Страница 6 из 7
К этой точке зрения примыкает мнение о решающей роли соседства и контакта с оседлыми народами в формировании государства у кочевников[141]. И. Кант усматривал истоки кочевой государственности в конфликте между кочевниками и земледельцами. А.О. Гомбоев сделал вывод, что «степень централизации кочевников была прямо пропорциональна величине земледельческой цивилизации», соседствовавшей с ними. Так, например, в Восточной Европе «государствоподобные структуры» кочевников находились на окраинах античных государств, Византии и Руси[142].
С другой стороны, Т. Барфилд, признавая решающую роль соседства с оседлыми, имел более высокое мнение о кочевых государствах. Он считал, что кочевники не «заимствовали» у оседлых государство, а скорее были вынуждены развивать свою, особую форму государственной организации, чтобы эффективно вести дела с более крупными и более высокоорганизованными оседло-земледельческими соседями[143]. П. Голден отмечал, что, с точки зрения самих кочевников, они достигали наибольшего успеха, когда управлялись минимально навязчивыми надплеменными государственными структурами, способными получать доступ к продукции политически фрагментированного и слабого в военном отношении оседлого мира[144].
С вопросом о существовании кочевого государства связан аналогичный вопрос о кочевых империях. Очевидно, это был чисто центральноазиатский феномен[145] (империи гуннов, Чингисхана и пр.). Согласно определению, которое дал Н.Н. Крадин, «кочевая империя» – это «кочевое общество, организованное по военно-иерархическому принципу, занимающее относительно большое пространство и получающее необходимые ресурсы, как правило, посредством внешней эксплуатации (грабежей, войн и контрибуций, вымогания “подарков”, неэквивалентной торговли, данничества и т.д.)». Одним из вариантов создания кочевых империй был и относительно мирный – образование их из сегментов уже существовавших более крупных «мировых» империй номадов – тюркской и монгольской[146]. (Россия в основном имела дело именно с этими кочевыми народами и их государствами.)
Выделяются три модели кочевых империй: типичные (кочевники и земледельцы сосуществуют на расстоянии), даннические (земледельцы зависят от кочевников), завоевательные (номады захватывают земледельческое общество и переселяются на его территорию)[147].
Как только кочевая империя утверждалась в евразийских степях, она тяготела к подчинению собственному контролю всей степной зоны, равно как и частей прилегающей лесостепной территории[148]. Кочевники в этом случае выступали как «класс-этнос» и «ксенократическая» политическая система. С точки зрения соседних земледельческих цивилизаций, такие кочевые общества воспринимались как самостоятельные субъекты международных политических отношений[149].
Как любое кочевое государство, империи, созданные кочевниками, отличались неустойчивостью. А. Тойнби писал, что «обычно история таких империй начинается с резкой демонстрации власти, которая затем быстро деградирует и распадается. Средняя продолжительность жизни таких империй… не более трех поколений, то есть 120 лет… С утратой стимула (т.е. нашествия, захвата. – Ф.С.) начинает исчезать и сила», происходит «деградация и упадок»[150]. А.М. Буровский отмечал, что обычно «периферия империи неизбежно развивается быстрее центра, и в конечном счете империя разваливается в вихре центробежных движений». Однако «кочевые империи, похоже, не доживали [даже] до этой стадии»[151]. Н.Н. Крадин выделил основные причины, которые приводили к кризису и распаду империй номадов: природные явления, внешнеполитические факторы, разного рода внутренние обстоятельства[152].
Еще одна характеристика кочевых империй, которую отмечал Г.Е. Марков, – то, что они являются по своей сути «эфемерными военно-политическими образованиями», которые едва ли можно считать государствами – в частности, из-за отсутствия собственного экономического базиса (т.к. существовали они за счет дани от вассальных «оседлых» обществ и государств)[153]. Н.Н. Крадин сделал вывод, что «кочевые империи… имели автократический и государствоподобный вид снаружи, но оставались коллективистскими и племенными внутри», и большинство кочевых империй не могут быть однозначно интерпретировано ни как вождество, ни как государство. Он ввел определение кочевой империи как «суперсложного вождества»[154].
Переход кочевников на оседлость
Массовый переход кочевников к оседлому образу жизни обычно происходит двумя путями. Первый – это насильственное вытеснение кочевников и полукочевников с освоенных ими пастбищных территорий. Второй – добровольное оседание[155]. Исследование второго пути оседания часто вызывает у ученых дискуссии.
Традиционной и очевидной причиной добровольного оседания кочевников считается разорение, обнищание, которое почти всегда приводило к прекращению кочевания, поскольку для него необходимы не только пастбища, но и, само собой, определенное количество скота[156]. Однако есть и другое мнение – что начинали оседать, наоборот, «наиболее зажиточные и могущественные» кочевники – «в наиболее удобных для этого местах, устраивая в них постоянные поселки и захватывая окружающие земли для ведения своего хозяйства»[157]. Так, в Средней Азии все богатые люди жили оседло в оазисах, а кочевали только «жители бедных районов»[158], а у цыган именно наиболее зажиточные еще до 1917 г. перешли на оседлый образ жизни, стали собственниками недвижимости, дали детям образование[159].
Второй причиной оседания ученые считают близость оседлого мира и связь с ним[160]. Кочевники, находясь в районах, смежных с земледельческой полосой, постепенно переходили на оседлость – например, так было у тюрок в Семиречье и Хорезме[161]. В тех случаях, когда кочевники после победы над оседлыми занимали их земли, происходило довольно быстрое (одно-два поколения) слияние тех и других, и основная масса кочевников стремительно переходила к земледелию (так было у болгар и венгров)[162]. Кроме того, оседанию кочевников способствовала миграция земледельческого населения на «кочевые» территории[163].
В качестве третьей причины оседания ученые указывают внутренние аспекты жизни кочевого общества. Во-первых, развитие земледелия (хотя и не сразу, т.к. первоначально земледелие тоже имело кочевой характер). Во-вторых, в местах, в которых особенно часто собирались соплеменники для решения своих общественных дел, нередко устраивались более постоянные поселения, служившие местопребыванием старейшин, жрецов и пр.[164] В-третьих, к оседлости вели деградация пастбищ и потеря кочевниками пастушеских навыков[165]. В-четвертых, влиял демографический фактор – давление естественного прироста населения на территорию[166]. Одной из спорных причин оседания является урбанизация. Так, по мнению К. Хамфри, в России и Китае, несмотря на общий рост как оседания кочевников, так и урбанизации, эти процессы разделены и имели разные причины и последствия[167].
Наличие у самих кочевников городских поселений остается спорным вопросом. Многие ученые разделяют мнение, что кочевники в городах не нуждались. Н.Н. Крадин сделал вывод, что в степи города возникали только с завоеванием кочевниками оседло-земледельческих обществ (управление завоеванными земледельцами требовало, чтобы кочевая администрация тоже перешла на оседлость)[168]. По мнению А.М. Буровского, Каракорум и Сарай-Бату[169] «не были нужны скотоводческому населению и запустели сразу, как только потеряли свое политическое значение»[170]. Таким образом, города в кочевых государствах строились фактически только для нужд, связанных с наличием в этих государствах оседлого населения.
Н.Н. Крадин также отмечает, что «кочевников, привыкших к обширным пространствам, стесняли тесные дома горожан, и они, как правило, не любили городов». Тюрки даже выработали своеобразную антиурбанистическую доктрину, утверждавшую, что их мобильный образ жизни был самым действенным стратегическим оружием против Китая[171]. Известно, что когда каган Восточно-Тюркского каганата Бильге-хан Богю (716—734) вознамерился построить город, огражденный стенами, как у китайцев, соправитель этого каганата Кюль-тегин стал протестовать против этого: «Хотя население каганата меньше, чем одной провинции Китая, каганат равен этой стране по военной мощи, потому что его люди – это кочевые воины, а если жители каганата будут полагаться на огражденный стенами город, они не смогут противостоять китайской армии»[172].