Польский бунт

О чём, бишь, он думал только что? Ах да, Вольтер. Из поляков он знал только эмигрантов – бывшего короля Станислава Лещинского, его дочь Марию, ставшую королевой Франции, и прочих недовольных и отвергнутых, уехавших прочь из Отчизны, чтобы за ее пределами называться патриотами. Но польские дела его живо интересовали, особенно религиозные. Вольтер, ярый враг религиозного фанатизма, не мог не осуждать претензий польской католической церкви, забравшей в свои руки воспитание юношества, на безраздельное господство. Естественно, он был на стороне диссидентов. Но в то же время не мог не видеть, что защита единоверцев и «древних вольностей» – лицемерная маска, которой Екатерина и Фридрих прикрывают своё стремление разделять и властвовать. После вероломного раздела Польши в 1772 году он в таких выспренних выражениях поздравил их обоих с успехом, что только слепой не увидел бы издевки. А Тевкр из трагедии Вольтера «Законы Миноса» – это он, Станислав Август, жертва коварства сидонцев и ненависти критян, то есть русских и поляков…

Ему не стоило становиться королем. Речи Посполитой был нужен новый Стефан Баторий, Сигизмунд III, Ян Собеский. А Станислав Август умел побеждать только на любовном фронте. Хотя именно он основал в восстановленном Казимировом дворце Варшавскую рыцарскую школу, лучшую в Европе… Рыцарскую школу окончил Тадеуш Костюшко – тот самый, который потом сражался в рядах американских инсургентов, а в марте нынешнего года встал во главе бунтовщиков в Кракове… Князь Юзеф, сын покойного брата Анджея, явился к нему туда и вызвался служить в его армии простым солдатом…

Понятовскому стало холодно, он поплотнее завернулся в халат. В остывшем камине лежала горстка золы. Велеть, чтоб разожгли огонь? Нет, не стоит. Ничего. Он не хочет никого видеть. Сядет вот тут, в кресло.

Винят его в погибели Польши, а разве не они ее погубили? Что, Адам Чарторыйский стал бы лучшим королем? Или Михаил Казимир Огинский? А может быть, Браницкий? Радзивилл? Тогда, в шестьдесят восьмом, конфедераты были готовы отдать Подолию туркам, лишь бы свергнуть его с престола, а в итоге разожгли бунт гайдамаков и привели в Речь Посполитую русских, пруссаков и австрийцев. Герои… Русский генерал Суворов восхищался молодым Казимиром Пулавским и маневрами его конницы, однако Ченстохову у него отбил. Старший брат Францишек закрыл собой Казимира от пули, и в Париж Пулавский приехал, уже овеянный легендой. Но перед этим устроил глупое, нелепое похищение короля, расцененное как покушение и ускорившее раздел страны, где царит анархия. После чего Пулавский со своей отвагой и заносчивостью отправился за океан, в армию Вашингтона, создал в ней кавалерию и героически глупо погиб в ненужной, безрассудной атаке…

Когда конфедератов тысячами ссылали в Сибирь и сотнями продавали за наличные в прусскую армию, львовские обыватели приносили присягу австрийскому императору и благодарили его за избавление от власти Понятовского, полоцкая шляхта радовалась, что императрица Екатерина милостиво соизволила сделать их своими подданными. А Станислав Август слал письма королям Франции, Испании, Португалии, Сардинии, Англии, Голландии, призывая их на помощь и опровергая «исторические права» трех хищников на польские земли. Никто не откликнулся. Понятно, что сильная Польша была им не нужна, но зачем им было нужно усиление Пруссии и Австрии? Французская дворянская молодежь горела желанием взять реванш за поражение в недавней войне, но Людовик XVI, женатый на австриячке, предпочел ни во что не вмешиваться. Свою жажду благородных подвигов маркиз де Лафайет и иже с ним отправятся утолять в Америку…

Русские настаивали на созыве сейма, чтобы «узаконить» ситуацию. Король противился, ему пригрозили низложением. Как повернулись бы события, если бы все эти патриоты и мученики приехали тогда на сейм и приняли сторону короля, встав рядом с ним плечом к плечу? Но нет, они срывали глотки, агитируя против сейма. Как верно описал это Игнаций Красицкий в своей «Мышеиде» – всего несколько строк:

Станислав Август закрыл глаза и оперся лбом на стиснутый кулак. Жалкие мыши, жестокие крысы – вот его королевство…

Лучшие люди страны не могут запятнать себя участием в этой профанации! В итоге приехали худшие – лживые, трусливые, продажные… Русский посол барон Штакельберг зажил в Варшаве на широкую ногу, с ним считались больше, чем с королем, и он уже мнил себя всемогущим.

