Хамнет

– Люди поговаривают, – тщательно подбирая слова, сообщила она, – что тебя видели с той девушкой из «Хьюлэндса».

Она не стала упоминать о более грубых и обидных сплетнях, которые слышала о своем сидевшем без денег и без дела брате, не говоря уж о том, что он еще слишком молод, чтобы ухаживать за девушкой, пусть даже достаточно зрелой и с приличным приданым. Она сама слышала, как за ее спиной на рынке какая-то женщина тихо сказала: «Каким отличным выходом это было бы для этого юноши. Разумеется, он предпочел бы жениться на особе с деньгами, чтобы избавиться от такого папаши».

Элиза решила ограничиться упоминанием о том, что люди говорили о той девушке. Что она настоящая дикарка и насылает проклятия на людей, что она может вылечить любую болезнь, но может и наслать ее. На днях она подслушала, как кто-то заявил: «За то, что мачеха отняла у нее сокола, она наслала на нее проклятье, и ее лицо покрылось белыми прыщами. И вообще, говорят, от одного ее прикосновения может скиснуть молоко».

Слыша такие заявления, сделанные в ее присутствии прохожими на улице, соседями или покупателями их перчаток, Элиза не притворялась, что ничего не слышала. Она замирала или останавливалась как вкопанная. И устремляла изумленный невинный взгляд на разносчика сомнительной сплетни (она знала, что обладала обезоруживающим взглядом, и ее братец довольно часто говорил ей: «Неотразимая сила твоего взгляда явно связана с невинной чистотой глаз, особенно когда ты изумленно распахиваешь их и становится видна радужка»). Пусть ей пока всего тринадцать лет, но ростом она опередила свой возраст. Девочка таращилась на сплетников достаточно долго, вынуждая их опустить глаза и смешаться от стыда, осознав ее смелость и суровый безмолвный укор. Внезапно она поняла, что молчание порой обладает великой силой. Как раз молчанию брату не удалось научиться.

– Я слышала, – продолжила она с обдуманной сдержанностью, – что вы ходите вместе гулять. После твоих уроков. Правда?

– И что с того? – не глядя на нее, буркнул он.

– По лесу гуляете?

Он пожал плечами с неопределенным видом.

– А ее мачеха знает?

– Да, – сразу, слишком быстро ответил брат и, помедлив, добавил: – Не знаю.

– А что, если…

Элиза задумчиво умолкла, сочтя свой вопрос слишком неловким; сама она имела смутное представление о том, что он может означать и какие важные действия или последствия может повлечь за собой.

– А что, если вас кто-то увидит? Пока вы гуляете там?

– Ну и пусть увидят. – Он опять пожал плечами.

– И тебя не останавливает такая мысль?

– С чего бы?

– Братец… – начала она, – тот овечий фермер. Разве ты не видел его? Он же такой здоровенный. Что, если он решит…

– С чего это ты так беспокоишься? – удивился брат, махнув рукой. – Он почти всегда пропадает на пастбищах со своими овцами. За все время, что я ходил в «Хьюлэндс», мне ни разу не довелось столкнуться с ним.

Скрестив руки, она вновь искоса глянула на скомканные бумажки, но не смогла понять смысла написанных на нем строк.

– Сомневаюсь, известно ли тебе, – робко заметила она, – что люди говорят о ней, однако…

– Мне известно, что о ней говорят, – отрывисто бросил он, прервав сестру.

– Многие утверждают, что она…

Он резко выпрямился и внезапно покраснел.

– Все это вранье. Полное вранье. Меня удивляет то, что ты придаешь значение такой пустой болтовне.

– Извини, – удрученно воскликнула Элиза, – но я просто…

– Все это вранье, – продолжил он, словно не слышал слов сестры, – распространяла ее мачеха. Она так завидует ей, что извивается как змея, лишь бы…

– Я испугалась за тебя! – закончила она.

– За меня? – Озадаченный, он пристально взглянул на сестру. – Но почему?

– Потому что… – Элиза помедлила, пытаясь упорядочить свои мысли, анализируя все слухи, – потому что наш отец никогда не согласится на это. Ты сам знаешь. Мы же в долгу перед той семьей. Отец даже никогда не упоминает их имени. А еще из-за того, что болтают о ней. Сама я не верю этому, – поспешно добавила она, – конечно, не верю. Но все-таки мне тревожно. Говорят, что ничего путного из этой вашей привязанности не выйдет.

