Страница 83 из 624
Но, во-первых, раскрытие загадки, установление истины — всегда интересное и достойное занятие для человека, который действительно может разобраться и помочь, а во-вторых, было бы просто вопиющей неблагодарностью, если бы криминалисты отвернулись от нужд своих ближних и дальних соседей по большому коммунальному дому, дому, который зовется Наукой.
Было время, когда криминалистика едва зарождалась, когда она робко становилась на ноги, училась ходить, Тогда ей только и делали, что помогали: она брала достижения и выводы других наук, а сама не могла с ними поделиться. Теперь же ее собственные выводы, ее собственные методы и приемы могут принести неоценимую пользу другим наукам — археологии, этнографии, истории, литературе. Даже физике… Даже искусству…
А что еще будет! Ведь чем совершеннее станет криминалистика, тем больше загадок — самых сложных и самых неожиданных — сумеет она разрешить.
И, кто знает, вдруг ботаники, или гляциологи, или языковеды, которые сейчас, глядишь, и не ведают о криминалистике и которым даже в голову не приходит сотрудничать с ней в разрешении своих научных задач, не смогут и шагу ступить без поддержки друзей, представляющих эту самую злополучную «умирающую» науку, кажется, единственную науку в мире, целиком посвятившую себя раскрытию тайны?
Кто знает, может, в этом не только ее спасение от «смерти», но, напротив, залог ее необыкновенного, сказочного расцвета?
Кто знает…
Ну, правда же, что, казалось бы, общего между криминалистикой и музейным делом? Какие у них точки соприкосновения?
Тот, кто бывал в Москве, наверно, заходил «в гости» к Ленину, в его кремлевский кабинет. Я встречал там людей со всего света, и некоторые исколесили, проплыли, пролетели тысячи километров только для того, чтобы побывать в этой маленькой скромной комнате, подышать ленинским воздухом, приобщиться к его мыслям, к той атмосфере, в которой он трудился и жил.
Вот стол, вот шкаф с книгами, вот кресло, вот телефон… Все, как было при Ленине…
Именно эта точность больше всего волнует. Так бывает всегда в мемориальных квартирах великих людей. Хочется знать, почувствовать, что ты не в музее, а в гостях у большого человека, который тебе дорог, с которым ты сроднился, который стал частью твоей души. Хочется доброй иллюзии личного, интимного общения, хочется высечь в воображении его живой образ, услышать его голос, хочется поверить в то, что он может запросто выйти сейчас из соседней комнаты и что-то сказать тебе, и улыбнуться, и дотронуться до твоего плеча.
Так чувствуешь себя, к примеру, в ялтинском доме Чехова, где заботами Марии Павловны каждый листик, каждая фотография, каждая занавеска на окнах сохранена в неприкосновенности до наших дней. И нет, увы, этого чувства в квартире Пушкина на Мойке, потому что лишь усилием воображения можно «поместить» поэта в эти холодные залы, увешанные застекленными цитатами из его поэм. Это прекрасный музей, но Пушкина в нем нет, и это обидно.
Когда воссоздавался «подлинник» Ленинской комнаты, историки понимали, что здесь во что бы то ни стало должен быть сохранен его прежний облик. Они понимали, что это их долг перед современниками и перед потомками.
Надо было, прежде всего, расставить мебель так, как стояла при Ленине.
Расставить ее примерно — не представляло труда: живы люди, работавшие с Лениным, бывавшие в кабинете по нескольку раз в день. Но можно ли полагаться на память? Ведь прошло не одно десятилетие, и многие детали могли забыться, А сотрудникам музея хотелось точности, Только точности.
Решили не полагаться на память. В 1922 году знаменитый фотограф П. А. Оцуп сделал снимок, которому суждено было стать всемирно известным: чуть наклонив голову, Ленин сидит за столом в своем кабинете и смотрит в объектив аппарата. Нет, не в объектив — в глаза каждому из нас…
На снимке отчетливо видны многие детали обстановки. Значит, задачу легко разрешить: смотри на снимок и расставляй мебель.
