Польский бунт

Запечатав все переводы в один пакет, Тутолмин приказал доставить его с нарочным в Санкт-Петербург.

– Отечество? Что такое отечество?

Принц Нассау-Зиген поставил на стол пустой кубок и медленно вращал его между пальцами. В последнее время он стал замечать за собой, что после обеда и двух-трех бокалов вина его тянет пофилософствовать.

Корчма была набита галдящими прусскими офицерами; разговор между принцем и Оде-де-Сионом всё равно никто бы не подслушал, да и говорили они по-французски. Нассау нравился этот савояр: умный, многое повидал, схватывает на лету, приметлив, но не болтлив.

Разбитый поляками отряд русских во главе с Игельстрёмом явился в Повонзки, в лагерь прусского короля, две недели назад – 19 апреля. Из более чем четырехсот человек, защищавших посольство на Медовой, пробиться сумели двести пятьдесят, и то лишь благодаря четырем полковым пушкам: двумя расчищали себе дорогу, двумя прикрывали арьергард. Николай Зубов на следующий же день выехал в Петербург, и Нассау-Зиген тайком передал с ним шифрованное донесение для императрицы, которая поручила ему присматривать за Фридрихом-Вильгельмом, бесталанным сыном своего великого отца: уж больно ненадежен союзник.

После раздела 1792 года Пруссии отошли западная Великая Польша и северная Куявия. Пруссаки начали наводить там свои порядки: закрыли доступ к основным должностям для всех, кроме немцев, отменили привилегии для мещан, дарованные Конституцией 1791 года, перевели крестьян под юрисдикцию чиновников. Поляки возроптали, и Костюшко собирался нанести первый удар в Лодзенском воеводстве, тем более что крестьяне, решившие было, что они больше не холопы своих панов, были жестоко образумлены пруссаками. Но тут Игельстрём издал приказ о сокращении вдвое численности польских войск и о том, чтобы поляки записывались в российскую армию. Кавалерийская бригада Антония Мадалинского отказалась ему подчиниться и двинулась на Варшаву; сформирована она была в Великой Польше и потому состояла теперь по большей части из подданных прусского короля. Екатерина направила в прусский лагерь Нассау-Зигена для «координации действий союзников», а на самом деле для того, чтобы узнавать о планах Фридриха-Вильгельма из первых рук.

Появление в лагере тезки принца, Шарля Оде-де-Сиона, тоже успевшего послужить и пруссакам, и полякам, а теперь российской императрице, стало для него подарком судьбы: они быстро поладили, и Нассау начал давать савояру деликатные поручения. Оде же был счастлив услужить человеку, при жизни ставшему легендой: о принце, объехавшем весь мир с экспедицией Бугенвиля, сражавшемся с пиратами и турками, не говоря уже про дуэли, уцелевшем при взрыве батареи в Гибралтаре, лично знавшем всех королей Европы и даже имевшем интрижку с женой таитянского вождя, ходили самые невероятные рассказы. Ничего удивительного, что когда на Нассау, как сейчас, накатывало желание выговориться, он находил в Оде внимательного слушателя.

– Что такое отечество для нас с вами? – развивал свою мысль Нассау. – Вот я: немецкий принц, родившийся в Париже от матери-француженки, испанский гранд, польский магнат, женат на польке и служу России. По-русски знаю всего два слова…

– Какие? – живо поинтересовался Оде, не понимавший по-русски вообще.

– Pirog и griby.

– И что это значит?

– «Вперед» и «греби».

Оде-де-Сион повторил эти слова про себя несколько раз, стараясь запомнить.

– Так где же мое отечество? В Вестфалии, где я никогда не был? Но Зиген теперь захвачен французами. Во Франции? Но революционеров я своими соотечественниками не считаю; те же, кого я могу так именовать, ныне в Кобленце. В Польше? Мой дворец в Варшаве шесть лет назад сгорел. Знаете, как называется улица, где он стоял? Дынàсы. Так они произносят «де Нассау». Крым? Мои владения в Массандре (я ведь насадил там виноградники – хотел возделывать свой сад, как учит Вольтер) отошли в казну за долги. Мне шестьдесят лет, Шарль. Мое отечество – это весь мир. Вернее, нет, не так: мое отечество – это я сам. И вы такой же: родились в Савойе, живёте в Польше, женаты на немке… Кстати, есть какие-нибудь новости?

