Страница 8 из 10
— Да, лекция сейчас начнется, — Инга выглядела расстроенной. Или обиженной, но сейчас я была не в состоянии говорить с ней не только о своей проблеме, а вообще о чем-либо. Может быть, позже, когда сама немного успокоюсь.
— Идем, — я двинулась по коридору, безуспешно пытаясь вспомнить, куда именно нужно идти. Растерянно смотрела на двери, продолжая думать о своем, пока снова не услышала голос подруги.
— Да что с тобой, в самом деле! То светишься от счастья, то как в воду опущенная! И тебя зовут, кстати.
Я растерянно обернулась на голос, действительно называющий мою фамилию, и чуть не вскрикнула, узнавая ассистентку Рогачева. Зачем я ей понадобилась? Или… ему?
— Олег Евгеньевич просил передать, что ждет вас в сто второй аудитории. Прямо сейчас, там что-то срочное. Лукьянова, вы предупредите Ольгу Александровну, что Романова немного задержится на лекцию, — это уже Инге.
Та кивнула, недоуменно глядя на меня.
— Что ему надо?
Я пожала плечами, изо всех сил стараясь сдержать дрожь.
— Понятия не имею. Что-то по курсовой, наверно. Он предложил мне изменить тему.
— Сейчас? — глаза подруги распахнулись в изумлении. — Но ведь до сдачи всего ничего осталось.
— Ему не нравится то, что я написала.
Инга что-то фыркнула в ответ, но я не услышала. Не знаю, как вообще сдерживалась. Что ему нужно от меня?
А может, оно и к лучшему? Посмотреть в его глаза и сказать, что я обо всем догадалась. Пусть делает, что хочет, ведь не тронет же он меня, в самом деле. А чувствовать себя еще хуже, чем сейчас, я вряд ли смогу. И так уже на грани истерики.
Правда, когда я добрела до аудитории, где ждал меня Рогачев, оказалась почти за гранью. Меня то знобило, то бросало в жар, губы пересохли, а сердце готово было выскочить из груди. Дрожащими пальцами я потянула за ручку двери и шагнула внутрь. Кажется, именно так должны были чувствовать себя приговоренные к смертной казни.
Доцент сидел за столом и, увидев меня, кивнул.
— Входите, Романова, входите. Мы как раз вас дожидаемся.
Мы? Я была уверена, что в аудитории не будет никого, кроме нас двоих. Растерянно осмотрелась, только теперь замечая еще одного человека. Он стоял в стороне, у окна — высокий темноволосый мужчина, которого я никогда прежде не встречала, — и смотрел на меня, задумчиво и как будто оценивающе. И, как мне показалось, то, что увидел, ему совсем не понравилось.
Это было непонятно. Чем я могла вызвать неприязнь абсолютно незнакомого человека? Но эта мысль проскользнула в моем сознании и тут же исчезла, сменяясь некоторым облегчением. Что бы этот мужчина ни делал здесь, он, в некотором смысле, мое спасение. Ведь при нем Рогачев точно не станет говорить о переписке.
Я кивнула незнакомцу, имитируя приветствие и повернулась к столу. Поднять глаза и взглянуть в лицо доцента не хватило духа, поэтому я заговорила, уставившись в пол.
— Зачем… дожидаетесь?
— Я нашел для вас практику, Ника. Хорошую базу, где вы сможете подобрать материал для своей курсовой. Разумеется, если постараетесь.
Сколько лет этому паркету? Вытертые деревянные дощечки противно поскрипывали, когда я переминалась с ноги на ногу, а я рассматривала их так пристально, будто от этого зависела моя жизнь. Я не ослышалась? Он назвал меня Никой. Впервые в жизни назвал по имени кого-то из студентов. В свете того, что уже случилось, это показалось ужасающе фамильярным. Настолько, что все остальные слова я пропустила мимо ушей.
— Познакомьтесь, это Матвей Николаевич Ольшанский. Романова, вы слышите меня?
Я кивнула и повернулась к незнакомцу. Его взгляд потяжелел, а лицо, обращенное ко мне, приняло жесткое и явно недовольное выражение.
— Он сам вам все объяснит, — сообщил Рогачев. — Ника, я надеюсь на вашу сознательность, — его следующая фраза стала для меня последней каплей. — И помните, что я за вас поручился. Не подведите ни меня, ни себя.
