Матрёшка. Перезагрузка

Стало ещё противнее. Я на коленках собираю деньги, достаю сотни из-под кровати. Новенькие и затёртые. Две пятьсот. Да, я воровка, ещё хуже, чем воровка.

Мама не очень старая, но не следит за собой. Не делает маникюр. И духи у неё дешёвые, и косметика. Мажется одной помадой по полгода, да тенями старомодными. Это всё от бедности. И ещё откладывает, чтобы платить репетиторам.

А она ведь была очень хорошенькая в молодости. Если бы мама узнала, сколько стоит мой карандаш для губ, в обморок бы упала. Эх, скоро закончится карандашик. Низова отдала, когда мы ещё дружили. У Ленки косметики целый ящик, валяются помады и карандаши, тени, вперемешку. Просроченные и новенькие, наборами и по отдельности. Зачем ей так много? Что, у неё, морда особо широкая?

А мама и представить не может, сколько стоит нормальная тушь, например. А если бы узнала, что я уже месяц не хожу к репетитору? Но мне очень, очень нужны эти деньги. Надо заплатить. Пусть неправильно, пусть папа запретил. Но мне нравится! Очень нравится, и ничего не могу поделать.

Вызубрю физику сама, завтра отвечу. Оценка выйдет хорошая, папа не заметит ничего. Репетиторше сказала, что у нас пока нет денег, так что она звонить не будет.

И зачем папе пихать меня в технический вуз? Физика с математикой у меня туго заходят. Мне всё ещё стыдно, утыкаюсь в ненавистный учебник. Что теперь делать – выучу, не совсем же дура.

Саша

После ужина Саша сразу сел за компьютер, пока включал, скользнул взглядом по комнате. Всё уже было прибрано, поглаженная рубашка висела на ручке шкафа на плечиках. На стуле лежали аккуратно сложенные носки и майка,

Саша вздохнул. Бабка упёртая, ничего не понимает. Сколько раз говорил, что майки носить стрёмно, нет, она ему подсовывает. И рубашку ни за что в школу не наденет завтра. Что он, ботан какой, что ли. Захотелось лечь на диван и никуда не ходить. В принципе, можно и поспать, потом всю ночь поиграть в комп по сети. В школу завтра ко второму уроку. Бабка разбудит, покормит. Все давно привыкли, что он не живёт с мамой и её новым мужем. Всё реже он слышал: «Позвони маме» и другие глупости: «Зачем ты бросил секцию?», «Последний год в школе! Как будешь ЕГЭ сдавать?», «Куда думаешь поступать?», «Не сиди поздно, не выспишься». Или ещё круче: «А мальчики, с которыми ты дружишь – хорошие?»

«Хорошие, хорошие. – всегда отвечал про себя Саша, – Вон, Легычу пиво продают в ларьке, плохо, что ли?»

– Ба! Дай рублей пятьдесят. – Прислушался, не отвечает. Ну и ладно. Пусть молчит, пусть все молчат, раз им на него наплевать, так и ему пофиг. У мамы своя жизнь. Обида привычно зашебуршала где-то в груди, требуя выхода. Саша пружинисто вскочил, подтянулся на «стенке». Что он, ботан, дома сидеть, уроки учить. Спишет завтра, да и всё. Тройку всегда поставят, никуда не денутся. А если почитать перед уроком – то и четвертак натянут. За прошлые-то заслуги.

«У мальчика душевная травма», – оправдывалась бабушка на собраниях. Да, душевная травма у него. А вам легко было бы – вот жил-жил с мамой. «Сашенька, Сашенька, Сю-сю, му-сю». Всё для него – и на море летом, и в лагерь лучший, и форму дорогую спортом заниматься. Естественно, о ребёнке надо заботиться, раз уж завели.

А потом – бабах! Мама в белом платье, с чужим мужиком целуется, счастливая. А на Сашу – наплевать! Ну, и ему, значит, тоже всё равно. Одному лучше – делай, что хочешь. Бабка побурчит-побурчит, да и успокоится.

«Не, так-то бабушка нормальная, – справедливости ради подумал Саша. – Выглядит ничего для её возраста». Уже за шестьдесят, на пенсии, но она всё равно работала, бухгалтером в какой-то фирме. И за Сашей успевала присматривать, варить, убирать.

«А что ей ещё делать, на старости-то лет. Ей же замуж не надо, как маме, предательнице». – Саша сам не знал, откуда у него такая детская злость. Почему до сих пор по ночам душила такая обида.