Он просто не знал поляков. Жестокостью их можно только озлобить, а не напугать, зато лаской с ними можно сделать всё, что угодно.

Восковая кукла.

Понятовский встал с кресла и заходил по комнате.

Он тоже мог бы всё бросить и уехать за границу – в Париж или ещё дальше: в Рим, Неаполь… Ну хорошо, допустим, не мог: долги бы не пустили. Екатерина ведь держала его на золотом поводке… Он и сейчас должен всем: женщинам, монастырям, евреям; его имущество заложено и перезаложено… Но не это главное. Он, Понятовский, не смирился. Он единственный не верил, что всё кончено. Никто лучше него не знал положения в стране, и члены Постоянного совета, люди малоопытные, внимательно к нему прислушивались. Любезность, обходительность и обаяние короля пригодились ему не меньше, чем ум и образованность: он собственноручно отвечал на множество писем и записочек, удовлетворял тысячи просьб, угождал, протежировал, выбирая преимущественно людей новых, без предрассудков, – и шляхта стала переходить в его лагерь. Теперь он был силен и без Чарторыйских. И вот тогда против его «деспотизма» сложился заговор… женщин. Изабелла Чарторыйская и Елизавета Любомирская, Александра Огинская и Екатерина Коссаковская натравили на него своих мягкотелых мужей, переменчивых фаворитов, разочарованных друзей, обиженных родственников, за которыми волочился шлейф из мелких прихлебателей и челяди. Сплетни, интриги, миллионы злотых, потраченных на клеветников и судебные процессы… Поляки так любят судиться, ведь это шанс блеснуть своим красноречием… А русский посол Штакельберг лишь потирал довольно руки, обещая и тем, и другим свою помощь или грозя карой.

Король остановился перед камином и взял в руки фигурку из севрского фарфора: румяная пейзанка собирается переходить через ручей, высоко подобрав юбку и приняв изящную позу. Только это и позволило ему не сойти с ума и не наложить на себя руки. Нет, не пейзанки, хотя к женщинам его по-прежнему тянуло, – искусство, наука, книги. Обеды по четвергам были отдушиной; за королевский стол садились ученые, поэты, артисты. Получить из его рук медаль с надписью Merentibus[6] здесь было почетнее, чем выхлопотать себе у Штакельберга орден Белого орла. Разговоры велись не о политике, а о воздухоплавании, об электричестве, о магнетизме, об оспопрививании… Процветающая страна под властью просвещенного монарха… Утопия. Мечты философов. На то, чтобы возделать сад на пустоши, заросшей бурьяном невежества и фанатизма, уйдут десятилетия, века, а за это время непременно налетит какая-нибудь саранча и всё пожрет еще прежде, чем сад начнет плодоносить…

Однажды, шутя с Эльжбетой, он сказал ей, что королем быть не так-то весело: над троном каждого монарха на тонкой ниточке подвешен тяжелый острый меч.

– И над вашим тоже? – испугалась она.

– И над моим.

– Так велите убрать его! – воскликнула простодушная Лизетт.

Понятовский поставил пейзанку на место.

Ему не раз грозили судьбой Карла I Стюарта. Говорят, что, узнав о приговоре Конвента, Людовик XVI попросил принести ему том Британской энциклопедии с описанием казни английского монарха и внимательно его читал. Людовика обвинили в злоумышлении против свободы нации и безопасности государства. Те же самые обвинения могли бы предъявить и Понятовскому. Кто? Те, кто хотел занять его место. Отрубленной голове короля показали, как над ним глумится народ, но отправил его на гильотину не народ, а народные избранники, дорвавшиеся до власти. Только ради этого герцог Орлеанский стал Филиппом Эгалите. А польским Филиппом Эгалите был гетман Ксаверий Браницкий…

6

Заслуженный (лат.).