Страница 88 из 624
Мартовой с омерзением, медленным взглядом, обвел свою времянку. Неподметенный пол, у порога окурки. («Паршивцы, даже поленились выбросить!»). Затянутые льдом оконца с одинарными рамами, за которыми маячит строящийся дом... Будто череп с десятками черных глазниц... Дверь канючит на все лады, когда ее открывают... Дощатый кособокий стол... И жестяной бачок в углу! Одно слово — времянка! Сколько он их переменил, этих времянок! Сама его специальность как бы исключала постоянное место в жизни. Кочевник! С одной улицы на другую. Жизнь проходит на задворках: среди котлованов, щебенки, куч мусора. Серая, покрытая цементной пылью, как пеплом сгоревших иллюзий... А Захаров? Этот слизняк Захаров? Подумать только — в номерном институте!
Он подойдет к Захарову и посмотрит, как тот, самоуверенный и спокойный, воспримет разоблачение. И если Захаров струсит, то тогда... А что тогда? Ничего... Мартовой отпустит его с миром. Но уйдет человек, а его жизнь станет адом от той неизвестности, которая хуже реальной опасности.
Зазвонил телефон — Мартового приглашали в СМУ к четырем на совещание. Но он запротестовал:
— Нет, я сегодня не могу... Совещание, как всегда, затянется, а я должен в пять быть на переговорной. Вызывает сын из Риги...
Мартовой прохаживался по скверику, расположенному напротив фасада института, и поглядывал на часы. Вот дверь отворилась, с крыльца покатилась густая толпа...
Захаров вышел с какой-то женщиной. Они несколько минут постояли, разговаривая, потом женщина махнула ему на прощание рукой, и они разошлись в разные стороны. Мартовой рассчитывал, что Захаров направится к остановке, и рванулся было к ней наискосок, но тот, закурив, медленно пошел в сторону центра. Мартового охватила нервная дрожь, хотя ему казалось, что он нисколько не волнуется. Он догнал Захарова и пошел следом, в трех-четырех шагах. Он ощущал аромат его сигареты, и снова вся фигура Захарова выражала солидность и спокойствие.
Захаров свернул на Сумскую улицу и зашел в гастроном. Мартовой наблюдал за ним сквозь витрину. Захаров что-то купил в гастрономическом отделе, потом подошел к штучному отделу, купил сигарет и выпил стакан томатного соку.
Выходя из магазина, Захаров безразлично скользнул взглядом по Мартовому и быстро зашагал по улице. Мартовой догнал его и пошел теперь рядом с ним.
— Товарищ Захаров! — тихо окликнул он.
Захаров не обратил на это никакого внимания.
— Товарищ Захаров! — Мартовой прикоснулся к его рукаву.
Захаров повернулся к Мартовому и замедлил шаг.
— Вы ко мне? Что вы хотите? — спросил он с ироничной задорностью, которая свойственна веселым, умным и сильным людям.
Мартовой вдруг сник; он не смог вот так сразу подобрать нужных слов. И в нем вдруг вспыхнуло искреннее озлобление.
— Хочу поговорить с вами, — будничным тоном начал Мартовой.
— Не пойму. О чем?
— Сейчас объясню. Холодно, и поэтому не мешало бы пропустить по стаканчику, а? Завернем в ресторан?..
— Вас понял, папаша. Визитную карточку не предъявляйте. Приставать не советую. — Захаров отвернулся и пошел дальше.
Мартовому вдруг понравилась эта игра. Он уже почувствовал ее азарт.
— Постойте, пожалеете... Я хотел вас угостить полноценным русским коньяком! — громко проговорил он. И уже тише: — А не немецким эрзац-шнапсом.
Захаров остановился:
— Папаша! Приму меры...
— Сейчас я тебе все напомню — соплями изойдешь от страха. Кристмана помнишь, гражданин Захаров? Ну что, почему не падаешь на колени? — Мартовой, осклабившись, впился глазами в Захарова.
Захарова обескуражило то, что Мартовой был, очевидно, трезв и говорил серьезно, убежденно, яростно. Он понял, что в инцидент надо внести какую-то ясность.
— Захаров? Почему Захаров? Вы обознались, гражданин. У меня другая фамилия... — Человек понял, что его с кем-то спутали, и поэтому смягчился.
— Значит, другой? Еще неведомый изгнанник... — улыбнулся Мартовой. — Не притворяйся. Фамилию, конечно, переменил... Вот доставлю тебя в милицию, там тебе напомнят Таганрог.
— Стоп, хватит эмоций! Говорите спокойно, кто такой Захаров? — уже заинтересованно спросил Захаров.
— Да ты же Захаров! Смотри на меня. Выдал человека на растерзание немцам. Помню твое лицо, помню, — зловеще улыбался Мартовой.
