бунтарь, который, поплевывая свысока, посылает всех направо и налево, потому что может себе это позволить? Да ты был готов жениться хоть на самом Кострове, лишь бы он избавил тебя от всей этой бытовой мутотени. Лишь бы ничто бренное не мешало свободному полету твоей высокой души и твоим отвязным похождениям.

– Ладно, ладно… – прервал его Артём миролюбиво. – Возможно, я был не прав. Мне казалось, что так я буду свободен. Что смогу делать все, что захочу, и ни под кого не подстраиваться. И ты, кстати, был со мной согласен.

– Я и сейчас согласен. Потому что каждый должен заниматься тем, что умеет лучше всего. Костров – вести дела и сохранять твои деньги. Ты – тусить, пить, снимать девчонок, тратить деньги и немного играть на виолончели.

Послышалась яростная возня и топот ног.

– Я из-за тебя кофе разлил, дебил. Врачиха нас убьет, – засмеялся Артём.

– У тебя сейчас просто любовное помутнение, – переводя дыхание, сказал Макс, перебежав в другое место. – Это скоро пройдет. И потом ты будешь сильно жалеть, что испортил отношения с Костровыми. Тебе всего лишь двадцать, Тём. И больше у нас с тобой никого нет. Никто нам не поможет. Кончай дурить. Все, что они просят, – это пара каких-то дурацких мелодий. Просто набор нот. Накалякай им что-нибудь на коленке, они будут счастливы и отвяжутся. И все будут счастливы.