Притяжение звезд

До моего слуха донесся легкий треск рвущейся газетной бумаги и мягкое шуршание, когда Айта Нунен подтерлась.

Я вошла к ней.

– Ну, вот и все.

Я одернула на ней рубашку, прикрыв голубые ручейки вен на ее распухшей ноге (облаченной в эластичный чулок) и на другой, тощей ноге в обычном черном чулке.

Я помыла ей руки над раковиной: взгляд, отраженный в зеркале, казался помутневшим.

– Идите сюда, пока я не скажу, – хрипло выпалила она.

– Что?

– Этот мерзавец удумал какую-то гадость.

О чем, интересно, она думает?

Вернувшись в тесную палату, я уложила Айту Нунен в кровать, натянув оба одеяла до подбородка. Потом обернула ее плечи платком, но она его сбросила. Поднесла к ее губам чашку с бульоном. Судя по тяжести, чашка была наполовину полна.

– Попейте, миссис Нунен, это вам полезно.

Она, хлюпая, попила.

На столике старшей медсестры (сегодня это был мой столик) едва уместились два подносика с завтраком. Я сверилась с талонами из кухни и дала Делии Гарретт ее завтрак.

Подняв алюминиевую крышку с тарелки, она издала жалобный вопль:

– Опять этот рисовый пудинг с печеным яблоком!

– Черную икру сегодня не завезли.

Она коротко улыбнулась.

– А это вам, миссис Нунен…

Если бы мне удалось уговорить больную хоть немного поесть, это придало бы ей сил. Вытянув ее ноги, распухшую (очень осторожно) и нормальную, я поставила подносик с едой на одеяло перед ней.

– Хотите вкусного чаю вместо мясного бульона?

Но чай в чашке уже остыл и был совсем невкусным: при дороговизне военного времени нашим поварам приходилось давать пациентам не чай, а жиденькие опивки.

Айта Нунен нагнулась ко мне и доверительно сообщила возбужденным шепотом:

– Начальник уехал на заработки.

– Неужели?

Видимо, она имела в виду мистера Нунена, предположила я. Хотя странно называть начальником мужчину, который бродил с шарманкой по улицам, чтобы хоть как-то содержать больную жену и семерых детишек. Бредовое состояние приносило ей даже какое-то облегчение, думала я, ведь можно было болтать все, что взбредет в голову!

Делия Гарретт перегнулась через край кровати, чтобы поправить сползшую тарелку Айты Нунен.

– Почему мне не дают жареного?

– Вам нельзя ни жирного, ни соленого из-за высокого давления, понимаете?

Она только фыркнула.

Я прижалась к койке Айты Нунен – между ее кроватью и соседней даже не было места, чтобы поставить стул, – и порезала одну из двух сосисок на мелкие кусочки. Что бы сказала сестра Финниган, увидев, как я злостно нарушаю заведенные ею правила? Сейчас она суетилась наверху, принимая новорожденных, и не могла мне дать совет по поводу тех тысяч мелочей, которые мне хотелось знать, но о которых я никогда у нее не спрашивала.

– Смотрите: это чудная яичница-болтунья, – солгала я.

И поддев вилкой желтоватую массу, явно приготовленную из яичного порошка, поднесла к губам Айты Нунен.

Та открыла рот. Когда же поняла, что я пытаюсь вложить вилку ей в руку, она повиновалась и, шумно хрипя, принялась жевать, делая паузы, чтобы перевести дыхание.

Мой взгляд невольно сместился на пустую кровать в центре. Над ней из стены торчал одинокий гвоздь, на котором, я помнила, раньше висела медицинская карта Эйлин Дивайн. Я встала и пальцами выдернула гвоздь. Потом вытянула за цепочку часы из кармашка и взвесила на ладони теплый металлический диск. Отвернувшись от пациенток, чтобы те не видели, чем я занята, я острием гвоздя кривовато нацарапала на сверкающей крышке часов, рядом с другими пометками, похожую на полную луну окружность – в память о покойной Эйлин Дивайн.

Это вошло в привычку после того, как умерла моя первая пациентка. Помню себя тогда – с красными от бессонницы глазами, двадцати одного года, – мне хотелось каким-то образом, для себя, отметить это событие, после чего продолжать работу. Судьба любого новорожденного всегда была неопределенной, но мы в больнице гордились тем, что смертность рожениц у нас оставалась низкой, потому крошечных лун на обороте моих часов было немного. Большинство появилось прошлой осенью.