Тогда, три года назад, было ещё сильнее. Чтобы забыться и мелко отомстить, он бросил секцию, перестал готовиться к урокам. Мама прибегала, ругала, просила. Звала жить с ней. Но он упорно не шёл. Не разговаривал даже.

Было тяжело без неё. Так хотелось, чтобы обняла, как раньше, погладила по голове. «Сашка – кудряшка» сказала. Он даже ревел пару раз, как девчонка. Так хотелось, чтобы она пришла, просто взяла и увела к себе. «А что толку звать, – опять завёлся Саша про себя, – Я же мужик. Я гордый!» Вот и догордился.

Он с каким-то злорадным удовлетворением видел, как вздыхала мама, неловко пытаясь завязать с ним разговор. В ответ Саша дёргал плечом, стряхивая её руку, каждый раз резко уходил в комнату.

– Что делать? – всхлипывала мама. – Я ведь так люблю, это же мой сыночек, Сашенька! Почему он так со мной?

– Отступись, – по-деревенски успокаивала бабушка и добавляла тихонько, – Никуда ведь любовь не девается, выправится парень, вот увидишь.

Потом Саша привык, одному было спокойней. Можно с парнями постоять, поболтать. Из армии пришёл Легыч. Стал свои порядки устанавливать, командовал, у слабаков деньги и телефоны «отжимал». Парни молчали – боялись. Сашу он не трогал, почему-то сразу выделил из всех. Пустячок, а приятно.

Ещё от скуки спасали игры. Бабушка пыталась запретить, но куда ей. Не будет же она провода выдирать. Это уже война. Пришлось пообещать нормально учиться. Это несложно.

Саша вышел из подъезда. Заметил, как шевельнулись шторы. У бабушки бумагами весь стол завален, будет работать и посматривать в окно. А он – вот, на виду, у соседнего подъезда постоит с парнями. Типа, «под присмотром». А что уж они там делают, о чём болтают – ей лучше не знать, здоровее будет.

Саша шёл по двору, здороваясь со знакомыми, скользил взглядом по весенне-раздевшимся девчонкам. Обогнала машина, «Крутая тачила, мульта два стоит», – остановился, разглядывая. Из машины вылезла Низова, девчонка из девятого класса. Ленка нравилась Саше. Симпатичная, весёлая. Только потом она стала с Легычем гулять. А тот хвастался своими «победами».

«Низова всегда сверху, – тут же вспомнил Саша. – Вот урод», – усмехнулся. Ленкин папа – крутой, прибьет Легыча, если узнает. А она, как будто специально, каждый вечер стояла с парнями в открытую, хрипло хохотала, курила. Может, так хотела папику отомстить за то, что бросил их.

Саше хмыкнул с пренебрежением: «Ну, бросил – и что?» Он тоже отца последний раз лет в пять видел. Потом тот как-то технично смылся в другой город. И никого дискомфорта от этого Саша не испытывал. «Вот мамкина свадьба – это да, это был удар. А папаша – чужой человек, нафига он сдался?» – рассуждал Саша.

Он, конечно, врал себе. Если хомяк из клетки сбежит – и то жалко. А тут – целый родной человек! Был рядом – и вдруг… и ты становишься ещё более одиноким и уязвимым.

Сам-то разве не из-за того же делал всё маме назло, разве не из-за детской ревности решил затеряться среди парней во дворе? Вытащить из себя всё самое плохое, чтобы не зря страдать. Чтобы не так обидно.

Ленка уже вылезла из машины, вся увешанная яркими пакетами. Помахала Саше, подмигнула: «Приходи! Я сегодня проставляюсь!» Громко сказала, специально, чтобы папа высунулся из машины и злобно глянул на Сашу. Так глянул, что Саша не успел кивнуть в ответ на приглашение, подскочил и ускорил шаг

Антон

Самое стрёмное – это быть «ботаном», даже хуже «суслика», если на то пошло. Если ты заумь, ты раздражаешь. Одно дело, если накачанный, как Зотый, и хорошо учишься, тогда ещё ничего. Но если тяжелее учебника ничего не поднимал, – тогда всё. И хоть сто раз потом станешь миллионером или известным артистом, все будут помнить, как били тебя за гаражами. Просто за то, что они – быдло, а ты пытаешься из этого выбраться и что-то понять о жизни. А им и так хорошо. Или нет?

Я суслик. Живу в норе. Маленькая брежневская «двушка». До того как переехали, было ещё хуже, жили в однокомнатной. Дед с бабкой, мама и я. А сейчас «прогресс»: хотя бы спим отдельно от стариков.