У встреченного вдруг мелькнула мысль: «Этот дурак будет ловить меня на улице каждый день, устраивать скандал, чего-то вымогать. Явно — он принимает меня за другого. Надо сейчас с этим кончать».
— А ну пойдемте в милицию, там разберутся, — строго сказал он и взял Мартового за рукав.
Мартовой вдруг пронзительно осознал, что сделал глупость. Он понял, что обознался...
— Прошу вас, идите со мной, — настаивал человек. — Я хочу выяснить вашу личность. Что-то слишком много вы говорите. И это не пьяная болтовня.
Нужно было как-то спасаться, и с деланной идиотской усмешкой Мартовой проговорил:
— А помнишь, дружище, как мы с тобой штурмовали рейхстаг? Твой батальон творил чудеса. А я собственными руками задушил Гитлера... — Мартовой дико расхохотался и, застонав, схватился за голову и закачался.
Человек, которого он принял за Захарова, недоуменно пожал плечами и стал удаляться.
«Чуть не влип! Идиот! Растяпа! — клял себя Мартовой, петляя малоосвещенными улицами. Он побоялся идти домой по Сумской. — Таганрогскому Захарову было бы сейчас чуть меньше моего, а этому типу лет тридцать пять, и я для него — «папаша». И как я сразу не отметил эту деталь? Да, я живу не во времени, не в пространстве, а в своем прошлом... Страшно... Помутился разум!..»
Сосало под ложечкой от досады. «Это страх», — подумал он.
На работу Мартовой стал ездить другой дорогой, чтобы не столкнуться с Захаровым.
И вот теперь он поставил себя на место предполагаемого Захарова. Очень скоро, самое позднее — в конце недели, ему предстоит услышать слова Лунина: «Я вас узнал. Вы — Ставинский! Вы — предатель!» И он, Мартовой, не возмутится, как тот «Захаров», не потащит Лунина в милицию. Потому что Лунин не ошибется, он скажет правду. И ему поверят. Или Лунин даже этого не скажет, а, еще хуже, сделает вид, что не узнал. Как ни в чем не бывало отгуляет в доме Мартового свадьбу дочери... Постарается усыпить его бдительность, чтобы дать возможность чекистам взять его врасплох...
Мартовой застонал и перевернулся на бок.
— Что с тобой? Почему ты так тяжело дышишь? — участливо спросила жена и погладила его вспотевший лоб.
— Жарко что-то... Ты спи. Я посижу на кухне, все равно скоро вставать.
Мартовой вышел на кухню и выпил валерьянки.
«Что-то нужно делать...» Он сел и, покачиваясь, сжал виски. «Сегодня, сейчас... Только бы не встретиться с Луниным. Разрубить себе ногу, обвариться кипятком и лечь в больницу? Придут проведывать, знакомиться... Да и фото мои Лунин увидит... Фото! А ведь Сергей, наверное, ему уже показал?» — Мартового словно кипятком облили. Он вскочил. В коридоре послышался шорох. Мартовой выглянул: из туалета шел Сергей.
— Сережа! — шепотом позвал он.
Сергей вошел в кухню.
— Ты уже встал, папа? Сколько времени?
— Тише. Еще рано. Мне сегодня надо к семи, чтобы раньше рабочих быть на объекте. Сам знаешь, работа собачья. Я тебя вот зачем позвал. В тресте собираются меня фотографировать на доску Почета. Ко Дню Советской Армии. Не люблю эту процедуру. Да и вид у меня что-то не того... Дам им старое фото, да и дело с концом. На время дай мне ту карточку, что у тебя, пусть переснимут. Она лучше других. Дома что-то не вижу больше такой. И куда делись?
— Вот жаль, папа! Я ее в Риге оставил. Кабы знал...
— Ну ладно. Что-нибудь подберу другое. Иди, сынок, отдыхай, а я буду собираться.
«Слава богу, оставил в Риге!» — вздохнул Мартовой, оставшись один. Он снова сел у кухонного стола, подпер рукой голову.
«А я думал, КГБ за туристами бегает, по воробьям — из пушки... Не только, не только... Соорудили процесс... А вы, значит, товарищ Лунин, — в свидетели обвинения?.. Свидетелей убирают. Да, да... Если бы не эта проклятая свадьба, дал бы Сергею деньги и отправил бы молодых отдыхать в Карпаты на туристскую базу — и сам бы устранил. Риск огромный, но на то и риск, что оставляет шансы, пусть даже малые. Определенно, Краснодарский процесс подхлестнет чекистов, и они зашевелятся и выловят еще не одну рыбку... Подкупить бы кого, чтобы убрал Лунина... Эх, это не Америка!.. Зиргус!»