Страница 508 из 683
Кротов посмотрел на часы:
— Вероятно. Вас проводить?
— Если не трудно…
Участковый снял со стены в прихожей форменный пиджак с такими же, как у Бирюкова, капитанскими погонами и стал одеваться.
Небольшой светлый домик деда Лукьяна Хлудневского весело голубел простенькими наличниками через три усадьбы от дома Кротова. За ним прогнулась подернутая зеленоватым мхом крыша когда-то добротного крестовика. Большую часть его окон прикрывали перекошенные старые ставни, а сам дом от времени будто врос в землю и съежился. Участковый показал на него:
— Хоромы Степана Екашева. Надорвался мужик непосильной работой, запустил усадьбу. Всего второй год, как ушел на пенсию, а высох, что тебе щепка.
— Болеет?
— Трудно сказать… Ни сам Екашев, ни его старуха ни разу у врачей не были, хотя на болезни жалуются постоянно. Полагаю, от усталости у них это. Представьте себе, товарищ Бирюков, по четыре головы крупного рогатого скота держат. По сорок-пятьдесят центнеров ежегодно вдвоем сена накашивают. В три часа ночи уходят на покос и возвращаются в одиннадцать вечера. Старуха прибежит, управится со скотиной и опять — на помощь Степану. А тот, не разгибаясь, день-деньской машет литовкой. Так, по-бурлацки, в Серебровке, кроме Екашевых, уже давно никто не работает. В сенокосную пору правление колхоза выделяет специальный трактор с косилкой, и тот по очереди всем накашивает для личного скота. А Екашевым невтерпеж управиться с покосом, по старинке привыкли жилы рвать.
— Помнится, раньше Екашев сапожным ремеслом подрабатывал, — сказал Антон.
— Сапожник и пимокат он отменный. В послевоенные годы, можно сказать, всю Серебровку и Березовку обувал. Теперь народ привык к фабричной обуви, однако Степан своего ремесла не бросает — идут некоторые к нему с заказами.
— Что ж он дом не починит? Неужели денег нет?
— Каждый год по весне умирать собирается, не хочет связываться с ремонтом. Что касается денег, говорит, сыновьям отдает. У него, кроме Ивана, еще четверо. Трое из них в Новосибирске определились, семьи завели. А последний — не удался. Был судим за хищение и где теперь находится, не известно.
— Это Захар, что ли?
— Он самый. Знаете?
— В школе вместе учились, только он и восьми классов не закончил. Когда его осудили?
— Еще до того, как вы после института в наш райотдел приехали работать. Скотником в бригаде Захар числился и, представляете себе, занялся систематическим хищением комбикормов. В райцентре похищенное сбывал, на водку денег не хватало…
Разговаривая, подошли к дому Хлудневского. Кротов распахнул калитку и пропустил Бирюкова вперед. Дед Лукьян, сидя на крыльце, перебирал свежие грибочки. Увидев сразу двух капитанов милиции, он с завидной для его лет легкостью вскочил на ноги.
— Вольно, дед Лукьян, сам рядовой, — пошутил Кротов.
Старик смущенно потеребил белую бороду:
— Думал, военное начальство нагрянуло, а тут все свои. — И, прищурясь, посмотрел на Антона: — Если не ошибаюсь, Игната Матвеича сын?..
— Он самый, — подтвердил Кротов. — Теперь начальник уголовного розыска нашего района. Имеет желание с тобой побеседовать. Букет так и не нашелся?
— Нет, Михаил Федорович.
— Агафья Васильевна в избе?
— В сельпо подалась Агата. Говорят, там со вчерашнего дня арбузами торгуют.
— Тогда веди нас в избу. Составим разговор без посторонних наблюдателей.
— Милости прошу, милости прошу, — заторопился Хлудневский.
Кротов и Бирюков следом за стариком прошли в светлую горницу, обставленную скромной мебелью. В переднем углу висела потемневшая старая икона, рядом с которой на большом цветном плакате улыбался космонавт Юрий Гагарин. Весь угол под иконой занимал телевизор с большим экраном.
Участковый бросил короткий взгляд на икону и усмехнулся:
— Телевидение, дед Лукьян, смотришь, а от бога отвыкнуть не можешь.
