Страница 76 из 624
Джентльмены не нашлись: они опешили. И Алла, оттолкнув локтем стоявших перед ней Нефедова и Пономарева, быстро зашагала дальше.
Вечер и ночь прошли в тревожном ожидании. Если внизу хлопала дверь, если раздавались чьи-нибудь шаги, если за стеной падала ложка, джентльменам казалось, что это идут за ними. Револьверы и маски они бросили еще по дороге. Теперь оставалось ждать. И они ждали, каждый у себя дома. Никто не пришел — ни ночью, ни утром.
— Может, она и не узнала нас, — вслух размышлял Крапивин, когда джентльмены собрались на экстренное совещание. — Или, может, мы сами обознались. Я, например, совсем не уверен, что это была Алла. Мало ли похожих голосов…
Вечером Нефедов решил отправиться на разведку. Он поехал к Алле домой. Не в магазин, а именно домой. «Так спокойнее, — решил Нефедов. — Главное — не подавать виду, Ничего не случилось. Решительно ничего».
И все же ему стоило больших усилий нажать кнопку звонка — был момент, что он едва не бросился по лестнице обратно. Он позвонил.
Дверь чуть приоткрылась, натянулась цепочка, показалась женская голова. Это была мама Аллы, Клавдия Сергеевна, добрая и приветливая женщина, однажды угощавшая Нефедова удивительно вкусными пирожками — такими горячими, что язык обжигало. Она носила из кухни пылающую жаром, доверху наполненную пирожками миску, и Нефедов с Аллой дули на них и ели наперегонки.
Дверь приоткрылась и тотчас захлопнулась. «Вон отсюда, — глухо сказала Клавдия Сергеевна из-за двери. — Подлецов нам еще недоставало».
Он смолчал. Он думал, что заготовил слова на любой случай, и все же этот он не предвидел.
Поздно вечером джентльмены собрались снова. Надо было что-то решать, Итак, им повстречалась Алла — сомнений не было. Нефедов вспомнил, что в том районе, где они охотились накануне, живет ее тетя. Как он мог позабыть?..
Впрочем, поздно теперь горевать, уже точно известно: Алла все рассказала матери. И, конечно, не только ей. А что если и милиция все уже знает?.. Берегись тогда, Алла: джентльмены удачи умеют жестоко мстить.
Ну, а если не знает? Если Алла не проговорилась, что тогда? Что же тогда?.. Тогда вроде бы все хорошо. Да, но матери-то она все рассказала. А значит, это уже не тайна!
— Аллочка, пожалуйста, удели мне минутку! Только минутку. Пожалуйста… Я тебе все объясню.
В магазине полно народу, ребята толпятся возле прилавка, Алла, пунцовая, с непроницаемым лицом, выписывает чеки, показывает товар, отвечает на вопросы словно и нет вовсе Нефедова, словно он не стоит здесь третий час и конючит:
— Одну минутку, Аллочка, я тебе все объясню.
И так — каждый день. Влюбленными глазами смотрит он на нее, говорит заискивающим голосом, и во всем его облике — стыд и покорность. Если подходит другой продавец, Нефедов замолкает. Но стоит ему отойти, снова:
— Ну, только минутку, Аллочка…
Сердце — не камень. Алла сдалась на одиннадцатый день: она улыбнулась.
А еще через день, отойдя от прилавка, спросила:
— Чего тебе надо?
— Поговорить… — не своим голосом сказал Нефедов.
Алла скрестила руки на груди:
— Ну, говори!
— Не здесь же… — Нефедов чуть не плакал.
— Ко мне нельзя. Мама и слышать о тебе не может.
— А что ты ей сказала? — прошептал Нефедов, чувствуя, как бешено колотится его сердце.
— Я пришла тогда домой вся зареванная. Мама, конечно, что да что? А я реву и ничего не могу придумать. Игорь, говорю, приставал. Она как закричит: «Подлец твой Игорь! Ноги его чтоб здесь не было!..» Она с меня слово взяла, что я с тобой перестану встречаться.
Нефедов почувствовал, что жизнь медленно возвращается к нему. Он не знал, как выразить свой восторг.
— Аллочка, ты прелесть, — весело сказал он и чмокнул воздух. Ему не терпелось все рассказать друзьям. Он уже забыл, как почти две недели не отходил от нее и с собачьей преданностью заглядывал в глаза, вымаливал «одну минутку».
