Страница 30 из 62
Конечно, такое моё музыкальное «непотребство» бесконечно долго продолжаться не могло, и с началом нового учебного года встал вопрос о моём отчислении из института «за полную профессиональную непригодность». Что, в общем-то, и неудивительно, поставили «вопрос ребром» не мои «родные» учителя, а пара-тройка из тех педагогов, что были призваны помочь мне закрыть пробелы в моём образовании. Больше всего их возмутило то, что я учусь сразу по четырём (О, ужас!) специальностям и у меня одного дополнительных предметов и занятий больше чем у доброй половины остальных студентов моего курса. Всё это совершенно бесплатно и, по их мнению, совершенно незаконно. Так как у меня нет даже начального музыкального образования.
Скандал разгорелся неожиданно и нешуточный. Как я сейчас понимаю, «мой вопрос» явился всего лишь поводом, а на самом деле это был пробный шар, чтоб сместить ректора консерватории, так как его публичная общественная деятельность пришлась не по вкусу «сильным мира сего». Была назначена представительная комиссия, в которую вошли не столько сведущие в музыкальном образовании, сколько значащие в городском партийном активе. Даже из Харькова «случайно» приехала тройка партийных музыкальных функционеров «просто поприсутствовать». Ну, так Одесса, сентябрь, море… Кто ж откажется? Небось, ещё интриговали за такую командировку «в глубинку», или в картишки её разыграли.
Комиссия заседает уже три часа с лишним. Как им самим-то языками чесать не надоело? Вот нафига было меня сюда вытаскивать? Ну, исключили бы меня и завтра сообщили. Досадно, конечно, но не смертельно же, пережил бы…. Но приятно, чёрт подери, смотреть на своих педагогов и слушать, как они меня отчаянно защищают. Это для них я малолетний ребёнок ничего не соображающий во взрослых играх. Но я-то не ребёнок, и все понимаю.
Везде и всегда, в любое время и при любом режиме профессура отстаивает свою независимость от «власть предержащих», а те в свою очередь никогда не забывают лишний раз напомнить, кто «этих неблагодарных» кормит. А тут присутствует ещё и попытка «окоротить зарвавшегося ректора», заодно повесив на него самоуправство и нецелевую растрату казённых средств потраченных на убогую посредственность и бездарность, сочиняющую безыдейные песенки и безнравственную танцевальную музыку на потребу непритязательной и невзыскательной публики.
Ладно, обидные эпитеты переживу, я и сам понимаю, что виртуозным исполнителем мне, скорее всего не стать, великим композитором тоже. Не чувствую я в себе того фанатичного огня, которым по моему мнению должен пылать «гений». Но остальное? Это на меня-то «растрата»? Да я ж никогда ни единой копейки, ни от кого не получал! Поклёп, причём наглый! Я непроизвольно зеваю, и по залу прокатывается волна зевков. Мне это знакомо, всё-таки стаж преподавания у меня не маленький и давно замечено, если лекция нудная, то один зевок обязательно спровоцирует лавину зевков ответных. А тут эта нудятина длится уже три с лишним часа и неизвестно когда она вообще закончится.
И я решаюсь обострить ситуацию. Мои преподаватели уже сделали для меня всё что могли, пора и мне вмешаться за себя, да и за них тоже. Я, пользуясь моментом пока очередной «пламенный обличитель» мучительно борется с зевком, тяну вверх руку как примерный ученик и даже слегка подскакиваю, чтоб меня заметили и пожалели. Ну, видно же что пацан в туалет просится, как его не пожалеть? И Борух Израилевич, а именно его назначили председателем комиссии, как ректора Одесского института народного образования, с невольной благодарностью, что хоть как-то я прервал эту скуку, обращается ко мне:
– Тебе чего, Миша? Хочешь выйти в туалет? Ну, иди!
И с добродушной улыбкой показывает мне на дверь. Но выходить в туалет я не собираюсь.
– Борух Израилевич, я хоть ещё и маленький, но понимаю, что меня хотят выгнать института. Меня уже почти четыре часа обвиняют в непроходимой дремучести и непрофессионализме, а моего ректора в покровительстве безнадёжной бездарности. Причём обвиняют нас не мои педагоги, что «мучились» со мной целый год, а те товарищи, что занимались со мной время от времени и не более восьми – десяти занятий каждый. Как можно сделать столь скоропалительные выводы за такой короткий срок знакомства?
