Страница 4 из 23
Другие покупатели тоже обратили внимание на незнакомца, какая-то женщина уронила на землю только что купленный мешок с зерном. Насир, опустив голову, последовал дальше. В непосредственной близости от людей уши улавливали шёпот. Некоторые из покупателей даже осмелились бросить в его сторону любопытные взгляды. Они знали, зачем Насир явился в Сарасин в одеяниях хашашина.
А потому он сделал вид, что не заметил, как выронил мешочек с динарами. Серебро рассыпалось по пыльной дороге, лишившись всякого блеска.
Так будет лучше. В глазах мирных жителей следовало соответствовать жестокости султана Гамека. Впрочем, Насиру не приходилось притворяться. В каком-то смысле он действовал хуже.
Как бы то ни было, сарасинцы давно привыкли к сопровождающей их жизнь безысходности: их халифа только что убили, а земли неправомерно захватил султан. Тем не менее, вопреки всем трудностям, народ не выказывал излишнего беспокойства.
«Восстаньте же! – мысленно требовал Насир. – Бросьте вызов! Боритесь!»
Самоуничижение лишило его голоса.
«А сам-то? Сам-то бросишь вызов султану?»
Всех, кто осмеливался пойти против правителя, Насир собственноручно убивал.
Наконец он добрался до переулка, расположенного в противоположном конце рынка. Девочка, моргнув большими серыми глазами, поспешила спрятаться в тени, подняв за собой облачко пыли. Барханные котята с изогнутыми хвостами юрко сновали по песку. Осыпающуюся стену покрывал рваный папирус с романтическими стихами какого-то дурня, который возлагал на жизнь слишком большие надежды.
Мать Насира неустанно твердила, что человек без надежды – лишь тело без души. Потеря Сестёр почти столетие назад оставила людей без волшебства, от которого зависела вся Аравия. И здесь, где песок обратился золой, а небо никогда не прояснялось, давно уже не было надежды ни на кого, тем более на Насира.
Скрипя сапогами по песку, из темноты явился стражник. Насир с холодным безразличием уставился на обнажённую саблю.
– Стой, – приказал страж, выпячивая грудь, а затем и видный живот.
«Где эти дуралеи находят еду?»
– Поздновато для требований, – без лишней тревоги возразил Насир и тут же щёлкнул механизмом наруча.
– Ты оглох? Стой где стоишь! – рявкнул стражник с гордо поднятой головой.
Насир решил преподать ему урок. Во мраке сверкнуло лезвие клинка.
– Какие жалкие последние слова.
Глаза мужчины заметно округлились.
– Нет! Погоди-погоди… У меня сестра…
Насир, развернувшись на полный оборот, резко уклонился от меча стражника, после чего вонзил клинок прямо ему в шею. Мгновение спустя он оттащил кровоточащий труп в темноту, поправил одеяния и продолжил путь к переулку, скользя пальцами по шершавой каменной стене в поисках зацепов.
«Когда всё закончится, я стану стариком».
Добравшись по стене до крыш с северной стороны рынка, Насир принялся перепрыгивать с одной на другую, пока не достиг самого роскошного и высокого известнякового городского сооружения, квартала Дар-аль-Фавды. Владельцы верблюжьих бегов были одной из известных группировок, на которую покойный халиф из раза в раз закрывал глаза.
На бежевом каменном полу выстроились резные ширмы, за которыми виднелись пышные подушки нежных оттенков. В стороне, окружённый чашками без ручек, стоял традиционный кофейник далла. На посуде остались тёмные кольца. Повсюду валялись простыни и шёлковые платки. Насир знал, что происходило на этих крышах, и был рад, что правильно выбрал время.
Отбросив в сторону груду шёлковых подушек, Насир присел на корточки у края крыши. Серое небо ничем не выдавало истинного времени суток, но внизу, в вади[9], где вот-вот должна была состояться гонка, начинала собираться толпа: сарасинцы с тёмными волосами, смуглой кожей и печальными глазами. Его народ.
Глупые люди, которые пришли сюда, чтобы опустошить ларцы, сделав ставки на верблюдов.
С пренебрежительным вздохом Насир взглянул на шатры.
«Где же он?»
В поисках конфеты, оставшейся с прошлой ночи, Насир запустил руку в карман, да только вместо сладости нащупал прохладную круглую поверхность. Большим пальцем он погладил плоскую мозаику из верблюжьей кости. В одеждах Насира хранились солнечные часы, тусклые от старости, лазурные от окисла; стекло их давно треснуло. Когда-то они блестели на ладони султанши…
«Не время для воспоминаний, болван».
Насир, вздрогнув от эха отцовского голоса, вытащил мятую обёртку с финиковой конфетой.
При помощи маленьких радостей, как, например, отложенная на потом конфета или старые часы из прошлого, Насир напоминал себе о человеческих слабостях.
«Куда пропал треклятый мальчишка?»
К тому времени верблюдов уже вели в сторону арены, а Насиру следовало спуститься до того, как толпа станет непроходимой. Он нетерпеливо барабанил по камню, окутывая пальцы кремовой пылью.
«Я порву на куски этого…»
Неожиданно раздался скрип, и люк открылся. Насир повернулся к источнику шума. Спустя миг на крышу поднялся мальчик с острыми локтями. Барханный котёнок приветственно замяукал и принялся тереться о грязные ноги.
– Гляжу, ты не торопился. – Насир приподнял бровь.
– Я… Не серчайте, прошу. Фавда-эфенди меня не пускал.
Смуглая кожа мальчика-слуги была измазана грязью. Владельца Дар-аль-Фавды не считали уважаемым человеком, но раз мальчику вздумалось удостоить его титула эфенди, значит, так тому и быть.
– Всё готово, господин, – заверил мальчишка, как будто открыть тайну, где найти нужного Насиру человека, было грандиозной задачей.
Насиру понравилось, что мальчик не боялся разговоров. Страшился ли слуга самого Насира? Вероятно. Но разговаривать с ним не трусил.
Насир подыграл ребёнку, чуть кивнув.
– Благодарю тебя.
В ответ на благодарность мальчик выразил непомерное изумление, и, пока гордость раздувала его маленькую грудь, Насир любезно протянул финиковую конфету. Ахнув от удивления, юнец с потрескавшимися губами осторожно потянулся пальцами и с очевидным напряжением развернул восковую обёртку. Когда ребёнок слизнул сахар с грязных пальцев, у Насира сжался живот.
Всё, что ему доводилось видеть раньше, не выходило за рамки крови, слёз и тьмы. Но теперь… Надежда в глазах мальчишки; грязь на его лице; выступающие кости…
– Вы не могли бы… оказать ещё одну милость?
Насир моргнул, не веря ушам. Никогда прежде он не слышал, чтобы кто-то просил его о милости.
– Дети – рабы этих гонок, – осмелился мальчик. – Вы можете дать им свободу?
Насир бросил взгляд на вади, на детей.
– Не погибнут в гонках, так умрут в другом месте, – безразлично ответил он.
– Вы это не всерьёз, – заявил мальчик после долгой паузы.
С удивлением Насир обнаружил вспыхнувший в тёмных глазах гнев.
«И пусть сей огонь никогда не потухнет».
– Спасения ждут лишь герои-глупцы. Угощайся, ребёнок, и не думай ни о чём.
Своему же совету Насиру стоило последовать ещё много лет назад. Он повернулся, не сказав больше ни слова, и спрыгнул с крыши на землю.
Рядом слонялись стражники, одетые в шальвары и чёрные тюрбаны. Старшие из них носили простые таубы[10] до щиколоток и щеголяли густыми усами. Насир никогда не понимал столь ужасной моды на усы без бороды, зато эти вояки решили, что чем длиннее, тем лучше.
Недолго подождав в тени финиковой пальмы, Насир пригнул голову и слился с группой пьяниц, держащих путь на скачки. Они прошли мимо букмекеров, сидящих на низких стульях, и болельщиков, проклинающих заработанные гроши, которые ради азарта недолговечной игры пустили на ветер.
Лёгким шагом верблюды двигались в сторону вади. Дети в пыльных шальварах не отставали. Пальцы Насира дёрнулись, когда мужчина внезапно ударил мальчика кнутом. Пока из обиженных глаз струились слёзы, ребёнок потирал покрасневшее плечо.
9
Вади – арабское название сухих русел рек и речных долин.
10
Тауб – мужская одежда, похожая на халат с длинными рукавами.