Страница 18 из 624
Собаковод очнулся у губинского дома. Приложил холодные, дрожащие пальцы ко лбу, собрался с мыслями. В дверь отучал уже спокойно. Открыл ему Губин.
Рецидивист не торопясь оглядел незнакомого щеголеватого мужчину:
— Вы к кому?
— Я к вам… на пару слов… можно?
— Пройдите.
Губин тщательно запер замки, провел Казарина в комнату, присел на диван:
— Ну?..
— Давайте напрямую, — собаковод старался говорить солидно, веско. — Я добываю кожу на «Красном кожевнике», передаю ее Барановой, а она — вам. Не понимаю, товарищ Губин, зачем нам посредники. Можно держать прямую связь. Я доставляю товар сюда, и деньги, которые переплачиваются этой никому не нужной Барановой, мы делим с вами… Вы и я.
Губин догадался о причине неожиданного визита Казарина, едва тот начал объясняться. «Поругался с Нинкой, — решил рецидивист, — пожадничала дура». Его не удивило и то, что собаковод пришел именно к нему: Губин был известен среди старых кожевников. «Нет, голуба, — думал он, наблюдая Казарина, — с тобой свяжись — быстрехонько в тюрьме окажешься…»
— Зря вы сюда пришли, — вздохнул Губин, — отсидел я за кожу свой срок. И шабаш. Я теперь старик, мне баловство-то ни к чему.
Казарин сначала оторопел. Но сообразительностью природа его не обидела.
— Я хотел по-хорошему, — криво усмехнулся он, — не вышло. Тогда так: если тебе кожа нужна, веруй сам!
Он уперся в Губина уверенным взглядом победителя. Ему казалось, что у того только один выход: согласиться с ним, с Казариным. Или же надо отказаться от немалых доходов, бросить хорошо налаженное дело. Собаковод примерно представлял себе прибыли Губина на перепродаже кожи и был уверен, что на это тот не решится.
— Ошибаешься, дорогой, воровать я не пойду. Незачем. А совет тебе один дам — почему не помочь хорошему человеку?..
Губин встал спиной к окну: оставаясь в тени, он мог разглядеть каждую черточку на взволнованном лице собаковода. Голос его, обычно грубоватый, сиплый с перепоя, сейчас приобрел какую-то хищную лисью мягкость. Он уговаривал и угрожал одновременно.
— Кожу сбывать сапожникам сам ты не можешь — влипнешь сразу. Да и бывшие друзья тебя утопят. Как щенка. Вот и поразмысли, милый.
Казарин растерянно молчал.
— Иди-ка ты, друг, к этой Баранкиной, что ли, да прощения проси. А то расколет она тебя, как пить дать.
Губин открыто насмехался над собаководом, давая ему пенять, что держит его крепко, как пса на цепи.
— Если Баранова меня расколет, я о ней тоже молчать не буду, — решительно заявил Казарин.
— Вот ты и опять дурак, — ласково сказал рецидивист, и Казарин почувствовал, как от этого голоса холодные противные пупырышки пробежали по его спине. — Баранкиной твоей тюрьма родной дом, а тебе, — он присвистнул, — там солоно придется. Иди-ка, голуба, к ней, мирись, пока не поздно.
Прибитый, подавленный, покинул собаковод дом Губина. А тот, оставшись один, еще раз обдумал случившееся. «Ничего страшного, — решил он, — доносить собачник не побежит — трус. И от Нинки никуда не денется, скрутим!»
Казарин же медленно шагал по улице, хрипло дышал и часто останавливался, вытирая пот платком. Сейчас он почти буквально ощущал на своем горле железные руки рецидивиста и понимал, что ему из них не вырваться.
Никонов скромно сидел на краешке стула, осматривался. Явился он рановато. Растрепанная белокурая девушка махнула ему из кухни полотенцем: «Проходите в комнату, я быстро…» Комната была убрана богато, вещи жались одна к другой, дорогие, новенькие. На черное, сверкающее лаком пианино наступали с двух сторон телевизор и радиоприемник. А на круглом столике в странном соседстве стояли швейная машина и магнитофон. «Зачем? — подумал капитан. — Мысли свои гениальные записывать, что ли?» Пузатый буфет, цветастые ковры на стенах и ядовито-зеленые ковровые дорожки на полу дополняли убранство. Никонову было неуютно среди этих необжитых мертвых вещей, словно он сидел в комиссионном магазине. Разрушивший не одно воровское гнездо, капитан легко представил комнату после конфискации дорогого, громоздкого барахла. «Девчонка, вероятно, балованная, — подумал он о дочери Молотковой. — Если отец ее не возьмет, придется на работу устраивать…»
Она не вошла, а вбежала в комнату, легкая, тоненькая, в пестром халатике, перетянутом широким лакированным поясом.
