Страница 114 из 624
После завтрака Сергей ушел в медицинскую библиотеку. Она хотела сходить к подруге, но вспомнила, что еще не читала письма из Харькова, которое Сергей вынул из ящика, когда она готовила завтрак. Она уселась у стола и развернула письмо.
Как всегда, письмо было от Нины Дмитриевны. После нескольких полезных советов она писала, что Светка — внучка дяди Жени — совсем перестала посещать музыкальную школу и заявила, что ее мечта — стать фигуристкой. Оказывается, она еще с осени записалась в секцию фигурного катания. Раз такое дело, отец уговорил дядю Женю продать нам пианино в рассрочку. Оля, кажется, немного играет, так что будет ей развлечение...
И вдруг Оля вспомнила, как была она с Сергеем у дяди Жени накануне того злосчастного дня, когда пришла телеграмма о смерти отца.
Дядя Женя сокрушался:
— Вот был же у вас в понедельник, а забыл попросить Василия, чтобы пришел настроить инструмент.
Оля побренчала немного, — пианино действительно требовало настройки. Она поняла, что это маленькая хитрость десятилетней Светки, — очевидно, ослабила струны, а теперь ссылалась на невозможность игры на нем.
— А Василий Михайлович может настроить? — спросила Оля, закрывая крышку.
— Может! Еще как! — ответил дядя Женя. — Купили мы пианино три года назад. Привезли, а оно стук да бряк, — вот и весь краковяк. Я переполошился — где настройщика брать? А Василий и говорит: «Найди камертон, остальное — моя забота». Принес я камертон. Посидел Василий с часок, постучал камертоном, покрутил что-то в середине... А потом как разразился «Жаворонком» Глинки, я аж рот раскрыл. Мы и не знали, что он играет. Говорит: в молодости баловался... Так играл! Как Святослав Рихтер...
Василий Михайлович играет на пианино!.. Эта мысль приблизила другую: «Нет ли среди ваших знакомых пианиста?» — вспомнила она вопрос Борисова. Пианиста... пианиста... Нет таких знакомых... А Василий Михайлович играет... Но он же не пианист... а прораб. С самого своего детства помнит Сергей своего отца строителем... и он ни разу не играл... А где же было играть? — У них нет пианино... Василий Михайлович играл... играл «Жаворонка»...
Эта мысль преследовала Олю весь день, что бы она ни делала. Оля никак не могла отвязаться от ее тревожного звучания. Она вносила в сознание какой-то диссонанс... А что если?.. Но Оля в ужасе отталкивалась от смутного предположения. Нет, что я, с ума сошла? Он же никуда не уезжал. Да и вообще он не способен: весь его облик другой. Он добрый, спокойный, немного разочарованный в людях... Но эта мысль, в свою очередь, сформировала другую: разочарован в людях? Да! До ненависти к ним!
Оля сидела на диване, обхватив колени руками, и старалась восстановить в памяти странные высказывания Мартового за столом в день ее приезда в Харьков. Они еще тогда поразили ее своей сумбурностью приведенных примеров и категоричностью выводов.
Но все они тогда сделали скидку на вино... А разве так уж много он выпил, чтобы потерять контроль над своими мыслями? Выпил нормально.
— Оля, о чем ты задумалась? — вопрос Сергея оторвал ее от размышлений...
— Просто так... Повторяю латынь...
— А-а-а...
«Сказать или не сказать? — Оля искоса посмотрела на Сергея, что-то переписывавшего из учебника. — Нет, все это чушь... Мое больное воображение. Тогда оба потеряем способность здраво мыслить... А нам так необходимо иметь ясные головы, — учеба подходит к концу, еще усилие и... Надо прогуляться, развеяться»... — решила Оля.
— Сережа, я пойду к Дзидре. Хорошо?
— Угу, — буркнул он, не поднимая головы.
У подруги Оля пробыла недолго. Совсем неожиданно к ней вернулась мысль о Мартовом, и опять ею овладело это тягостное чувство раздвоения. Дзидра что-то рассказывала о своем Янисе, но Оля плохо ее понимала. Глянула в окно — темно.
— Я пойду, Дзидра. Поздно.
Выйдя на улицу, Оля вспомнила предупреждение Борисова. Он сказал, чтобы она и Сергей сразу же поставили его в известность, если у них возникнут какие-либо подозрения или сомнения в отношении кого бы то ни было.