– Даже мне, ребёнку, понятна их предвзятость и желание навредить Григорию Арнольдовичу. А не проще ли дать мне десять минут на пару песен, что я написал к десятилетию Октябрьской революции, и после этого уже решать, бездарь я, или достоин обучения? Тем более что вам и переходить никуда не придётся, и рояль стоит на сцене, и он настроен, я это знаю, так как вчера вечером на нём музицировал.
Поднявшись со стула, я решительно иду к роялю, сажусь на банкетку и касаюсь кончиками пальцев прохладных клавиш. Поднимаю глаза на Мигальского, и вижу в них полное одобрение моему поступку и скрытое торжество. Профессор медицины хорошо наслышан о моих музыкальных способностях и нисколько не сомневается в моём успехе. Я белозубо ему улыбаюсь, а затем, согнав с лица улыбку, с серьёзным видом обращаюсь ко всем присутствующим.
– Совсем скоро мы будем праздновать десятилетие Октябрьской революции, чествовать наших ветеранов партии, поздравлять участников тех великих событий, вспоминать погибших. У нас почти в каждой семье есть родные и близкие, отдавшие свои жизни за советскую власть. У меня погиб родной отец – красный партизан, у моей приёмной мамы – погибли муж, большевик-подпольщик и сын красногвардеец, которому на момент гибели не исполнилось и семнадцати лет. Эту песню я посвящаю молодым героям революции, отдавшим свои жизни за наше будущее, за то, чтоб мы могли счастливо жить и могли спокойно учиться!
Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…[8]
Музыка ещё не успела смолкнуть, а я уже покаянно обращаюсь к своим преподавателям и прошу у них прощение за отнятое время, благодарю за их труд и сетую на слишком малое время, проведённое в стенах консерватории. Обещаю никогда не забывать своих первых педагогов, в какой бы стране мне не пришлось продолжить своё музыкальное образование и всегда помнить о тех, кто подарил мне крылья надежды и веру в себя, как в музыканта.
Напоследок я обращаюсь к смущённым моей «прощальной речью» членам комиссии и прошу их строго не наказывать моих педагогов. Они учили, как могли, это я бездарь, не оправдал их надежд. И в заключении предлагаю послушать ещё одну песню. Обращаясь уже непосредственно к Григорию Арнольдовичу объявляю, что обе песни, это мой прощальный подарок Музыкальному Институту и написаны специально для его хора. Не слушая нарастающего шума в рядах «комиссионеров» и педагогов, вновь возвращаюсь к клавишам.
Орлята учатся летать![9]
После минутной тишины, последовавшей за последними аккордами, в зале начал потихоньку нарастать шум. И мои педагоги и члены комиссии слышат эти песни впервые, но в обеих группах слушателей реакция оказалась схожей.
– И это называется «бездарность»?
От возмущённого начальственного рыка одного из харьковчан в зале вновь наступает звенящая тишина.
– Миша, иди домой, успокой маму и сам ни о чём не беспокойся. Никто тебя не выгонит из института!
Столяров пользуется возникшей паузой и поскорее выпроваживает меня из зала, понимая, что сейчас начнётся то, что совсем не предназначено для детских глаз и ушей.
– И никуда тебе уезжать, чтоб продолжить музыкальное образование, не надо, даже не думай об этом!
Я выхожу из зала и прикрываю за собой двери. Вижу изумлённые и восторженные глаза сокурсников, собравшихся в коридоре, чтоб поддержать меня, но мы не успеваем перекинуться даже парой слов, как из-за закрытых дверей разносится приглушённый рёв разъярённого столичного эмиссара.
– Ах ты, контра недобитая! Окопался тут и гадишь исподтишка? Сына красного партизана, отдавшего жизнь за советскую власть, тиранишь? Это тебе революционные песни поперёк горла встали? Ах ты, гнида! Да у меня у самого, младший братишка в боях с Петлюрой сгинул, а ему тоже семнадцати лет не было! Правильные песни хлопец сочиняет, жизненные! А ты против? Да ты вообще кто такой, чтоб решать тут, учится ему или нет? Ты сам-то, где был во время революции? Вон, какую ряшку отъел, явно не на фронтах гражданской!
8
https://youtu.be/vJynaU_fWI0
9
https://youtu.be/ZYWgVxSPzt8