Что с тобой не так?

«Что вы ищете? Ну что?! Вы этого не получите!» была следующая строка. Одна на всю страницу. Это интриговало. Столько драматизма. Я невольно ухмыльнулся. Да, детка, дай мне страсти. Я перевернул лист.

«У меня прекрасное настроение. Наконец-то я по-настоящему счастлив. Это такое облегчение. Я снова обвёл вокруг пальца этого беловоротничкого идиота. Как? Очень просто. Я показал ему, что он умнее меня. Дал почувствовать это. Можно сказать, расписался в своих недалёкости и слабоумии. А потом опрокинул его на лопатки перед всеми. И, конечно, вздрючили Ванюшку. Так ему и надо. Его дело пахать и прикрывать мою задницу, а не вопросы задавать и лезть в мои дела. Не лезь, убьёт. Как? Как такой дегенератишка как Стасик может быть опасен и кому? Ответ таков – каждому, кто так подумает!»

Я был обескуражен. Теперь текст шёл очень отрывочно, поэтому невольно приходилось делать паузы. А как только я заканчивал читать, сразу же набегали мыслишки-муравьишки и атаковывали сознание. Где-то в глубине души я прекрасно осознавал, что мне пора давно закрыть блокнот и отдать его Анжеле, а лучше выбросить. Что-то мне подсказывало, что ей лучше этого не читать. Осознавать осознавал, но как-то не спешил поступать таким образом. С другой стороны, мне же дали карт-бланш делать с этой информацией всё, что сочту нужным. А я хотел продолжить. Привет, грязное бельё чужой семьи. Супер-Эго с голосом, подозрительно смахивающим на голос моей властной бабули, было явно мной недовольно. «Молодой человек! Вам не следует совершать таких безнравственных поступков. Ты провоцируешь моё негодование!». Жуть. Зачем только вспомнил. Но я давно научился его игнорировать. Впрочем, как и постоянные придирки бабы Кати. То, что я прочитал на следующей странице, заставило меня закрыть злополучный блокнот.

«Она не понимает, что происходит. Её охватывает паника. Такая сильная, красивая. Что с тобой случилось, а? Малышка? Ты же такая распрекрасная. Все тебя любят. Да-да, все, конечно. Как же. Размечталась. Дура. Как же я тебя ненавижу. Ты будешь ползать у меня в ногах и молить хоть о капельке моей любви. И я, быть может, снизойду.. или нет. Скорее нет. Я заберу у тебя всё, что смогу забрать. Ох, какая прелестная жизнь тебя ждёт. Прелестная жизнь для прелестной Анжелы»

Меня обдало жаром. Я встал. Это не абстрактные фантазии или цитаты, это дневник. Дневник Стаса, который ненавидел свою жену и желал ей зла. Я, должно быть, даже слышал тот звон, с которым разбивалась моя уверенность в том, что я видел раньше. Это было настолько абсурдно, что не укладывалось в голове. Я вспомнил о тетради, которая была вложена в блокнот. Почему-то мне казалось, что она была написана раньше. Возможно, эта мысль пришла из-за её пошарпанного вида. Если он вёл дневник и раньше, до мудрствований о природе человека, то есть шанс узнать причину такой лютой ненависти к жене. Мне стало жизненно необходимо узнать эту причину. Вопрос о моральной составляющей прошелестел где-то далеко на заднем плане. Я сделал вид, что ничего не заметил.

***

Когда я добрался до дома, была уже половина двенадцатого. Выйдя из офиса, я долго колесил по опустевшим улицам. Заехал выпить кофе. Прошелся по торговому центру. В общем, убивал время как мог, чтобы отвлечься от суетливой спешки поскорее раскрыть тайну этой странной семейной пары. Дома было прохладно и свежо. Утром я оставил открытым окно именно с этой целью. Умывшись, я отыскал тетрадь. Открыв её, я убедился в своей правоте насчёт её более раннего появления. Первая запись была двадцатилетней давности. И почерк был детским, крупным и забавным. Начав читать, я не заметил, как и куда сел.

«Не знаю, с чего начать. Странно это всё. Непривычно. Я писать-то не умею как следует. Ладно, попробую сначала. Полтора месяца назад умерла моя мать. Ей было тридцать пять лет, и её сбил автомобиль. Так, она, кажется, сказала написать о том, что я почувствовал тогда и что чувствую теперь. А что я чувствую? Мне её жаль. Умирать страшно, особенно когда не готов. А бывает так, что готов? Так, нет. Что я чувствовал тогда? Я плакал? Вроде бы да. Я грустил? Я боялся? Очень трудно вспомнить, скорее всего, да, ведь это именно то, что испытывают все люди, когда случается подобная трагедия. Очень трудно писать… Это совсем не моё. Вы всё равно это прочитаете, так не мучите меня, зачем всё это нужно? Я чувствую себя хорошо, мне не нужна помощь. Но тётушка конечно заругает, если я буду брыкаться. Так вот, что я чувствовал? Я помню, было какое-то сильное чувство. Мне было тяжело и… я злился. Да, я злился. Я был очень зол. Моя мать не должна была бросать меня так рано, она сделала недостаточно, чтобы так быстро уйти. Она была так глупа, чтобы увидеть, что нужно её сыну! Она никогда этого не знала и даже не удосуживалась поинтересоваться. Была занята всегда только собой и своими дружками. Невообразимо пустая женщина. Сложно понять тот факт, что на её похоронах было столько людей. Большинство из них я даже не знал. Кто они? Откуда знали мою мать? Как же я хотел спросить у них у всех: Кто вы? Кто вы все такие??

