Страница 10 из 18
Нет, меня поразили совсем не перемены во внешности. У меня были все те же голубовато-серые глаза с длинными ресницами, очень светлая кожа, бледноватые губы сердечком и крохотная черная родинка сбоку от левой брови, которую многие находили очаровательной. Мне она тоже очень нравилась, придавая, как мне казалось, моему лицу таинственный вид. Я не мыла свои светлые волосы с такой регулярностью, как раньше, и сейчас они выглядели тускло и неряшливо. Да, конечно, форму бровей не мешало бы подправить, а и без того белая кожа стала совсем фарфоровой из-за того, что я редко выходила из дома. В остальном же, никаких видимых изменений не произошло. Однако меня поразило и напугало не это, а случайно выхваченное в зеркале выражение, отпечаток которого наверняка лежал на моем лице уже долгое время.
Я всегда отличалась живой мимикой, и все бушующие внутри мысли и эмоции мгновенно находили отражение в изгибе бровей, чуть дрогнувших губах или прищуренных глазах. Я старалась научиться контролировать свое лицо, чтоб по нему нельзя было читать, как по открытой книге, но все было тщетно. Сейчас же, когда я стояла перед зеркалом и внимательно рассматривала свое отражение, я поняла, что так испугало меня. Все эмоции все так же проглядывали в чертах лица, однако не находили отражения в глазах. Они походили на толщу океанских вод, поверхность которой колеблется рябью от набежавшего ветра, но глубины ее остаются нетронутыми и холодными. Во взгляде моем не читалась никакого выражения. В сером свете осеннего дня они казались мне стеклянными, пустыми и…совершенно мертвыми. Жизненный огонь в них погас.
Я медленно отвернулась от зеркала и подошла к полированному деревянному столу со стопками рабочих бумаг, испещрённых мелкими печатными строками. Взглянув на них с некоторой долей отвращения, и устало опустилась на обитый бархатистой тканью стул с узкой высокой спинкой. Весь мой с таким трудом поддерживаемый в течение дня запал мгновенно угас, словно проткнутый раскаленной иглой воздушный шарик. Что же случилось со мной? Как вернуть внутренний свет в моих глазах, который раньше зажигали буйствовавшие там мечты, хоть и далекие, но оттого не менее прекрасные?
Чтоб отвлечься, я подняла глаза выше, на длинную полку с моими любимыми книгами, в которых я находила утешение в сложные минуты. Здесь было и потрепанное издание «Унесенных ветром», от которого я не отрывалась ни днем, ни ночью, с замиранием сердца наблюдая за ставшей моим кумиром Скарлетт О`Харой и ее бурными отношениями с так взволновавшем меня Рэттом Батлером; и «Грозовой перевал» с немного загнутыми уголками, от описанной в котором трагической истории любви по моим рукам буквально пробегала дрожь; и «Джейн Эйр», нравившаяся мне за прекрасный слог, но так и не нашедшая отголоска в моей душе – главные герои романа были совсем не красавцами, скорее наоборот, а потому никак не могли мне нравиться. Я всегда была болезненно зависима от красоты, восхищаясь и вдохновляясь всем прекрасным.
Между «Эпохой невинности» и «Лолитой» я заметила пухлый альбом с глянцевой обложкой перламутрового цвета. Я вытащила его, осторожно скользнула пальцем по шероховатой золотистой окантовке. В центре обложки была вставлена моя детская фотография, заключенная в рамочку в форме сердечка. Под ней было отпечатано крупными буквами с изящными завитушками: «История нашей малышки Летти».
Я открыла альбом и стала осторожно переворачивать страницы, разглядывая немного поблекшие фотографии, сделанные еще на старенький папин фотоаппарат. Вот я, совсем кроха, с тонким пушком волос и казавшимися огромными на сморщенном детском личике глазами, сижу на руках у улыбающейся мамы с куклой Барби в пышном розовом платье в руках. Вот мне пять лет, и я с победоносной улыбкой восседаю на шее у папы, крепко ухватившись ему за волосы, а он изо всех сил пытается не морщиться. На следующей фотографии я, с милыми косичками и одетая в легкое золотистое платьице с рукавами фонариками, стою на школьной сцене и получаю награду за лучшее танцевальное исполнение. На меня были направлены все взгляды, и я тогда впервые познала чувство удовлетворенного тщеславия. А вот я, уже с длинными завитыми локонами и трогательно заломленными руками изображаю Джульетту в школьной пьесе. Я до сих пор помню, как обрадовала меня эта роль, как я, совсем еще ребенок, пыталась передать всю трагичности этой смертоносной любви. А после окончания пьесы я тайком расплакалась за кулисами, но не от жалости к главным героям, а потому, что у меня не получалась почувствовать себя Джульеттой, и я чувствовала себя полной бездарностью.