Все это, однако, не так просто, потому что перспектива, соотношение различных предметов на снимке оказываются несколько искаженными, смещенными по сравнению с тем, как воспринимает их глаз человека. Это отклонение незначительно, и его вроде бы не стоило принимать в расчет.
Стоило! Потому что речь шла о Ленинском кабинете. И ничему примерному, приблизительному, более или менее похожему не было в нем места. Людям, которым предстоит годами, десятилетиями приходить сюда, хочется видеть именно Ленинский кабинет, а не его макет.
И они видят его.
Помогли криминалисты.
В архивах удалось найти негатив не только этого снимка, но еще и другого, где Ленин изображен в том же кабинете. А два негатива — это целое богатство, тем более, когда знаешь, какой фотокамерой и каким объективом сделаны снимки (технические сведения сообщил сам фотограф). Повезло еще и потому, что на обоих снимках видна печка, которая осталась в кабинете на том же месте, что и при Ленине.
Стали «танцевать» от печки: она помогла найти точные места расположения аппарата при обеих съемках. Поскольку же был известен угол изображения объектива, с помощью специальных графических построений на схеме кабинета нашли точку, где стояли те или иные предметы.
Явившийся результатом этой работы масштабный план размещения мебели был вполне точен, но такой точности показалось мало криминалистам. Для контроля они решили провести оптическое совмещение позитивного изображения на пленке с изображением, полученным на матовом стекле фотокамеры, — в камеру был ввинчен такой же объектив, которым пользовался в 1922 году П. А. Оцуп. Эти изображения совпали.
Но криминалисты не успокоились: недаром же именно от них ждали помощи музееведы, недаром так верили в их дотошность, скрупулезное внимание к «мелочам», повышенную щепетильность в выводах.
И здесь криминалисты остались верны себе. Уже после того, как в соответствии с построенным ими масштабным планом мебель была расставлена, провели еще один контрольный эксперимент. В те же точки, откуда тридцать с лишним лет назад снимал Оцуп, поставили точно такой же аппарат, вооруженный таким же объективом. Произвели съемку. И негативы, и позитивы «тех» и «этих» снимков совпали. Теперь уже не приходилось сомневаться, и эксперты по необычному «делу» могли с полным основанием сказать: «Было именно так, только так, и никак иначе!»
Когда в 1928 году ленинградский криминалист А. А. Сальков «ловил» пасквилянта, терзавшего Пушкина, такие «исторические» экспертизы были внове, были неожиданны и непривычны, что превращало каждую из них в событие. Теперь ими никого не удивишь, они вошли в обиход, они стали таким же будничным делом, как экспертиза по поводу вчерашней автомобильной аварии. Их стало так много, что даже сугубо репортерский рассказ о них мог бы составить отдельную книгу, во много раз более толстую, чем эта.
И именно эта обычность отраднее всего. Значит, вторжение в другие науки, помощь им становятся правилом, становятся уже не из ряда вон выходящим, а естественным делом криминалистики. И скоро, может быть, в ее научное определение, в характеристику ее назначения и задач будет входить неотъемлемым элементом эта самая помощь, без которой существование криминалистики нельзя себе будет даже представить.
Всего несколько десятилетий за спиной судебной фотографии. Ее «отец» — Е. Ф. Буринский — добросовестно изучал труды физиков, стоявших у колыбели «светописи». Его последователи все свои работы по использованию фотографии для нужд следствия и суда, естественно, основывали на достижениях физиков. Они были всего лишь их добросовестными учениками. Всего лишь?..
Несколько лет назад в Институте физики атмосферы Академии наук СССР была создана уникальная спектрограмма ночного неба. Некоторые спектральные линии получились бледными. Спасти их могло усиление контраста спектрограммы. Работа, казалось бы, простая, а сумели сделать это только криминалисты, давно разработавшие методику контрастной фотографии для выявления слабых, почти невидимых текстов и изображений.