Страница 15 из 58
Я прощался с Этельбертой недолго, это могло бы ее расстроить. Но я хотел сказать несколько прощальных слов детям – в особенности насчет моей удочки, которую они обыкновенно употребляют в мое отсутствие в качестве палки, когда при играх требуется обозначить на земле место.
Я не люблю спешить к поезду. До станции оставалось четверть мили, когда я нагнал Джорджа и Гарриса. Пока мы продвигались втроем крупной рысью, Гаррис успел сообщить мне, что он чуть не опоздал из-за новой плиты: ее затопили сегодня в первый раз, кухарку обдало кипятком, а почки взлетели со сковородки на воздух. Он надеялся, что к его возвращению жена успеет укротить новую плиту.
Мы успели на поезд в последнюю секунду. Очутившись в вагоне и с трудом переводя дух, я вспомнил, как дядя Поджер двести пятьдесят раз в году выезжал поездом в 9 ч. 13 м. утра в город. От его дома до станции было восемь минут ходьбы, но он всегда говорил:
– Лучше выйти за пятнадцать минут и идти с удовольствием!
А выходил всегда за пять минут – и спешил изо всех сил. И уж не знаю почему, но через луг, лежащий между городком и станцией, бежал к девятичасовому поезду не один дядя Поджер, а несколько десятков джентльменов – все направлялись в Сити, все солидной наружности, все с черными портфелями и газетой в одной руке и с зонтиком в другой; все они не то чтобы действительно быстро бежали, но отчаянно пыхтели и были чрезвычайно серьезны. Поэтому на их лицах выражалось искреннее негодование при виде разносчиков, нянек и мальчишек, останавливавшихся, чтобы поглазеть на них. Среди этих зевакнанесколько минут даже завязывалась азартная, хотя невинная игра:
– Два против одного за старичка в белом жилете!
– Десять против одного за старца с трубкой, если он на бегу не перекувырнется, пока добежит!
– Столько же за Багряного Короля! – прозвище, данное одним юным любителем энтомологии отставному военному, соседу дяди Поджера, который обыкновенно имел очень достойный вид, но сильно багровел от физических усилий.
Мой дядюшка и остальные джентльмены много раз писали в местную газету, жалуясь на нерадивость полиции, и редакция помещала от себя горячие передовые статьи об упадке вежливости среди жителей, – но это ни к чему не приводило.
И нельзя сказать, чтобы дядя Поджер вставал слишком поздно; нет, все помехи являлись в последнюю минуту: позавтракав, он немедленно терял газету. Мы всегда знали, когда дядя Поджер что-нибудь терял, по выражению негодования и удивления, которое появлялось на его лице. Ему никогда не приходило в голову сказать:
«Я – рассеянный человек, я все теряю и никогда не помню, куда что положил; я ни за что не найду потерянного без чужой помощи. Я, должно быть, надоел всем ужасно – надо постараться исправиться».
Напротив, по его логике, все в доме были виноваты, если он что-нибудь терял, – кроме него самого.
– Да ведь я держал ее в руке минуту тому назад? – восклицал он.
По его негодующему тону можно было подумать, что он живет среди фокусников, которые прячут вещи нарочно, чтобы позлить его.
– А не оставил ли ты ее в саду? – спрашивала тетя.
– К чему же я оставил бы газету в саду? Мне газета нужна в поезде, а не в саду!
– Не положил ли ты ее в карман?
– Пощади, матушка! Неужели ты думаешь, что я искал бы газету целых пять минут, если бы она была у меня в кармане?.. Задуракаты меня считаешь, что ли?
В эту минуту кто-нибудь подавал ему аккуратно сложенную газету:
– Не эта ли?
Дядя Поджер жадно хватал ее со словами:
– Так и есть, непременно всем нужно брать мои вещи!
Он открывал портфель, чтобы положить в него газету, но вдруг останавливался, онемев от оскорбления.
– Что такое? – спрашивала тетя.
– Старая!.. От третьего дня!.. – произносил он убитым голосом, бросая газету на стол.
Если бы хоть раз попалась под руку вчерашняя газета, то и это было бы разнообразием; но неизменно она была «от третьего дня».
Затем свежуюгазетунаходил кто-нибудь из нас, или же оказывалось, что дядя Поджер сидел на ней сам. В последнем случае он улыбался – не радостно, а усталой улыбкой человека, попавшего в среду безнадежныхидиотов.
– Эх, вы! Все время газета лежит у вас под самым носом, и никто ...
Он не оканчивал фразы, так как очень гордился своей сдержанностью.
После этого тетя вела дядю Поджера в переднюю, где по заведенному правилу происходило прощанье со всеми детьми. Сама тетушка никогда не отлучалась из дома дальше, чем к соседям, но и то прощалась с каждым членом семьи, «так как не знала, что может случиться в следующую минуту».
По обыкновению, оказывалось, что кого-нибудь из детей не хватает. Тогда остальные шестеро, не медля ни секунды, с гиканьем и криком бросались искать его; но в следующую минуту потерянный появлялся как из-под земли – большею частью с весьма основательным объяснением своего отсутствия – и отправлялся уведомить остальных, что он найден. Все это занимало минут пять, в продолжение которых дядя Поджер успевал найти зонтик и потерять шляпу. Когда все и все были в сборе, часы начинали бить девять. Их торжественный бой обыкновенно производил странное действие на дядю Поджера: он бросался вторично целовать одних и тех же, пропускал других, забывал, кого он уже поцеловал, а кого еще нет – и должен был начинать сначала. Иногда он уверял, что дети нарочно перепутываются (и я, по совести, не берусь защищать их). Огорчался он еще и тем, что у кого-нибудь часто оказываласьсовершенно липкаяфизиономия, причем обладатель этой физиономии бывал особенно нежен.
Если все шло слишком гладко, старший мальчик вдруг объявлял, что все часы в доме отстают на пять минут, из-за чего он опоздал накануне в школу, При этом известии дядя Поджер бросался к калитке, где вспоминал, что с ним нет ни зонтика, ни портфеля. Моментально все дети кидались за забытыми вещами, причем на скорую руку происходила борьба за зонтик и драка за портфель. Когда все было вручено дядеПоджеруи он пускался рысцой по дороге, мы возвращались в дом и находили на столе в передней какую-нибудь вещь, которую он непременно хотел взять с собой в этот день в город.