Я вставила гвоздь обратно. Требовалось вернуться к работе. В каждом отделении наступал момент покоя между периодами общей суеты, и медсестры ухитрялись воспользоваться этой редкой возможностью восстановить силы. Я положила мешок с резиновыми перчатками и щеточками для ногтей в кастрюлю с водой и поставила на огонь. Покуда они кипятились, подошла к противоположной стене и исследовала содержимое полупустого буфета, изображая из себя опытную специалистку, пусть и не чувствуя себя ею. Все эти годы от меня требовалось одно: не рассуждать и подчиняться указаниям старшей медсестры по отделению, поэтому сегодня мне было так странно сознавать, что рядом нет никого, кто отдавал бы мне указания. Это странное ощущение свободы приводило меня в восторг, но и немного пугало.

Я села за рабочий стол заполнять листки назначений. С начала войны никто заранее не знал, каких медикаментов не будет хватать, поэтому оставалось только вежливо просить отдел снабжения. Я не стала заказывать ватные тампоны и палочки, потому что они все равно пропали – временно. Некоторые вещи были уже заказаны несколько недель назад, о чем я узнала из списка сестры Финниган.

Закончив заполнять листки, я вспомнила, что отнести их в отдел снабжения некому, а покидать палату мне не позволено. Я мысленно посетовала и сунула бумажки в нагрудный кармашек.

Айта Нунен с прилипшим к подбородку ошметком яичной массы лежала, уставившись в стену. Порезанная сосиска на ее тарелке так и осталась нетронутой, но зато целая исчезла. Может быть, это Делия Гарретт, опершись о пустую койку, перегнулась и стащила сосиску?

Пряча от меня глаза, молодая женщина лукаво улыбалась.

Ладно, от одной жалкой сосиски – уж не знаю, из чего их сейчас делали, – она не умрет, да и Айта Нунен все равно ее не захотела.

Бредившая пациентка внезапно дернулась вбок, и ее поднос с грохотом упал между кроватью и шкафом. Чай из чашки разлился по всему полу.

– Миссис Нунен! – воскликнула я и, переступив через разбросанную посуду, изучила сияющее пятно румянца на багровой щеке. Я буквально почувствовала, как ее лицо пышет жаром. В моей руке уже был наготове термометр.

– Зажмите его под мышкой, пожалуйста!

Но она не отреагировала, и я, подняв ее руку, сама вставила термометр под мышку.

Во время ожидания я считала хриплые вдохи-выдохи Айты Нунен и одновременно измеряла ей пульс. Ничего не изменилось. Но ртутный столбик подскочил до 40,1°. Жар мог убить инфекцию, но мне не понравился вид больной: из-под редких волос на лбу выступила сильная испарина.

Я обошла валявшиеся на полу поднос и тарелку, чтобы достать из кухонного шкафчика лед. Единственный оставшийся кубик плавал в луже талой воды. Поэтому я налила в миску холодной воды и, прихватив ворох чистых льняных салфеток, принесла к ее кровати. Смачивая одну за другой салфетки в воде и предварительно выжимая, я обложила ими ее шею и лоб.

Айта Нунен поежилась от холода, но улыбнулась, бессознательно выразив благодарность – скорее незримому благодетелю, чем лично мне. Как же мне хотелось, чтобы разум этой женщины вдруг прояснился, и она сказала бы, что ей нужно! Сбить температуру помог бы аспирин, но назначения имел право делать только врач; сегодня единственным дежурным врачом-акушером был доктор Прендергаст, но когда еще я его увижу?

Сделав для Айты Нунен все, что в моих силах, я нагнулась поднять с пола поднос и тарелку. У чашки отбилась ручка, разломившись пополам. Я вытерла шваброй чайную лужу, пока никто на нее не наступил.

– А разве вы не можете позвать кого-то на помощь? – спросила Делия Гарретт.

– Ах, все сейчас ужасно заняты.

Строго говоря, подтирать лужи на полу в отсутствие санитарки-уборщицы, младшей медсестры или практикантки должны были санитары, но я решила не связываться. Если вызывать этих молодцов из-за пролитого чая, они обидятся и в следующий раз пропустят мимо ушей более серьезную просьбу, например когда пациентка будет истекать кровью.