Я перелистнула еще несколько страниц: семейные посиделки со стаканчиками попкорна и сырной пиццей, лесной поход с палатками, соревнования между школами по баскетболу, катание на лыжах с Джорджем, тогда еще долговязым подростком в смешных кругленьких очках и с взъерошенными волосами… А вот и мой выпускной вечер. О, я никогда не забуду этот день! Я стою в очаровательном лилово-голубом переливчатом платье, которое так шло к моим глазам. Волосы, которые я начала отращивать задолго до выпускного, слегка подобраны сверху и мягкими локонами падают на оголенные плечи. Я выглядела в этом наряде эфемерной, донельзя романтичной и … немного потерянной. Я никогда еще не казалась себе такой красивой, как в тот день. До того я постоянно сравнивала себя с другими, теми, кто был для меня воплощением идеала. Но в тот вечер, глядя на незнакомую мне привлекательную девушку, я, кажется, впервые посмотрела на себя собственными глазами, а не через призму чужих лиц. Я ощутила в себе невиданную раньше силу и уверенность и, признаться, не знала, что делать с этим новым осознанием себя. Но в тот день для меня исчезли все призрачные кумиры. Я стала героиней собственного романа.
Мой взгляд зацепился за одну из фотографий в самом конце альбома, на котором была изображена вся наша семья. Я стояла между мамой и папой, крепко обнимая их обоих. Джордж, как самый высокий, стоял немного сзади. Мама старательно улыбалась сквозь слезы, да и у папы как-то подозрительно блестели глаза. А может, это были только лучи ласкового утреннего солнца. И только Джордж, одетый в строгое длинное пальто и с тщательно приглаженными волосами, оставался, как всегда, сдержанным и невозмутимым. Я была одета в новенький спортивный костюм кремового цвета, а на одном плече висел небольшой кожаный рюкзачок. Мои длинные светлые волосы были убраны в высокий хвост, который очень мне шел. Я также улыбалась, однако улыбка не могла скрыть затаенного страха и растерянности в уголках моих глазах.
Я прекрасно помнила этот день. Был конец августа. Все мы стояли на вокзале и ждали прибытия утреннего экспресса, который должен был увезти меня в Нью Йорк, навстречу новой жизни.
Глава 4
– Дорогая, проверь еще раз документы, деньги и билеты, – уже в десятый раз за последние пол часа озабоченно повторила мама. – Я надеюсь, ты ничего не оставила в своей комнате?
Я вместе с родителями и Джорджем стояла на перроне, заполненном бурно переговаривающимися, смеющимися, роющимися в дорожных сумках, допивающими кофе из пластиковых стаканчиков и нервно покуривающими людьми. Где-то слышался отдаленный гул поездов. Потоки смрадного вокзального воздуха трепали наши волосы. Я зябко поеживалась, то и дело отходя в сторону, чтоб уступить дорогу бегущим с расширенными глазами пассажирами, которые опоздали или перепутали свой перрон. За их спинами с грохотом катились тяжелые чемоданы на колесиках, отдавливая ноги стоящим.
Все мои вещи еще в прошлом месяце были благополучно перевезены в общежитие. Целое лето мы занимались сборами и укладыванием вещем в коробки и чемоданы, документацией, бурным обсуждением истории колледжа, его архитектуры, стипендий, программ по обмену, квалификации преподавателей, достижений выпускников, преимуществ и недостатков проживания в общежитии и так далее, и так до бесконечности. Родители были чрезвычайно возбуждены и буквально сияли от осознания торжественности происходящего: их маленькая дочурка отправлялась в колледж, чтоб начать свой собственный жизненный путь. Они пророчили мне в колледже не менее выдающиеся достижения, чем в школе, и уже с нетерпением ожидали, какая успешная карьера меня ждет. Разговоры о пробах в кино были ими благополучно забыты, а я больше не считала нужным упоминать об этом. Так что родители с облегчением решили, что я оставила свои глупости и взялась за ум. Имело значение только то, что уже оба их ребенка перебрались в Нью Йорк, и они были вправе считать себя гордыми родителями преуспевших детей.