Лейтенант Хорнблауэр

– «Клара», военный шлюп, капитан Форд, – объявил он.

Буш знал, что «Клара» отплыла в Англию с депешами за три недели до «Возмездия».

– «Клара» флагу», – продолжал Трюскот, – «Имею депеши».

Она быстро приближалась.

По фалам флагмана побежали цепочки черных шаров которые наверху превратились во флажки.

– «Всем кораблям», – читал Трюскот с заметным волнением в голосе. Это означало, что сейчас «Слава» получит приказ. – «Лечь в дрейф».

– Грот-марса-брасы! – закричал Буш. – Мистер Эббот! Мое почтение капитану, и эскадра ложится в дрейф.

Эскадра привелась к ветру и мягко покачивалась на волнах. Буш наблюдал, как шлюпка с «Клары», приплясывая, двинулась к флагману.

– Пусть команда остается у брасов, мистер Буш, – сказал капитан Когсхил. – Я думаю, мы двинемся, как только вручат депеши.

Но Когсхил ошибся. Буш видел в подзорную трубу, как офицер с «Клары» поднялся на борт флагмана, но минуты шли за минутами, а флагман так и лежал в дрейфе, эскадра все так же покачивалась на волнах. Вот по фалам флагмана вновь побежали цепочки черных шаров.

– «Всем кораблям», – прочел Трюскот. – «Капитанам явиться на борт флагмана».

– Гичку к спуску! – заорал Буш.

Новость, из-за которой адмирал пожелал немедленно лично увидеться с капитанами должна быть важной или, по меньшей мере, необычной. Может, французский флот прорвал блокаду, может, Северный Союз опять показал норов. Может, возобновилась болезнь короля. Это может быть что угодно, ясно только, что это не пустяк. Ламберт не стал бы без причины терять драгоценное время, позволяя всей эскадре дрейфовать к подветренному берегу. Наконец ветер донес пронзительный свист дудок на флагмане. Буш поспешил поднести к глазу подзорную трубу.

– Один спускается, – сказал он.

Гички одна за другой отошли от флагмана, и теперь оба лейтенанта видели приближающуюся к ним шлюпку и своего капитана на корме. Бакленд пошел встретить его. Когсхил коснулся треуголки, вид у него был ошарашенный.

– Мир, – сказал он.

Ветер донес до них крики «ура» с флагмана – видимо, там новость объявили команде, и только эти крики и придавали хоть какую-то реальность словам капитана.

– Мир, сэр? – переспросил Бакленд.

– Да, мир. Предварительные условия подписаны. В следующем месяце послы встретятся в Париже и обговорят условия, но это мир. Все военные действия прекращаются – должны прекратиться во всех частях света сразу по прибытии новостей.

– Мир! – повторил Буш.

Девять лет планету сотрясала война, суда горели и люди истекали кровью от Манилы до Панамы, на востоке и на западе. Бушу трудно было поверить, что теперь он будет жить в мире, где люди не палят друг по другу из пушек. Следующие слова Когсхила продолжили его последнюю мысль.

– Государственные корабли Французской, Батавской и Итальянской Республик надлежит приветствовать салютом, как иностранные военные суда.

Бакленд присвистнул. Значит, Англия признала революционные республики, с которыми так долго сражалась. Еще вчера произнести слово «республика» было чуть ли не изменой. Теперь капитан мимоходом употребил его в официальном сообщении.

– А что будет с нами, сэр? – спросил Бакленд.

– Это мы узнаем со временем, – ответил Когсхил. – Но флот будет сокращен до размеров мирного времени. Это значит, что девять кораблей из десяти спишут команду.

– О, Господи, – сказал Бакленд.

На корабле впереди них кричали «ура!»

– Общий сбор, – сказал Когсхил. – Надо сообщить новость.

Матросы «Славы» обрадовались, услышав новость. Они так же неудержимо кричали «ура!», как матросы двух других кораблей. Для них это означало близкий конец жестокой дисциплины и невероятных тягот. Свобода, возвращение домой. Буш глядел вниз на море восторженных лиц и размышлял, что же означает эта новость для него. Свободу, может быть; но она означала жизнь на половинное лейтенантское жалованье. Вот этого он никогда прежде не испытывал: в ранней юности поступив на флот мичманом (мирный флот он почти не помнил), Буш за девять лет войны лишь дважды был в коротком отпуске. Он был не слишком уверен, что его привлекают новые перспективы, открывающиеся в будущем. Он глянул в сторону флагмана и заорал на сигнального мичмана.

– Мистер Трюскот! Вы что, сигналов не видите?! Занимайтесь своим делом, не то вам худо будет, мир там или не мир.

Несчастный Трюскот поднес трубу к глазам.

– «Всем кораблям», – прочел он. – «Построиться в кильватерную колонну на левом галсе».

Буш взглядом спросил у капитана разрешения приступать.

– Команду к брасам! – закричал Буш. – Обрасопить грот-марсель! Живей, живей, лентяи! Мистер Коп, где ваши глаза? Еще разок нажать на грота-брасы с наветренной стороны! Господи! Помалу! Стой!

– «Всем кораблям», – читал Трюскот в подзорную трубу. «Слава» набирала скорость и пристраивалась в кильватер идущего впереди судна. – «Последовательно поворачиваться оверштаг».

– К повороту! – закричал Буш.

Он следил, как движется идущее впереди судно. У него оставалось еще время – прикрикнуть на вахтенных, недостаточно быстро встававших на свои места.

– Лентяи неповоротливые! Кое-кто из вас скоро попляшет на решетчатом люке!

Идущее впереди судно закончило поворот, и «Слава» приближалась к его белому следу.

– К повороту! – кричал Буш. – Шкоты передних парусов! Руль под ветер!

«Слава» тяжеловесно развернулась и легла на правый галс.

– «Курс зюйд-вест-тень-вест», – прочел Трюскот следующий сигнал.

Зюйд-вест-тень-вест. Адмирал взял курс на Порт-Ройал. Буш мог догадаться, что это первый шаг к сокращению флота. Солнце было теплое и приятное. «Слава» шла на фордевинд по синему-синему Карибскому морю. Она идет хорошо, можно пока не заполаскивать крюйсель. Это – хорошая жизнь. Буш не мог заставить себя поверить, что скоро она кончится. Он попытался представить себе зимний день в Англии, зимний день, когда нечего делать. Нет корабля, чтоб его вести. Половинное жалование. Сестры Буша получают половину его жалования, значит, ему не на что будет жить, не только нечего делать. Холодный зимний день. Нет, он просто не мог себе этого представить, и бросил даже пытаться.