Страница 587 из 683
— Хочешь, Олег, скажу, почему ты надумал взять вину на себя?.. — Туманов промолчал, и Антон вынужден был сразу ответить: — Ты испугался, что в убийстве Головчанского следователь обвинит Надю. Не так?..
Лицо Туманова побагровело.
— А чем Надя докажет свою невиновность? — резко выпалил он и тотчас вроде бы растерялся. — Я не могу! Честно, не могу! Устал от звонков Софьи Георгиевны. Она все-все знает. И о моей беде, и о Наде, и обо всем, обо всем!..
— Откуда Софье Георгиевне это «все-все» известно?
— У нее спросите!
— Спрошу. Но скажи откровенно: кто, кроме тебя и Огнянниковой, знал о твоей, как ты говоришь, «беде»?
Туманов внезапно сник:
— Не знаю… Может, Анна разболтала. Лично я даже Наде не говорил, оттого Надя и… пошла на поводу у Головчанского.
— Что за человек Огнянникова, Олег?
— Поговорите с ней — узнаете.
— Уже говорил. Производит хорошее впечатление.
— Это Анна умеет — произвести впечатление.
— Почему она замуж не выходит? — спросил Антон. — Такие женщины обычно не засиживаются.
— Для Анны замужество — нож острый.
— Почему?
— Скучно ей с мужем. Анна и в работе такая: долго на одном месте не может. Начинала ресторанной официанткой, потом курсы продавцов закончила, проработала в магазине с полгода — бросила, в ПМК машинисткой устроилась, теперь вот, правда, в райпо на товароведской должности подзадержалась.
— Олег, не с Огнянниковой ли встречался Головчанский на твоей даче?
— Да не знаю я, — упрямо ответил Туманов. — Может, и с ней. Но только, по-моему, у Анны без Головчанского поклонников хватает. Каждый год к разным морям в отпуск ездит. Прямо нюхом находит богатых мужиков.
— Головчанский тоже был не из бедных…
Туманов пожал плечами:
— Не знаю… Возможно, что-то и было между ними, когда Анна секретарем-машинисткой в ПМК работала, но с той поры много воды утекло.
— А, допустим… отомстить вам с Надей Огнянникова не могла?
— За что?
— Ты ведь ее первым мужем был. Вдруг заговорило оскорбленное самолюбие…
— Нет, — Туманов вяло махнул рукой. — Анна здорово за меня не держалась. Да и не злопамятная она. Вспыхнет, а через минуту уже ластится.
— Насчет сплетен Огнянникова как?..
— Поболтать любит.
— Кто ее сфотографировал?
— Дурак какой-то… Сам я, честно признаться, той фотографии не видел. Стрункин Иван Тимофеевич мне сказал.
— И ты поверил на слово?
— Ну, как сказать… Я Анну спросил — она в лице изменилась. Выходит, знала, что есть такая карточка. Когда Анна не виновата, на нее хоть трактором наезжай — не отступит ни на шаг.
— Ну а в какой компании это случилось?
— Не знаю, не разбирался. — Туманов вдруг отодвинулся от Бирюкова и с недоумением спросил: — Чего на Огнянникову разговор повернули? Я с повинной пришел, про мою вину и допрашивайте.
Бирюков поднялся, сел на свое место за столом:
— Знаешь, Олег, в чем ты виноват?.. В том, что отдал ключ от дачи Головчанскому. Неужели не понимал, что не для хорошего дела понадобилась Александру Васильевичу чужая дача?
— Так… начальник же попросил, не какой-нибудь шаромыга, — тихо проговорил Туманов.
— Вот этот начальник и втянул вас с Надей в такую грязь, от которой вам долго надо отмываться. — Антон поглядел в усталые глаза Туманова. — Иди, Олег, домой и ложись спать. У тебя скулы подвело.
— Не могу я спать, — сказал Туманов.
— Прими снотворное, успокойся. Твоя «явка с повинной» на языке юристов самооговором именуется.
— На суде наша тайна с Надей станет известна всему району. Такой позор…
— Постараемся, чтобы судебный процесс был закрытым.
— В райцентре тайну не закроешь. Здесь все как на ладошке.
— Придется вам с Надей уехать отсюда, если судьи не установят вашей вины.
— Да мне легче в колонию! Ведь не расстреляют же меня за убийство на почве ревности?..