«Но ведь это же свекор! И не пианист! Но он же играет... — мелькали противоречивые мысли. — Играет... «Как Рихтер»...
И Оля, придерживая руками меховую шапочку, побежала по скользкому тротуару вдоль улицы Кирова.
...Имант Руткис читал вслух Зощенко. И никто не обратил внимания на то, что его мать вышла в переднюю — там робко зазвонил звонок.
— Глеб Андреевич, к вам какая-то девушка, — сказала она. — Проходите, пожалуйста. Давайте мне пальто.
В дверях гостиной Борисов увидел Олю. Улыбка мгновенно сбежала с его лица. Его лицо имело способность сразу, без переходов, менять свое выражение. Только что оно искрилось от смеха, и вот уже на нем отразились озабоченность, тревога. Он стремительно поднялся ей навстречу: что привело ее в столь поздний час?
Но Оля, опережая его тревожный вопрос, как можно спокойней сказала:
— У нас все в порядке... Просто мне надо поговорить с вами... Если можно — наедине...
— Это легко, — улыбнулся Борисов и провел Олю в свою комнату. И она рассказала ему о том, что тревожило ее весь день.
Борисов попросил рассказать подробно обо всем, что она или Сергей говорили в Харькове об отце. Оля как можно подробнее постаралась припомнить все.
— Значит, рассказывали о Костюковичах? Так, так... — Борисов задумался. — А приходилось ли вашему отцу встречаться с Мартовым до приглашения на свадьбу? Видел ли он его фотографию?
На эти вопросы Оля ответила отрицательно.
Выслушав ее, Борисов попросил, чтобы о своих сомнениях она не говорила никому, даже Сергею. От предложения проводить ее Оля отказалась, торопливо оделась и ушла, пообещав звонить.
Сообщение Оли взволновало Борисова. У него и раньше было такое ощущение, что в начале следствия произошло какое-то упущение, отклонение в сторону. Был допущен психологический шаблон.
Слишком общую схему: Краснодарский процесс — убийство следовало, пожалуй, трактовать конкретнее, а именно: Краснодарский процесс — приезд (отъезд) Оли и Сергея — убийство. Такой вариант может объяснить завидную оперативность врага.
Как изобличить Мартового, если он и есть Ставинский? Найти людей, с которыми он работал, служил в армии?.. Сложная, кропотливая задача. От такой работенки само терпение будет рвать на себе волосы...
Достаточно ли тщательно была изучена биография Мартового? Нет ли щели в безупречно подогнанных по времени фрагментах? Эти фрагменты Борисов терпеливо исследовал, стараясь наметанным глазом обнаружить между ними какую-нибудь щель, чтобы можно было туда заглянуть и посмотреть, нет ли там чего искусно подтесанного, подмазанного с поправкой на время?
По поручению Борисова, харьковские чекисты беседовали с Мартовым, как с родственником Лунина. Все, что он рассказывал о своих фронтовых дорогах, было похоже на правду. Часть, в которой он служил, действительно, прошла там, где прошел он. И в Ростовском детдоме, который существует и сейчас, действительно, воспитывался мальчик Вася Мартовой с пятилетнего возраста, — это было видно из документов, чудом сохранившихся в канцелярии детдома. И то, что его лицо не встречалось ни на одной групповой фотографии, могло быть простой случайностью. В то время, когда ребята смотрели в объектив фотоаппарата, он мог болеть, просто отсутствовать... мало ли что?
«Итак, в биографии Василия Михайловича Мартового не удалось найти никакого изъяна, — размышлял Борисов. — Мартовому предстояло встретиться с Луниным впервые. Избежать этой встречи было нельзя: свадьба! А он — отец жениха! Не какой-нибудь там сосед или дальний родственник, который может не пойти на свадьбу. Как выяснилось, до свадьбы Лунин не видел Мартового даже на фотокарточке. Их встреча... если бы она состоялась... какие она имела бы последствия... для Мартового?.. Пожалуй, никаких. А если это Ставинский? Почему не предположить и такое? Играет «Жаворонка»... Это не «чижик-пыжик»... С ходу его не сыграешь, если учесть, что он не опускал руки на клавиши в течение многих лет. Для такой игры нужен фундамент хотя бы из былого мастерства. И прочный! Несомненно, он у него был. Почему же он сошел с него? По доброй воле? Или, подчиняясь обстоятельствам? Каким?