Словно подкошенный, он опять плюхнулся на тюки с шерстью и закрыл глаза. Брат вдруг весь задрожал, но Элиза не поняла, то ли от ярости, то ли от иного возмущения. Они долго молчали. Потом она вспомнила, что еще хотела спросить, и подалась вперед.

– А у нее правда есть сокол? – с новым интересом прошептала она.

Он открыл глаза и поднял голову. Брат и сестра посмотрели друг на друга.

– Есть, – ответил он.

– В самом деле, совсем ручной? Я слышала, но не знала, можно ли верить…

– У нее живет пустельга, а не просто сокол, – порывисто произнес он, – она сама воспитала ее. А научил ее один священник. У Агнес есть специальная перчатка, и птица срывается с нее точно стрела и улетает в лес. Уверен, ты еще не видела ничего подобного. Она совершенно меняется в полете… можно подумать, что это два разных создания. На земле пустельга выглядит очень скромно, совсем не так, как в полете. А по зову Агнес птица возвращается и, полетав вокруг огромными кругами, стремительно и точно садится прямо на перчатку.

– Может, она и тебе разрешала? Надеть ее перчатку и поиграть с этим соколом?

– Пустельгой, – поправил он и кивнул, едва не просияв от гордости, – разрешала.

– Как бы мне хотелось, – вздохнув, еле слышно прошептала Элиза, – увидеть ее.

Он глянул на сестру, потер подбородок испачканными кончиками пальцев.

– Может быть, – произнес он, словно размышлял вслух, – когда-нибудь я возьму тебя погулять с нами.

Элиза пригладила платье, расправив смявшиеся складки. Ее охватил восторг, смешанный со страхом.

– Правда?

– Конечно.

– Как ты думаешь, она позволит мне запустить в небо своего сокола? Вернее, пустельгу?

– Не вижу причины для отказа. – Он задумчиво глянул на сестру. – Думаю, она тебе понравится. Вы с ней в каком-то смысле похожи.

Элизу потрясло это откровение. Неужели она чем-то похожа на женщину, о которой говорят столько всяких ужасов? Ведь только на днях в церкви она имела возможность видеть лицо хозяйки «Хьюлэндса» – все ее нарывы, прыщи и жировики, – и тогда мысль о том, что один человек способен так навредить другому человеку, ужасно встревожила ее. Хотя она не поделилась тревогой с братом, и более того, честно говоря, ей очень хотелось познакомиться с той девушкой, заглянуть в ее глаза. Именно поэтому Элиза и промолчала. Ее брат не любил, когда на него давили или подгоняли. К нему надо было подходить с осторожностью, как к норовистой лошади. Если расспрашивать его постепенно, исподволь, то обязательно узнаешь больше.

– И какой же тогда она человек? – спросила Элиза.

– Понимаешь, – задумчиво помедлив, ответил брат, – она не похожа ни на одного из твоих знакомых. Ее не волнует то, что люди могут о ней подумать. Она живет так, как подсказывает ей ее собственная натура. – Он сел поудобнее, упершись локтями в колени, и понизил голос до шепота. – Она умеет так умно посмотреть на человека, точно видит его насквозь, видит все, что творится в его душе. Но в ней нет ни капли жестокости. Она воспринимает человека таким, какой он есть, а не таким, каким пытается показаться, или каким ему следовало бы быть. – Он мельком глянул на Элизу. – Это же редкие качества, верно?

Элиза осознала, что несколько раз энергично кивнула в ответ. Ее поразили тонкости такого описания и честь быть удостоенной его.

– Это звучит… – Элиза умолкла, подыскивая нужное определение, вспоминая значения слов, какие он сам объяснял ей пару недель назад, – бесподобно.

Брат улыбнулся, и она поняла, что он тоже вспомнил, чему учил ее.

– Точно, Элиза, она именно такая. Бесподобная.

– И еще это звучит так, – начала она робко, еще более аккуратно, опасаясь насторожить его и побудить опять замкнуться в молчании, на самом деле ей даже не верилось, что он решился и на такую откровенность, – словно ты уже… сделал выбор. Что у вас уж все сладилось. С ней.