— Иди, Олег, домой, иди…
Туманов упрямо не хотел уходить из кабинета, и Бирюкову самым серьезным образом пришлось доказывать упрямцу его невиновность. Когда в конце концов за Олегом все-таки закрылась дверь, Антон устало откинулся на спинку стула. В напряженном мозгу назойливо билось одно и то же: «Софья Георгиевна?.. Огнянникова?.. А если Надя Туманова?..» Ответа пока не было.
Бирюков взялся за телефон и набрал квартирный номер Головчанских. После нескольких продолжительных гудков в трубке послышался слабый, похоже, заплаканный женский голос.
— Софья Георгиевна?.. — спросил Антон.
— Нет, это сестра Сони.
— Мне бы Софью Георгиевну на минутку.
— Ее только что «Скорая» увезла в больницу.
18. Из крайности в крайность
Районная больница находилась на окраине райцентра, в сосновом бору. Собственно, это был целый больничный городок с двухэтажными лечебными корпусами и подсобными помещениями. В приемном покое Антон Бирюков узнал, что Головчанская госпитализирована в терапевтическое отделение, и прошел на территорию городка. По дорожкам между цветниками прогуливались выздоравливающие больные. У хирургического корпуса, в небольшой беседке, свежевыбритый старичок в полосатой больничной пижаме тайком покуривал сигарету. Антон узнал Пятенкова, остановился и спросил:
— Как жизнь, Максим Маркович?
Пятенков, словно испугавшись, подошвой тапочка мигом придавил окурок:
— Жизнь — на все сто! Выкарабкался, елки-моталки, с того света! Доктора пока не позволяют курить и принимать густую пищу. Куриным отваром потчуют. Но в том отваре все необходимые организму витамины имеются, кроме спирта. Так что, как говаривал мой покойный папаша, живы будем — не помрем.
— Больше не пейте всякую гадость.
— Что ты! Теперь стану вдвое наблюдательней. Обжегшись на коньяке, буду дуть и на водку… Тьфу, оказия! Хотел сказать «на воду»…
Бирюков шутливо погрозил старику пальцем и пошел дальше. Прежде чем встретиться с Головчанской, он переговорил с лечащим врачом. Состояние Софьи Георгиевны, по мнению врача, было вполне удовлетворительным, и никаких препятствий для беседы с нею не имелось.
— Правда, ведет Головчанская себя несколько странно, — сказал врач. — То вдруг чуть не до истерики доходит, то впадает в прострацию.
— Чем это объяснить? — спросил Бирюков.
— Основная причина, конечно, заключается в смерти мужа. Психическая травма очень серьезная. Вдобавок неуравновешенный, вспыльчивый характер. Временами Софья Георгиевна похожа на капризного ребенка, привыкшего, чтобы любое желание выполнялось как по мановению волшебной палочки. Сегодня, едва доставили в палату, потребовала успокаивающий укол. Медсестра, обрабатывая шприц, чуть замешкалась. Софья Георгиевна разбушевалась до истерики.
— Посоветуйте, как с ней лучше говорить?
— Как сочтете нужным. Психически Головчанская совершенно здорова, а крайности в настроении носят чисто показную видимость. Это, мягко говоря, от невоспитанности.
— Зачем же ее положили в больницу?
— Родственники устали. Попросили устроить в стационар — подлечить нервную систему. Я сейчас приглашу Софью Георгиевну сюда. Здесь и поговорите.
Врач вышел из кабинета, а через несколько минут вошла Софья Георгиевна. В больничном халате, перетянутом пояском, она походила на исхудавшую девочку-подростка, но осунувшееся, с глубокими морщинами у глаз лицо безжалостно выдавало возраст. В первое мгновение Головчанская не то замешкалась, не то растерялась, однако быстро совладала с собой и грубовато спросила:
— Даже в больнице не даете покоя?
— Софья Георгиевна, нам нужно поговорить спокойно, — будто не заметив грубости, сказал Бирюков. — Садитесь, пожалуйста.
— Я не стану с вами разговаривать.
— Почему?
— Потому что жаловалась на вас областному начальству, и вы теперь будете мстить.
Антон улыбнулся:
— Это совсем детский аргумент. Не капризничайте. Садитесь, поговорим как взрослые люди.