— По мне, что есть бог, что нет. Агата с молодости к нему привыкла, будто курящий мужик к табаку, — Хлудневский быстренько переложил с одного из стульев на стол пачку номеров районной газеты. — Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! В ногах, как говорится, правды нет.
Разговорились. Старик довольно быстро пересказал, как он обнаружил убитого пасечника. Затем перевел беседу на запоздавший и необычайно богатый урожай грибов в этом году. Стал перечислять наиболее грибные места, которые успел обойти прежде, чем, сгорая от жажды, завернул на пасеку. Антон знал перечисленные делом Лукьяном колки. Находились они далековато от пасечной избушки, и в том, что старик не слышал выстрела, которым убили Репьева, ничего странного не было. Когда же Бирюков спросил о «загадочном» выстреле в Серебровке, Хлудневский без всякого сомнения заявил:
— У Степки Екашева за амбаром бабахнуло. Мы с Агатой на дворе как раз были, грибы перебирали и ошибиться насчет выстрела не могли.
— Не спрашивали у Екашева, кто стрелял?
— Не вожу я с ним дружбы.
— Почему?
— Душа моя не принимает таких людей. Жаден до невозможности Степка. Старухи наши часто встречаются, а мы со Степаном так, мимоходом… здравствуй — будь здоров.
Бирюков машинально посмотрел на лежащие на столе газеты и вдруг вспомнил о пыжах, обнаруженных оперативной группой.
— За этот год районка? — спросил он Хлудневского.
Тот утвердительно кивнул:
— За этот. Интересный рассказ с продолжением печатается потому и собираю все газетки подряд.
— Можно посмотреть?
— Почему ж нельзя.
Дед Лукьян придвинул газеты к Бирюкову. Антон быстро перебрал всю пачку и неожиданно для себя отметил, что из августовских номеров не хватает одного лишь номера за девятое число, то есть того самого, из которого были сделаны пыжи. На вопрос — куда исчезла эта газета? — Хлудневский с искренним недоумением пожал плечами:
— Агата, должно быть, куда-то подевала. Сколько ни наказываю, чтобы не брала, а она все продолжает брать без моего ведома.
— А сами вы, случайно, никому не отдали этот номер?
— Ни-ни! Очень увлекательное продолжение, второй месяц подряд читаю. Про наши места написано. Вот смотрите, «Тайна Потеряева озера» называется… — дед Лукьян ткнул пальцем в рисованный заголовок и вдруг старательно принялся перебирать газеты.
Пока он занимался этим делом, из магазина вернулась с большущим полосатым арбузом запыхавшаяся бабка Агата. Хлудневский встретил ее сердитым вопросом:
— Сознавайся, старая, куда подевала газетку за девятое августа?!
— Будто я их разглядываю, когда беру, — поздоровавшись с Кротовым и Бирюковым, ответила старуха. — Чего случилось-то?
— Продолжение разрознила, елки-моталки! — вспылил дед Лукьян. — Сколько раз наказывало не трожь без спросу!
— Тю, старый! Какая муха тебя сегодня укусила? Чего, говорю, случилось?
— Ничего страшного, Агафья Васильевна, — постарался успокоить Антон. — Просто газета потерялась.
Старуха смущенно пожала плечами и вдруг виновато посмотрела на деда Лукьяна:
— Две недели назад, может, попозже я в одну газетенку кусок соленого сала завернула для Екашихи. Это ж надо так жить? На покос люди собираются и всего-навсего берут буханку хлеба да жбан молока. Много ли на таких харчах протянешь? Сердце мое не вытерпело, отнесла Екашихе кусок свиного сала.
— Сколько наказывал: не трожь газетки! — опять вскипел Хлудневский.
Бабка Агата с укором покачала головой:
— Копеечный клок негодной бумаги пожалел. — И, словно меняя неприятный для нее разговор, обратилась к участковому: — Михал Федорыч, а до тебя Федя-кузнец направился. Арбуз от магазина попутно подмог мне донести.
— Чего это он ко мне надумал?
— Не ведаю, Федорыч. Хмурый шел…
Кротов вопросительно посмотрел на Бирюкова. Антон уже понял, что вряд ли дед Лукьян теперь расскажет что-то откровенное, поднялся.
Возле угрюмо съежившегося дома Екашевых стояли два самосвала с зерном. Их номера были городскими. Кротов недовольно проговорил:
— Зачастили приезжие водители к Степану в гости. Надо срочно прикрывать левоту.