(не)серьезная академия

Я смотрелся в маленькое зеркальце, которое выпросил у медсестры, и был в печали. Под глазами — фиолетово-багровые круги. Воспаленные ссадины, как ненужные трофеи. А волосы — хуже метелки.

Когда Эцэля выписали, я остался один, и это было жутко.

Я остался один на один со своими пессимистическими мыслями, страхами и ужасом оттого, во что превратилось мое лицо. Ванька забегал пару раз. Утирая рукавом сопли, трезвонил что суматоха с Кругом не улеглась, зато нашли убийцу Марфушеньки. Сам Могол навещал меня. Как всегда, собранный и серьезный, он выслушал от меня новости об Эцэле и Акке, но сам не ответил на волнующие вопросы. Это было обидно. И порождало еще больше тяжелых мыслей в голове. Я не хотел сдавать дверга, но дело могло принять неприятный оборот для многих. Мне пришлось рассказать. И от этого было еще хуже.

Тело уже не так болело. Кости были целыми. Уж не знаю, что за маги в этой несерьезной академии, но они подлатали меня на славу. Я, честно говоря, не думал, что мои ранения возможно было излечить. Вот Дик погиб. Только это и удалось выудить у господина Могола. Это — и то, что остальные живы. Так почему же Ана сейчас не в палате со мной? Ей досталось не меньше, чем мне. Да и, вообще, я хочу ее увидеть!

Я мучился от осознания того, что мой новообретенный товарищ погиб. Дик был не самой хорошей нечестью. Он жил боями и кровью. Но все же его смерть меня потрясла. Слишком много горя для одной академии. Слишком много магии. И слишком много сил она у меня забрала.

Так нечестно!

Но жизнь вообще штука странная. Когда не ждешь ничего хорошего, она дает поистине чудо. А когда молишь ее о благе не для себя, для других, она наносит удар тебе и все тем, кто повинен и нет. Так какой смысл быть богами, если жизнью мы не руководим. Мы равны. Со всеми.

Я грезил о горячей ванне, когда в палату влетела Ана. И вид у нее был…

Чудесный!

Свежее личико, разваливающийся пучок бордовых волос на голове и улыбка от уха до уха. Она смотрела на меня. И чуть не запрыгнула на кровать, крепко прижимая мою раненую голову к себе. Это было…

Приятно.

Но чертовски больно.

Я застонал. Ана тут же отпрянула, виновато глядя на меня искрящимися глазами. Она была такой милой. Такой красивой. Сияла, как солнце за окном, глядя на меня. Вот только то солнце меня бесило, а от этого разливалось тепло в груди.

— Прости, Георг, пожалуйста, прости! Я так обрадовалась нашей встречи, что не удержалась.

— Я всегда знал, что, когда я рядом, ты не можешь держать руки при себе. Шалунья. — Улыбка сама собой растянула мои губы. А и сам, как и девушка, ничего не мог с собой поделать.

— Твои шуточки говорят о том, что ты идешь на поправку. Я очень рада, Георг, очень!

— Правда?

У девушки заалели щеки. Она смущенно отпустила глаза. Мне захотелось обнять ее, прижаться к ней губами и уронить ее рядом. Но любовник из меня сейчас так себе. Да и хотелось мне не плотского тепла, а душевного. И глядя на этого милого смущенного нибелунга, я был счастлив.

— Мне не удалось пораньше проведать тебя. — Девушка посмотрела на меня, и ее улыбка увяла, словно воспоминания приносили ей боль. — Когда Могол принес нас в академию, ты еле дышал. Я не выпускала тебя из рук, но как только мы прилетели, тебя забрали у меня и не разрешали заходить к тебе. Я ругалась, готова была выбить дверь.

Я улыбнулся, представляя это забавное зрелище. Вполне нормальная реакция в характере Аны.

— Только потом Могол мне все объяснил. Мне пришлось осваивать новую способность — терпение.

Я засмеялся.

— Теперь это будет твоей суперспособностью!

Ана улыбнулась, и ее глаза вновь засияли. И тут я вспомнил.

— Отвернись, Ана. Я не красивый!

Девушка засмеялась, радуясь, что я начал шутить. А я ведь не шутил.

— Ты всегда красивый, Георг,— Ана охватила мое лицо ладонями, повернула к себе. Поцеловала. Но я застонал от боли.

— Прости меня, прости, пожалуйста. Просто ты такой красивый, что я не могла удержаться.

— Смейся, смейся над несчастным гоблином!

— Над любимым гоблином!

Я растянулся в счастливой улыбке. Смотрю на неё, и хочет рыдать от счастья, а внутри будто миллион одуванчиков несут меня в небеса к звездам. Это любовь, Георг? Видимо, сказал я вслух, потому что Ана смущённо улыбнулась.

— Это любовь, мой милый гоблин.

— Поцелуй меня.

Она наклонилась, и я уже был в приятном  предчувствии, как моя голова адски заболела. Ана сразу отпрянула.

— Что случилось, Георг? Где болит?

Я повернул голову, зная, что означает такая боль. Ткнул пальцем в сторону.

— У него твой круг, — промямли я.

Ана в недоумении уставилась на Архипа, что пришёл со шваброй и ведром, видимо, дежурить.

Ана повернулась ко мне с кучей вопросов во взгляде.