Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии

– Навались, что есть мочи, – приказал Хорнблауэр гребцам, едва шлюпка отвалила от «Краба». Весла погрузились в синюю-пресинюю воду, засверкали золотом на синеве. Шлюпка, провожаемая тревожными взглядами, обогнула корму; Хорнблауэр повернул румпель и взял курс на «Дерзкого». Шлюпка закачалась на мелкой зыби – вверх-вниз, вверх-вниз. С каждым подъемом на волне «Краб» заметно убывал в размере, «Дерзкий» – пребывал. Он был удивительно хорош в этот золотой вечер, в эти последние (говорил себе Хорнблауэр) часы его военной карьеры. «Дерзкий» все приближался, и наконец в нагретом воздухе раздалось:

– Эй, на шлюпке!

– Иду к вам! – прокричал Хорнблауэр в ответ. Он стоял, чтобы виден был расшитый золотом адмиральский мундир.

– Не приближайтесь! – предупредил голос, но Хорнблауэр по-прежнему правил на корабль. Из этого международного скандала не выйдет – маленькая шлюпка с безоружной командой доставила одного адмирала на застигнутый штилем корабль. Хорнблауэр направил шлюпку к бизань-русленю.

– Не приближайтесь, – повторил голос с американским выговором. Хорнблауэр развернул шлюпку.

– Шабаш! – приказал он. По инерции шлюпка скользнула к кораблю; Хорнблауэр, зная свою неловкость, постарался, как мог, рассчитать движение. Он прыгнул на руслень, черпнул башмаком воду, но удержался и подтянулся.

– Отойдите от судна и ждите меня, – приказал он гребцам и перевалился через борт. Высокий худой человек с сигарой во рту – должно быть, американский шкипер. Рядом с ним дюжий помощник. С пушек, хотя и не выдвинутых, сняты найтовы. Подле них американские матросы, готовые открыть огонь.

– Не слыхали, что ли, я велел не приближаться, мистер? – буркнул шкипер.

– Извините за вторжение, сэр, – отвечал Хорнблауэр. – Я – контр-адмирал лорд Хорнблауэр на службе Его Британского Величества по неотложному делу к графу Камброну. Секунду они стояли на залитой солнцем палубе, глядя один на другого. Тут подошел Камброн.

– А, граф, – сказал Хорнблауэр и с усилием перешел на французский. – Рад снова видеть мсье le compte. – Он снял треуголку и, прижав ее к животу, склонился в поклоне. Он знал, что кланяется неуклюже.

– Чему обязан этим удовольствием? – спросил Камброн. Он стоял напряженно, его пушистые усы топорщились.

– К величайшему моему огорчению должен сообщить вам прискорбные новости, – сказал Хорнблауэр. Долгими бессонными ночами он повторял про себя эти слова. Теперь надо было произнести их естественно. – А также оказать вам услугу, граф.

– Что вы хотите сообщить мне, милорд?

– Дурные вести.

– Какие?

– С глубочайшим прискорбием, граф, должен известить вас о кончине вашего императора.

– Нет!

– Император Наполеон скончался в прошлом месяце на острове святой Елены. Примите мои соболезнования, граф.

– Не может быть!

– Уверяю вас, граф.

Мускул под малиновым шрамом задергался. Холодные, несколько на выкате глаза буравили собеседника.

– Я узнал об этом два дня назад в Порт-оф-Спейне, – сказал Хорнблауэр, – и тут же отменил приказ об аресте вашего судна.

Камброн не догадается, что «Краб» не поспел бы так быстро.

– Я вам не верю, – тем не менее ответил он. Именно такой ложью можно было бы остановить «Дерзкого».

– Сударь! – запальчиво воскликнул Хорнблауэр. Он еще прямее расправил плечи, словно честный человек, оскорбленный в своей искренности. Получилось довольно убедительно.

– Вы должны сознавать всю важность того, что говорите, – произнес Камброн с оттенком извинения. В следующий миг он произнес те самые роковые слова, которых Хорнблауэр знал и страшился: – Милорд, вы даете честное слово джентльмена, что все вами сказанное – правда?

– Честное слово джентльмена, – ответил Хорнблауэр.

Долгие дни он с мукой заранее представлял себе этот миг. Он был к нему готов. Он сказал эти слова, как сказал бы их человек чести. Он сказал их твердо и искренне, словно сердце его не разбилось в это мгновение. Он знал, что Камброн попросит его поручиться честью. Это – последнее, что он мог принести в жертву. Двадцать лет он рисковал жизнью ради своей страны. Он сносил опасности, тяготы, тревоги. Никогда прежде от него не требовалось жертвовать честью. Что же, и это цена, которую приходится платить. По его вине над миром нависла угроза. Справедливо, что и платить пришлось ему. Честь одного человека – небольшая цена за спокойствие всего мира, за спасение родины от бедствий, едва не сгубивших ее в последние двадцать лет. В те счастливые годы, возвращаясь домой после тяжких боев, он глядел вокруг, вдыхал английский воздух и в приступе глупого патриотизма говорил себе, что за эту страну стоит сражаться, стоит умереть. Но как душераздирающе больно, что пожертвовать пришлось не жизнью, а куда более дорогим – честью. Несколько офицеров вышли на палубу и теперь толпились вокруг Камброна, ловя каждое его слово; здесь же были шкипер и его помощник. Хорнблауэр стоял напротив них, одинокий, сверкая на солнце золотым шитьем, и ждал. Первым заговорил офицер справа от Камброна – адъютант или какая-то другая штабная крыса. Конечно, он повторил вопрос, поворачивая нож в ране:

– Ваше честное слово, милорд?

– Мое честное слово, – повторил Хорнблауэр так же твердо, с тем же видом честного человека. Никто не усомнится в слове британского адмирала, двадцать лет верой и правдой служившего своему королю. Он продолжал заученно:

– Теперь вашу затею можно забыть, граф. Смерть императора положила конец надеждам на возрождение империи. Пусть же никто не узнает о ваших замыслах. Вы, эти господа, императорская гвардия под палубами можете не принимать правящий во Франции режим. Можете отвезти их домой в соответствии с заявленными намерениями, а по дороге незаметно выбросить в море ваш воинственный груз. Вот почему я посетил вас в одиночку. Ни моей, ни вашей стране не нужен новый скандал. Пусть никто ничего не знает; это происшествие останется между нами.

Камброн слушал, но весть так сразила его, что он ни чем другом говорить не мог.

– Император мертв! – повторил он.

– Я уже выразил вам свои соболезнования, граф, – сказал Хорнблауэр. – Повторяю их этим господам. Мои глубочайшие соболезнования.