Нельзя, нельзя так было говорить… Зачеркнуть? Переписать заново? А что я напишу заново? Лучше ничего не выйдет. Но говорить так было нельзя. Мама она всегда мама, какой бы не была. Может, мы не всегда понимали друг друга, но она заботилась обо мне, любила меня, как же я могу говорить о ней дурно. Тем более после смерти. У неё ведь было так много замечательных черт. Она была добрая, хотя часто это скрывала. Даже от меня. Просто кто-то её обидел, и она решила не показывать свою слабость больше никому. Её можно понять. Отсюда и одиночество, которое передалось мне. Это отличный способ спрятаться. Спасибо, мама, ты многому меня научила. Я тебя люблю. И сейчас мне очень горько, что тебя нет рядом со мной. Да, я чувствую одиночество и печаль. Зачем ты умерла, мама»

Я почувствовал комок в горле. Потеря родителя это всегда трагедия. Тем более, было очевидно, что это случилось в детстве. Пережить такое крайне трудно. Когда умер мой отец, мне было пятнадцать. Я не плакал, когда узнал об этом. Не плакал и на похоронах. Мне потом сказали, что это был шок. Тогда-то я и стал изучать тему состояния человека в стрессовых ситуациях. Осознание пришло ко мне через месяц. Я просто выл не переставая несколько часов. Мои мама и бабушка думали, что я тронулся умом. Следующая запись была сделана, если верить датировке, через три дня.

«Сегодня мы опять встречались с этой женщиной. Её зовут Ирина Павловна. И фамилия дурацкая. А если я сейчас напишу то, что на самом деле о вас думаю, как вам это? Вы мне не нравитесь. Не нравитесь, не нравитесь, не нравитесь. Она говорит, что нужно больше писать и чаще. Каждый день. Делать мне больше нечего. Это глупо всё, неужели за это платят?»

Картинка выстраивалась довольно ясная. Стас, судя по всему, рано оказался сиротой. Видимо, отца у него не было, и с потерей матери он остался без родителей. Но не один. Его приютила и взяла под опеку тётя. И по какой-то причине отправила его к психологу. Из-за травмы от потери? Но между этими событиями прошло приличное время, почему не обратились сразу? Может, есть другая причина? Возможно, в перспективе этот момент прояснится.

«В школе всё было нормально. Как обычно. Ничего интересного. Сложного было только принимать массовую идиотию моего класса. Как умудрились запихать в один класс столько придурков? Утром ел кашу, в обед суп, на ужин тётушка сделала рыбу. Я купил резинового червя. Набор червей. И одного спрятал в рыбе сестры. Как она визжала. Я боялся, что стакан треснет. Но пока она была в истерике, я его вытащил и спрятал в карман. Когда тётушка прибежала разбираться, она ничего не нашла. Было здорово выставить эту тупицу психованной истеричкой. Но, конечно, мне очень жаль, что я так поступил»

Последнее предложение словно было дописано немного позже и казалось каким-то фальшивым и бессмысленным. Как когда говорят не обижаться, а потом выливают на тебя целый ушат помоев. Так у него была и сестра, которой доставалось. Но все подростки такие. Шалость и только. Не страшно. Хотя и неприятно. Бедная девочка. Она, должно быть, ужасно себя чувствовала, доказывая матери, что червяк был. Складывалось довольно странное чувство. Так близко знакомиться с человеком, который уже мёртв. Вероятно, такие ощущения испытывают исследователи-историки, занимающиеся изучением жизни исторических личностей. Ведь рано или поздно начинаешь проникаться судьбой этой личности, её мыслями и делами. Не зря говорят, что понять человека – это уже наполовину простить его. Если есть, конечно, за что прощать. Да всегда есть за что. Ну разве что святые. С другой стороны, Николай II тоже причислен к лику святых, но грешков на его совести не меньше, чем у Ленина. Кто вообще занимается этими делами? Кто ответственный за святоназначение? Не вздумай это гуглить сейчас. Следующие, довольно отрывочные записи были однотипными, описывающие кратко события дня, что ел, что пил, где был, и скромное изложение главных мыслей.