— Ой, опоздал! — крикнул он, взглянув на часы, и радостно помахал Алле рукой.
Джентльмены возликовали: тайна сохранена. Они даже распили по этому поводу бутылку коньяка, хлопали друг друга по коленям и смеялись.
Нефедов опомнился первым.
— Спокойно! — сказал он. — Кончайте вопить. Надо подумать…
Итак, тайна сохранена. И все-таки спокойной жизни пришел конец. Они целиком в руках у Аллы. Она может их предать в любую минуту. С этого дня они становились ее рабами. Они, джентльмены удачи!..
Совещание длилось всю ночь. Уже начало светать, когда джентльмены вынесли Алле свой приговор.
Утром Нефедов позвонил ей в магазин:
— Может, зайдешь ко мне? Скажем, завтра вечерком: у тебя день выходной. Я очень соскучился, Аллочка… Правда…
— Ладно, — сказала Алла после короткого молчания…
Нефедов жил в одноэтажном деревянном домике, рядом с железнодорожными путями. Невдалеке темнела громада элеватора, красными точечками светились радиовышки, каждые пять минут проносились поезда. Нефедов стеснялся своего жилья и поэтому не любил приглашать к себе. Но сейчас было не до того.
Впервые в жизни он купил родителям билеты в кино, на вечерний сеанс. Чтобы, не было подозрений (в сыновью внимательность дома не верили), он сказал, что сам собирался в кино с девушкой, но она заболела, а идти одному не хочется.
Он боялся, что родители откажутся. Они не отказались. Нет, не зря он считал себя джентльменом удачи.
Приход Аллы был назначен на восемь.
Она пришла в половине девятого.
В девять джентльмены убили ее.
В половине десятого они бросили ее труп возле рельсов.
Через пять минут мимо них промчался товарный поезд.
Через двадцать минут Нефедов сам явился в дорожное отделение милиции и сообщил, что, повздорив с любившей его девушкой, он выгнал ее из своего дома. В отчаянии она бросилась под поезд. Нефедов предъявил бумажные салфетки, на которых детским, неустоявшимся почерком было написано: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей!», «Я отомщу своей жизнью, и будет поздно тогда жалеть!»
Через сутки джентльмены удачи были арестованы.
Всего одна ночь и один день понадобились следователю и экспертам, чтобы разоблачить коварный водевиль, довольно лихо разыгранный молодыми убийцами.
Ночью — под лучами мощных прожекторов и утром — на солнце криминалисты искали следы. Те, что должны были решить судьбу джентльменов. Те, что ее решили.
От дверей дома до колеи железной дороги — под откосом и поперек пути — тянулся след, который непременно остается на земле, когда по ней волокут какой-нибудь тяжелый и громоздкий предмет. Характерный след, перепрыгивающий с песка на глину, с травы на гравий, привел к тому месту, где, беспомощно вытянувшись, лежала мертвая Алла.
Зато вдоль пути такого следа не было. А он всегда бывает, если человека захватывают и «несут» колеса движущегося поезда. И уж одежда при этом страдает непременно: колеса… движение… скорость… А одежда Аллы была совершенно целехонька: и юбка, и блузка, и жакет.
И еще одна деталь: нигде не нашли крови. Ни на рельсах, ни возле. Даже на блузке. Даже на теле. А дождя, между тем, не было, и, значит, не было возможности сослаться на то, что кровь смыта.
Пока искали следы, судебный медик трудился в «анатомичке». Он не знал о том, какие улики собрали против джентльменов у железнодорожного полотна. Но он добавил к этим уликам свои, не менее важные: рожки подъязычной кости имели ненормальную подвижность; хрящи гортани были повреждены; щитовидный хрящ тоже. Эксперт знал, что так бывает, когда шею сдавливают руками…
И еще — раны на шее: ни размер их, ни характер, ни форма не имели ничего общего с тем, что остается после «нежного» прикосновения движущегося по рельсам колеса.
И, наконец, записки, те, что должны были подтвердить версию о самоубийстве. Они тоже сыграли с «мальчиками» злую шутку. Записки послали судебным химикам. Судебные химики положили их на свой лабораторный стол. Химические реагенты в строго выверенных концентрациях вошли в контакт с чернильными штрихами, но никакого влияния на них не оказали. А это был верный признак чернильной старости. Обратившись к специальной шкале, учитывающей точный состав и концентрацию реагентов, ученые узнали возраст записок, которые из орудия защиты превратились в орудие обвинения.