Оде покачал головой, показывая, что уверенным ни в чем быть нельзя.

– Верный человек сообщил мне, что Каролина жива, родила сына… неделю назад… Имение разграбили подчистую, но ее, по счастью, не тронули. Но как она там одна… Ей всего двадцать два года… И дочка, наш первенец, умерла младенцем…

– Ничего-ничего, – Нассау ободряюще похлопал его ладонью по руке. – Вот увидите, всё будет хорошо. Парадокс жизни заключается в том, что она продолжается при самых не подходящих для нее обстоятельствах и обрывается при самых благоприятных. Уж поверьте мне, я знаю.

Глубоко посаженные серые глаза принца были удивительно прозрачными и притягивали к себе; в них хотелось смотреть, как в чистый источник. Оде знал о прозвище Нассау – Неуязвимый, но подумал, что ему больше подошло бы другое – Непостижимый.

Компания офицеров за соседним столом разразилась громоподобным хохотом, но принц даже не посмотрел в их сторону, как будто никого, кроме них двоих, здесь не было.

– Так вот, на таких людях, как мы с вами, и держится мир, – продолжил он серьезно. – Мы сами выбираем себе отечество, и наши достоинства и недостатки принадлежат только нам самим, не являясь унаследованными от нации или страны, которую мы считали бы своей матерью.

Перед мысленым взором Оде промелькнуло, как в калейдоскопе, несколько картин: круглый донжон замка Фаверж за серой каменной стеной, с навершия которой вечно сыпалась черепица; поросший лесом конус горы Сюлан с проплешинами снега, скошенный зуб Ла-Турнетт, сахарная вершина Монблана, проступающая на фоне лазоревого неба в ясную погоду… Покрытый мелкими водоворотами ручей Глиер, который деревья в долине ревниво укрывают своими ветками… Средневековое аббатство Таллуар, слепые башни отражаются в зеленой воде Роны… Говорят, два года назад Таллуар спалили французы…

– Способность оторваться от материнской юбки – вот что ценится и в человеке, и в нации, – разглагольствовал Нассау. – Мы сами себе отечество, и мы несем его всюду с собой. Италия – это итальянцы, Франция – французы, Германия – немцы. При любом дворе мира найдутся итальянские живописцы, певцы и музыканты; они создают Италию вокруг себя и живут в ней, находясь при этом в Берлине, Петербурге или Варшаве. Вся Европа говорит по-французски, и люди со средствами вплоть до Стамбула выписывают к себе французских поваров, садовников, парикмахеров, виноделов, чтобы те воссоздали у них частицу Франции. В любой академии наук найдутся немецкие химики, физики, философы и инженеры. А кто такие русские, спрошу я вас?

Оде пожал плечами и слегка улыбнулся, показывая, что ответить на этот вопрос ему затруднительно. Но ответа и не требовалось.

– У русских ничего этого нет, но они хотят всё это иметь. Они учатся у итальянцев, немцев, французов, и когда-нибудь у них будет своя литература, музыка, живопись, наука и промышленность. Но пока они могут только покупать чужое, а для этого им нужна их земля – источник их богатства. Русские без своей земли – ничто. Во Франции они сразу начинают подражать французам, в Германии – немцам. Русские умеют отважно умирать, этого у них не отнимешь. Вы знаете эпитафию на Людовика XVI, которую написал бывший паж королевы граф де Тилли? «Король умел любить и умирать. А мог бы править, кабы мог карать». Так вот, это сказано про русских: они умеют любить и умирать, а правят ими те, кто не знает жалости. Страна – источник их могущества; чем больше страна, тем больше могущество, а чем они сильнее, тем больше их страна, потому-то они постоянно воюют: за выход к морю, за новые территории. Отняли у турок Крым, у поляков Литву. И это не предел: им нужна Финляндия, а еще императрица Екатерина грезит о константинопольском троне для своего младшего внука.

– Но ведь это не может продолжаться бесконечно? – подал голос Оде.

Нассау согласно кивнул.