Страница 64 из 624
Я начал что-то с жаром доказывать, но Брауде лениво отмахивался:
— Во-первых, ты, пожалуйста, не волнуйся. Это вредно, Во-вторых, по случаю позднего времени объявляю прения, закрытыми и беру с тебя честное слово, что ты не будешь самовольничать. Раз ты есть мой помощник, я не хочу, чтобы ты выглядел смешным. Твоя единственная задача — просить суд о снисхождении…
Иду в тюрьму к своему подзащитному Севе Орловскому. Конвоир привел коренастого голубоглазого паренька с пухлыми розовыми губами и ямочками на щеках. Он так застенчиво краснел, так преданно смотрел мне в глаза, так часто хлопал своими длиннющими ресницами, что я с первого взгляда окончательно укрепился в своем мнении.
Наступает день процесса. Наконец-то я один сажусь за стол защиты — перед скамьей подсудимых. Мне все ясно. С видом победителя оглядев переполненный зал, я начинаю допрос тех девушек, у которых сняли часы.
— По каким, хотелось бы знать, признакам вы определили, что преступниками были именно Орловский и Лебеденко? — спрашиваю я, постукивая карандашиком о стол и впиваясь глазами в потерпевших.
— По кепке, — неуверенно говорит одна из девушек.
— Значит, по кепке… Так, так… Я попрошу товарища судью обратиться к листу дела седьмому, где прямо сказано, что грабители были без головных уборов.
— Ну, может, и так… — шепчут сбитые с толку подруги, и краска заливает их лица.
А я продолжаю:
— Уточните, пожалуйста, как вам удалось разглядеть лица грабителей. Разве было светло?
— Фонарь горел, — отвечают они.
— Где же он горел?
— Да недалеко, по правую руку….
Нет, это просто удивительно, до чего мне везет!
— Значит, по правую… Так, так… Я попрошу товарища судью засвидетельствовать, что, как отмечено на листе дела одиннадцатом, фонарь горел, во-первых, слева, а, во-вторых, сзади, так что разглядеть лица при свете этого фонаря вы не могли.
— Могли, не могли! — раздраженно перебивает меня одна из девушек. — Да мы же с этими ребятами много лет рядом жили. Да мы их из тысячи узнаем.
Вспоминаю другое дело. О нем рассказывал мне Илья Давидович.
Была совершена кража в промтоварном магазине. Сторож заболтался с подвыпившим приятелем и увидел только пятки убегавших ворюг. Но он недолго терзался сомнениями.
За несколько дней до кражи сосед этого сторожа, дотоле не очень с ним близкий, нежданно заявился в гости и даже принес с собой четвертинку. Он расспрашивал про то, про се и, пожалуй, больше всего интересовался тем, какие товары завезли в магазин. Простодушный сторож выложил ему все магазинные «секреты».
И теперь, припоминая тот разговор, сторож поймал себя на такой простой, но только сейчас пришедшей ему в голову мысли: сосед неспроста вел тогда с ним разговор про товары — он готовился к краже и хотел разузнать, чем сможет поживиться.
Уверовав в свою столь очевидную «версию», сторож вспомнил ту ночь, когда три незнакомца бросились наутек, проваливаясь в снежных сугробах. Сомневаться не приходилось: незнакомцев было только двое, третий же был сосед, которого он без труда узнал по спине и, кажется, даже по пяткам.
Сделали обыск у соседа, у его родных и знакомых. И хотя результатов этот обыск не дал, хотя никаких других улик не было, версия сторожа была признана бесспорной. Еще бы: «крамольные» вопросы соседа и опознание по спине. Разве этого мало? К чему бы сторожу зря наговаривать — они ведь даже никогда не ссорились…
И только через год после приговора, которым сосед и два сто приятеля были осуждены, совершенно случайно обнаружились истинные виновники. Расследовалось дело о совсем другой краже, и на квартире у одного из обвиняемых нашли вещи, похищенные в том магазине. Заинтересовались этим поглубже и без особого труда раскрыли давнее преступление.
А ведь было же «опознание». Категорическое. С клятвами и биением себя в грудь. «Опознание», обернувшееся горькой ошибкой.
Рассказываю об этом суду. Аналогия кажется убедительной: вижу — сидящие в зале согласно кивают мне головой.