— Вы к маме?
— К ней, — вздохнул Никонов. — Должна мне, понимаете, Тамара Павловна триста рублей, обещала сегодня отдать…
— Нету ее, — весело сообщила ему девушка, — уехала.
Капитан не ответил, и она добавила:
— Мама, наверно, забыла, а у меня, извините, только семьдесят рублей сейчас.
— Не может этого быть, — нарочито недоверчивым, скрипучим голосом заметил Никонов, — мать уехала, а у вас так мало денег. Как же вы жить собираетесь?
— Не верите? — удивилась девушка. — Честное слово, не вру. Мама скоро приедет.
— Когда «скоро»? — ворчливо спросил капитан. — Мне ее ждать, знаете, неинтересно.
— Послезавтра, — девушка начинала сердиться, брови ее сдвинулись, между ними едва-едва наметилась первая морщинка. — Телеграмму прислала. Вот.
И она протянула Никонову распечатанный почтовый бланк. Он пробежал по строчкам глазами — номера поезда не значилось.
— Встречать разве не будете?
— Нет, она часто уезжает, я привыкла.
Поблагодарив, капитан попросил передать Молотковой, чтобы она поторопилась с отдачей долга. Затем он распрощался и ушел.
«Дочка-то и не догадывается о материнских делах, — думал Никонов, подъезжая к РОМу, — хорошая девочка, надо будет обязательно ей помочь…»
А в день приезда Молотковой капитан, взяв с собой лейтенанта милиции Дубовцева и трех бригадмильцев, дежурил на Московском вокзале. Разделив группу, он еще раз повторил все приметы Тамары Молотковой, роздал ее фотографии. Сам остался с одним бригадмильцем у центрального выхода, а Дубовцева послал на боковой.
Прибыл первый состав. Внимательно, напряженно всматривался Никонов в лица пассажирок. Нет, даже похожих не было. Когда перрон опустел, подошел к лейтенанту:
— Не пропустили?
— Что вы, товарищ капитан! — обиделся Дубовцев. — Ручаюсь, у меня не проскользнет.
Никонов наведался в буфет, выпил там кружку пива. Припомнилась ему уловка местных спекулянтов: посылать багаж до Гороховца или Дзержинска, а потом доставлять его на пригородных поездах. «На это она вряд ли пойдет, — прикинул капитан. — Туфли — товар легкий, в чемоданчике поместятся. А вдруг? Встретишь ее пустую, задержишь, а потом еще извинения приноси…»
Следующий состав — Молотковой нет. Снова долгие, томительные часы ожидания. Поезд «Москва — Нижний Тагил». Результат тот же.
Необдуманный поступок собаковода, который прямо от Барановой зашагал к Губину, все объяснил оперуполномоченному Печкину. Уже не ниточка, а цепь с ясно намеченными звеньями была в руках Михаила Прохоровича. И он начал действовать…
Печкин, лейтенант милиции Капитанов и двое понятых, рабочих с «Красного кожевника», часов в восемь утра подошли к дому рецидивиста. Оперуполномоченный постучал. Долго не отпирали, наконец заспанный женский голос опросил:
— Кого в такую рань принесло?
— Монтеры. Проверка счетчиков, — казенным голосом ответил Печкин.
Недовольно ворча что-то о бездельниках, которые не дают людям покоя, Анна открыла дверь и отшатнулась: слабой коридорной лампочки было достаточно, чтобы узнать синюю милицейскую шинель.
Печкин поздоровался и жестом попросил женщину пройти в комнату. На пяти шагах Анна два раза оглянулась, словно проверяя, — уж не дурной ли сон она видит.
Губин похрапывал, уютно сложив ладони лодочкой под небритой щекой. Печкин разбудил его. Рецидивист медленно ощупал глазами оперуполномоченного Капитанова, который успел примоститься к столу с бумагой для протокола, понятых. Ничто не дрогнуло на его красном, опухшем от алкоголя лице. Не поворачивая головы, бросил: