Всё зеленое

Перестав дергаться, Славик тут же заметил пропажу:

– А где яблоко?

– Я его съел.

– Как съел?

– Ну ты же хотел, чтобы я его съел?

Мальчик схватил его руку, Кролик показал пустую ладонь, но настырный ребенок полез проверять и вторую руку.

– А ты какие-нибудь стихи про кроликов знаешь? – спросил Амелин.

– Зайку бросила хозяйка… – подсказала мама.

– Под дождем остался зайка… – продолжил мальчик.

Женщина взглянула в окно, воскликнула:

– Боже мой, Слава, наша станция, – подхватила сына под мышки и утащила на выход, а яблоко осталось у меня.

Только они скрылись, как с соседних кресел к нам перебралась расфуфыренная женщина лет тридцати и тихим, заговорщицким голосом произнесла:

– Ребят, а можно я тоже вас пофотографирую? Мне в Фейсбук пост писать нужно, а в голове ни одной мысли. А так ваши фотографии размещу и подпишу, что в электричках весело ездить. Только сядьте рядом.

– Сто рублей, – нагло заявил Лёха.

Она согласилась.

Я собиралась пересесть, чтобы не портить им кадр. Но женщина попросила остаться. Потому что из-за красных волос я похожа на Красную Шапочку и очень гармонично смотрюсь рядом с Волком.

Над Красной Шапочкой Лёха так долго угорал, что привлек внимание всего вагона.

Возле нас нарисовались три малолетние девчонки в коротких юбках с ярко накрашенными губами. Одна из них прямиком плюхнулась Кролику на коленки, а вторая приткнулась к Волку.

– Можешь отойти? – довольно невежливо сказала мне третья, собираясь фотографировать подруг.

Однако ответить я ничего не успела.

Дико взвыв и прорычав «Вам сколько лет?», Волк принялся судорожно отпихивать девчонок от себя, точно заразу:

– Идите на фиг. Отвалите.

Девчонки сначала возмутились, почему ребенку можно, а им нет, но потом стали хихикать и еще больше насели на Лёху.

В итоге одна дотянулась до ушей Волка и сорвала маску.

Перед ними предстал взмокший, разрумянившийся и симпатичный, как никогда, Лёха. Синие глаза сияли. Щеки пылали. Длинный зарубцевавшийся шрам на левой щеке покраснел и придавал его смазливой физиономии оттенок брутальности.

Девчонки оторопели и смутились. Вредное, хулиганское выражение на их лицах сменилось кокетливыми улыбочками.

– Отдай, – Лёха протянул руку.

Девчонка с маской в руке оживилась и попятилась:

– Это ты свой шрам под ней прячешь?

– Это чтобы ты не ослепла от моей красоты. Быстро отдала!

– Не-а.

Лёха рывком привстал. Девчонки шарахнулись назад, и та, что с маской, перекинула ее своей подруге.

– Вы че, оборзели?

Лёха вскочил и кинулся за ними по проходу. Послышался радостный визг и шум.

Мы с Кроликом поднялись посмотреть. Народ в вагоне со смехом наблюдал за происходящим.

Одна из бывших Лёхиных подружек от обиды написала на него заявление в полицию, обвинив в домогательстве, и, хотя потом очень быстро заявление это забрала, потому что оно было липовое, Лёху все равно долго песочили, угрожали статьей и запретили приближаться к несовершеннолетним девушкам в принципе.

Он загнал одну из них на сиденье, навис и уже собирался отнять маску, как вдруг, резко отшатнувшись, крикнул нам:

– Заберите у нее маску. Мне нельзя, а то посадят.

– Давай я, – отозвался Амелин так, словно, кроме нас, вокруг никого не было. – У меня справка из психдиспансера, мне ничего не будет.

В вагоне повисла тишина. Смех прекратился. Опасаясь, что Амелин подойдет к ней, девчонка сама протянула Лёхе маску.

Больше до Москвы нас никто не беспокоил.

Пока мы шли до электрички, пока ехали на ней, мне казалось, что самое главное – вернуться домой, и тогда все будет хорошо. Но уже в метро, в битком набитом вагоне на Кольцевой, я вдруг осознала, что после трех недель, проведенных вместе в деревне, после всего, что там произошло, пара районов между нами теперь превратятся в огромное расстояние.

– Ты чего? – Амелин заглянул в лицо. – Тебе больно? На ногу кто-то наступил?

Он поискал глазами возможного обидчика.

Мои руки за его спиной еще крепче сжались в замок.

– Давай зайдем, где-нибудь поедим?

– А как же спать?

– Может, не будем спать?

– Как, вообще?

– Ну, пока что.

– А что будем делать?

– Погуляем.

– После бессонной ночи, пяти километров пехом и электрички? Да и мышцы болят, – он распрямил плечи, потягиваясь: – Особенно под ребрами.

– Может, тебе к врачу?

– Да нет. Два-три дня отлежусь, и все. Это же просто растяжение.

– А поехали сразу к тебе?

– У меня там соседи. Забыла?

– Они соседи по квартире, а не по комнате.

– Думаешь, Артём стучится? Это же его квартира. Я там просто сплю. Я тебе говорил.

Но я знала, что Артём уехал и в квартире никого нет.

– Все ясно.

– Можешь прямо сказать, что тебя беспокоит?

Такой серьезный, участливый взгляд черных, как бездонный колодец, глаз.

Когда не требовалось, Амелин понимал все без слов, а теперь тупил, как умственно отсталый.

– Ничего.

– Хорошо. А то мне показалось, что ты расстроена.

На нашей ветке я так крепко заснула, что, когда он меня разбудил и вывел из вагона, долго не могла сообразить, что происходит и как мы там оказались. Ушла, даже с Лёхой не попрощалась.

– Мы хотели поесть, – вспомнила я уже возле своего дома.

– Ты на ногах еле держишься.

– Почему ты за меня это решил?

– Потому что ты спала.

– Все, пока, – я отобрала у него свой рюкзак. – Спасибо, что проводил, несмотря на дикую боль от растяжения. Давай. Увидимся как-нибудь.

– Тоня, ты мне точно не хочешь ничего сказать?

– Что сказать?

– Почему ты злишься, и что тебя беспокоит.

– Знаешь, Амелин, я так устала о чем-то беспокоиться, что уже ничего не хочу.

– Просто скажи как есть. Прямо.

Он вопросительно ждал.

– Раз уж мы договорились говорить все честно и ничего не скрывать, то сейчас самое время.

– Не понимаю, о чем ты.

Теперь это был вопрос принципа. Если для него не важно было оставаться вместе, то и я навязываться не собиралась.

– Точно?

Я прикусила губу.

– Тогда я пошел.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга.

Вот что за человек? Совершенно очевидно, что он все понял, но, когда убедился, что и я поняла, что он понял, просто развернулся и спокойно пошел в сторону метро.

На нем была черно-белая полосатая футболка с длинными рукавами и серые линялые джинсы, которые нужно было выбросить сто лет назад, но Амелин лишь любовно порезал их на коленках, превратив в дизайнерский хенд-мейд.

Я дождалась, пока он завернул за угол дома, а потом побежала догонять:

– Ладно. Скажу. – Я ухватила его за рукав. – Мне просто не хотелось расходиться так быстро. Вот и все. Ничего такого, – выдала я на сбивающемся дыхании.

– А почему тебе не хотелось расходиться?

У него еще хватало наглости улыбаться.

– Все. Собрался спать – иди. Не хочу тебя держать.

– Мне кажется или ты не совсем это собиралась сказать? Ты ведь собиралась сказать, что хочешь меня держать? Что ты очень хочешь меня держать. И что не выдержишь без меня и часа? Что готова сама лечить мое растяжение. И тебе нет никакого дела до моих соседей, а спать можно завалиться где угодно, лишь бы не прощаться прямо сейчас. Правда? Ты это хотела сказать?

– Что-то типа того.

– Ну, слава богу, – он с облегчением вздохнул и сгреб меня в охапку. – Как хорошо, что мы решили всё друг другу говорить. Я знаешь как испугался, что ты этого не скажешь? Всю дорогу про это думал. Ведь я же мог тебе надоесть.

– Ты мне не надоел.

– Тогда давай ты пойдешь домой, поспишь, а я пока смотаюсь в одно место, вернусь за тобой, и мы отправимся к Артёму?

– В какое еще место?

– Да так, – он поморщился. – Оплату за квартиру забрать.

Ту квартиру, где они раньше жили, его мать – Мила – уговорила бабушку сдавать. Об этом Амелин узнал лишь за день до появления новых жильцов. Мила сказала, что он может снимать комнату в Москве или, что еще выгоднее, переселиться в деревню к бабушке.