…И вот оглашается приговор. Вместо заветного «оправдать», в котором я не сомневался, судья читает: «лишение свободы».
Мои доводы пропали впустую. Но борьба не окончена. Я был уверен в своей правоте. И я упорно писал жалобы, ходил по инстанциям… Наконец сделал последнюю попытку: пошел на прием в Верховный Суд, чтобы лично рассказать все, что я думаю об этом злополучном деле.
Меня встретил высокий человек с копной седых волос, молодым лицом и умными глазами. Что-то в его облике — быть может, косоворотка под мешковатым пиджаком — напоминало судей двадцатых годов: я любил всматриваться в их одухотворенные, волевые лица, запечатленные на страницах старых журналов.
Внимательно выслушав мою сумбурную речь, член Верховного Суда сказал:
— Говоря честно, я думаю, что рыльце-то у ребят в пуху. Вот вы говорите — потерпевшие не могли перечислить признаки, по которым опознали подсудимых. А вы сами попробуйте кому-нибудь рассказать, по каким признакам вы узнали в прохожем своего знакомого. Убежден, что вам это удастся с трудом. Хотя узнали вы его безошибочно. Потому что, когда люди знакомы, они узнают друг друга «по всему», а не по каким-то признакам. Назвать тот или другой из них — нелегкое дело… И все-таки доказательств маловато, вы правы… Есть сомнения. А сомнения толкуются в пользу подсудимых. Вдруг здесь действительно ошибка? Тогда это ужасно. У Дзержинского была любимая поговорка: лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного. Золотые слова… Ладно, мы подумаем. А вы справляйтесь.
Проходит месяц, другой, третий. Из Верховного Суда нет никаких известий. А пойти узнать результат я не решался. Ведь это последняя надежда. Если отказ — больше податься некуда. А так хочется довести до конца это дело. Первое дело!
…Бывают же такие встречи! На трамвайной остановке лицом к лицу сталкиваюсь с Орловским. Да, да, с тем самым Севой Орловским, только уже заметно повзрослевшим. Немного слиняли голубые глаза, и взгляд стал жестче, и ладонь мозолистой. Верховный Суд пересмотрел-таки его дело, и вот он на свободе. Но отчего же тогда он не пришел ко мне сразу, как возвратился в Москву? Отчего он так усердно разглядывает тротуар? Наконец, показывается трамвай. Сева прыгает в него, даже не попрощавшись. Я ничего не могу понять…
Несколько лет назад в одном из журналов были опубликованы мои заметки. Потом, как водится, стали приходить письма. Их было много — дружеских и сердитых, лирических и деловых. И когда поток писем уже совсем прекратился, пришло еще одно. Я привожу его дословно:
«Здравствуйте, Аркадий Иосифович! Пишет вам Орловский Всеволод, может быть, вы еще не забыли такого? Был у вас такой подсудимый, которого вы защищали и вытянули за уши из колонии. Аркадий Иосифович, я прочитал вашу статью в журнале и решил сразу написать вам, чтобы вы знали, что Орловский Всеволод очень виноват перед вами. Ведь часы-то украл я… Вместе с Петькой. Верите, прошло столько лет, а я все забыть не могу, какой был подлец. Не знаю, что меня толкнуло тогда на это дело, но урок получил я на всю жизнь. Вам, возможно, наплевать, но я хочу, чтобы вы знали: такое не повторится. Никогда! Честное комсомольское! Да, поздравьте меня, я снова комсомолец. Ребята у нас в совхозе замечательные. И они меня приняли, хотя я во всем признался и рассказал все, как было, про эти проклятые часы.
Работаю я механизатором недалеко от города Рубцовска Алтайского края. Пока еще не женился, но весной, наверно, женюсь. Если будете в наших краях, приезжайте на свадьбу! Правда, приезжайте! Ладно? А если соберетесь писать обо мне (кому-нибудь это будет наука!), то, пожалуйста, имя мое перемените. Сами понимаете, почему. Остаюсь ваш виноватый подсудимый…»
И вот я рассказал его историю. Просьбу выполнил — имя и фамилия «виноватого подсудимого» здесь изменены. Только на свадьбе побывать не довелось.
Так спустя много лет закончилось мое первое дело. Будучи обманутым и наделав пропасть ошибок, я все-таки не жалею об этом. Чего жалеть: ведь лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного…