Страница 76 из 89
– Капитан Коулмен – мой давний приятель, – сказала Барбара. – Вас тогда звали Перфекто Коулмен, не так ли, капитан?
– А вы были леди Лейтон, мадам, – ответил Коулмен.
Довольно безобидное замечание, которого, однако, было достаточно, чтобы разбить на куски хрупкое счастье Хорнблоуэра, погрузить во тьму ярко освещенную комнату, заставить гомон разговора, происходящего в комнате, превратиться в ушах Хорнблоуэра в завывания урагана, сквозь рев которого до него доносились слова Барбары:
– Капитан Коулмен был флаг-лейтенантом моего первого мужа, – сказала она.
У нее был первый муж, она была леди Лейтон. Хорнблоуэру почти удалось забыть про это. Контр-адмирал сэр Перси Лейтон погиб за Отечество, умер от ран, полученных в битве в бухте Росас, добрых тринадцать лет назад. Но Барбара была женой Лейтона, вдовой Лейтона. Она была женой Лейтона до того, как стала женой Хорнблоуэра. Мысли об этом почти никогда не приходили Хорнблоуэру в голову, однако, когда это случалось, он по-прежнему переживал приступ ревности, который, как он знал, лишает его рассудка. Всякое напоминание не только пробуждало в нем ревность, но во всей животрепещущей яви заставляло его пережить вновь то отчаяние, зависть, презрение к себе, которые он чувствовал в те дни. Он ощущал себя совершенно несчастным человеком тогда, и это делало его столь же несчастным теперь. Он больше не являлся выдающимся мореплавателем, завершающим блестящий период своей карьеры. Он был жалким влюбленным, заслуживающим презрения даже с точки зрения его собственного уничижительного отношения к себе. Он снова почувствовал все мучения, связанные с беспредельным, и в то же время неудовлетворенным желанием, смешанные с ревностью, испытываемой в данный момент.
Хау ждал ответа на свою реплику, и Хорнблоуэр выдавил из себя фразу, которая в большей или меньшей степени могла сойти за ответ. Хау ушел, и Хорнблоуэр обнаружил, что взгляд его против воли устремлен на Барбару. У нее уже была готова улыбка для него, он улыбнулся в ответ, понимая, что улыбка эта получилась вымученной, кривой и безжизненной, словно гримаса на лице мертвеца. Он видел, как на ее лице появилось озабоченное выражение: ему было известно, что она моментально улавливает его настроение, и это еще более ухудшало положение. Эта бессердечная женщина, говорившая о своем первом муже, не знала о его чувстве ревности, и не должна даже заподозрить о его существовании. Хорнблоуэра можно было сейчас сравнить с человеком, сошедшим внезапно с твердого грунта в трясину неопределенности, грозившую поглотить его.
В комнату вошел капитан Найвит – грубоватый и седой, облаченный в голубой широкополый сюртук с непритязательными медными пуговицами. К моменту, когда он приблизился к Хорнблоуэру, тому лишь с трудом удалось вспомнить, что это капитан ямайского пакетбота.
– Мы отплываем через неделю, милорд – сказал он. – Объявление для почты будет сделано завтра.
– Превосходно, – ответил Хорнблоуэр.
– Из всего, что вижу, я могу сделать вывод, – продолжал Найвит, жестом отмечая присутствие адмирала Рэнсома, – что мне предстоит удовольствие разделить кампанию с Вами и Ее светлостью.
– Да, да, именно так, – подтвердил Хорнблоуэр.
– Вы будете моими единственными пассажирами, – сказал Найвит.
– Превосходно, – повторил Хорнблоуэр.
– Убежден, что вы, Ваше сиятельство, найдете «Милашку Джейн» хорошо снаряженным и комфортабельным судном.
– Уверен в этом, – сказал Хорнблоуэр.
– Ее светлость, разумеется, уже освоилась с рубкой, которая будет служить вашим обиталищем. Я узнаю у нее, нужно ли сделать что-нибудь еще для вашего удобства, милорд.
– Прекрасно.
Встретив столь прохладный прием, Найвит отошел, и лишь после этого Хорнблоуэр понял, что у Найвита должно было сложиться о нем мнение как о высокомерном пэре, из одной лишь вежливости снизошедшем для разговора с каким-то капитаном пакетбота. Он почувствовал раскаяние, и предпринял еще одну отчаянную попытку снова овладеть собой. Взглянув на Барбару, он обнаружил, что она оживленно беседует с молодым Боннером, владельцем рыболовных судов и коммерсантом с темной репутацией, против которого он ее предостерегал. Этот факт еще более усилил бы его страдания, если их можно было бы усилить.
Он снова попытался вернуть себе самообладание. Он знал, что на его лице застыло холодное и безразличное выражение, и, по мере того, как он пробивался через толпу, он попытался придать ему как можно более живости.
– Можно попытаться соблазнить вас, лорд Хорнблоуэр? – спросила пожилая леди, стоящая рядом с карточным столом, размещенным в алькове. Хорнблоуэр вспомнил, что она является неплохим игроком в вист.
– Почему же, с радостью, – заставил себя произнести Хорнблоуэр.
Теперь ему было о чем думать. В ходе первых партий ему было нелегко сконцентрироваться, особенно из-за того, что к гулу вечеринки добавился шум оркестра, но затем старые привычки взяли верх, поощряемые необходимостью следить за раскладом пятидесяти двух карт. Усилием воли он достиг своего превращения в мыслительную машину, играющую хладнокровно и собранно, и наконец, когда роббер казался уже проигранным, он избавился от презрения к себе. Следующая партия предоставила возможность блеснуть, выявить в себе такие органично присущие умения игрока как гибкость, необъяснимое чутье, которые составляют разницу между просто игроком и игроком первоклассным. После четвертой сдачи к нему пришло точное ощущение хода партии. С одной раздачи он смог понять, как выиграть всю партию, забрав все взятки и роббер, в то время как играя по канонам, он мог рассчитывать получить лишь двенадцать взяток и только надеяться на выигрыш роббера. Это был риск, однако выбор был прост: теперь или никогда. Без колебаний он сбросил даму червей за тузом, которым вынужден был сыграть его партнер, взял следующую взятку и вместе с ней получил контроль за ситуацией, избавился от козырей, взял намеченное, с удовлетворением наблюдая за тем, как его противники лишились сначала валета, а затем короля червей, и затем выложил тройку червей для того, чтобы забрать последнюю взятку, приведя в смятение своих оппонентов.