С каждой минутой я понимала все меньше. Рогачев не собирался говорить со мной о письмах? Он мне предложил работу? Вот у этого… — я напряглась, вспоминая, как именно доцент представил мужчину, — Ольшанского?
Я ему не понравилась. Это было очевидно. Весь его облик: взгляд, выражение, лица, плотно сжатые губы, скрещенные на груди руки — говорил о том, что на моем месте он предпочел бы обнаружить кого-то другого. Такой холодный и неприветливый тип. Если он знакомый Рогачева, то и удивляться нечему: доцент тоже не особо располагал к общению. За исключением писем.
Мое собственное сознание как будто издевалось надо мной. Снова это воспоминание. Преподаватель ушел, оставив меня наедине с этим мужчиной, а я опять думала об ужасном открытии, которое случилось сегодня. О разбившихся вдребезги мечтах.
— Олег Евгеньевич уверил меня, что вы сможете помочь, — голос тоже был холодным. Ледяным. Я даже поежилась. И не подозревала раньше, что может стать зябко от одних только слов. Как будто я стояла на пронизывающем, колючем ветру, от которого некуда было укрыться. Что этот Ольшанский за человек такой? И зачем тратит на меня время, если уверен, что я ему не подхожу?
— А вы сомневаетесь? — разговор с потенциальным работодателем надо было начинать совсем не так. Деловую этику нам тоже преподавали, да и опыт у меня был. Я умела произвести впечатление, когда хотела. А сейчас такого желания не было. Мужчина почему-то с самого начала вызвал раздражение. Совсем меня не знает, а уже сделал выводы, что я ни к чему не гожусь.
В ответ на мой вопрос Ольшанский приподнял бровь — мои слова оказались для него неожиданными и точно не понравились.
— Скорее да, чем нет. Я вообще привык во всем сомневаться. Предпочитаю ошибиться и понять, что человек оказался лучше, чем я думал, а не наоборот.
— Тяжело, наверно, жить, никому не доверяя.
Я снова отозвалась на его реплику быстрее, чем успела взвесить и оценить свои слова и их возможные последствия, нарушая все возможные правила этикета. Ни один нормальный работодатель не захочет нанимать такую дерзкую особу — зачем ему лишние проблемы? Сама копала себе яму, лишая возможности не только заработать, но и сдать экзамен. Но о возможной реакции Рогачева думать не хотелось вообще. Поручился он за меня, значит? А кто ему давал на это право? Даже в письмах он всегда спрашивал разрешения для чего бы то ни было. Что же изменилось сейчас?
В меня будто бесенок вселился, который так и подначивал сделать совсем не то, что ждали и доцент, и этот Ольшанский с его красивыми ледяными глазами.
Красивыми? Я поняла вдруг, что смотрю на мужчину слишком пристально. Гораздо более внимательно, чем обычно рассматривают потенциальных работодателей. Буквально пожираю его глазами. И не могу оторваться. Еще один минус мне в копилке его впечатлений. Но я ничего не могла с собой поделать.
Смотрела и смотрела, будто впитывая в себя его образ. Действительно красивый мужчина, как бы странно не звучало это. Я ведь прежде никогда не думала о представителях противоположного пола в таком ключе. Вообще считала, что внешность не важна. Мужчина мог быть мужественным, сильным, надежным, решительным, привлекательным, в конце концов. Но для того, кто сейчас находился передо мной, подходило именно это определение. Он был потрясающе красив. Его черты завораживали и отталкивали одновременно. Потому что его красоту осознавала не только я: он и сам прекрасно знал, какое впечатление производит на окружающих. И наверняка он тщеславен и самоуверен, видимо, и сотрудника нового ищет, потому что люди у него не задерживаются.
Мужчина долго молчал, глядя на меня, и я была почти уже уверена в том, что сейчас он заявит, что я ему не подхожу и уйдет, но все оказалось совсем не так. Ольшанский вдруг выдал приказным тоном:
— Идемте, по дороге объясню, что от вас требуется, — и направился к двери.
Я разозлилась. Кажется, за меня все уже решили. Сначала Рогачев вдруг счел, что имеет права кому-то и зачем-то за меня поручаться. Ну и пусть я оказалась такой дурой, что вляпалась в переписку с престарелым преподавателем, еще и влюбиться в него умудрилась, не представляя, кто он на самом деле такой. Но даже это не дает ему права распоряжаться моей жизнью и заставлять делать то, что я не хочу!