Страница 74 из 832
— Вас Денисом зовут?
— Да, меня зовут Денисом.
— Три дня тому назад вы, Денис, обслуживали меня в кооперативном кафе "Привал странников". Вы и сейчас в нем работаете?
— Вы что-то путаете, гражданин. Работаю я здесь.
— Да ну? — удивился Смирнов и махом принял вторые сто граммов. Выдохнул, запил и продолжил: — Учти, мой петушок, я приду с двумя свидетелями, и ты расколешься до задницы.
— Вы — работник правоохранительных органов?
— Я — пенсионер.
— Тогда вот что, гражданин пенсионер. Выметайтесь-ка из помещения.
Смирнов через стойку схватил Дениса за грудки, но словесно оформить свои действия не успел, потому что за его спиной негромко и строго спросили:
— Что здесь происходит?
Смирнов отпустил Дениса и обернулся. Молодой человек с приятным малозначительным лицом, в идеально сидящем на нем светлом, в тонкую полоску костюме благожелательно смотрел на него. Смирнов медленно сполз с высокого стульчика, а Денис пояснил:
— Гражданин выпил лишнего и буянит.
— Подробнее, — предложил изложить молодой человек.
— Обвиняет меня в каких-то непонятных грехах, ругается непристойно, руки распускает. Вы же сами видели.
Молодой человек извлек из нагрудного кармана опять же красную книжицу и сказал, сочувствующе глядя Смирнову в глаза:
— Пройдемте, товарищ.
Товарищ Смирнов обернулся к Денису и пообещал:
— Мы еще увидимся, Денис.
Они пошли. Они шли длинным коридором до тех пор, пока молодой человек не сказал, тронув сзади Смирнова за плечо:
— Сюда, пожалуйста.
Уютный такой закуток — кабинет в миниатюре. Столик, стульчик, два креслица. Молодой человек прошел за столик, сел на стульчик и, жестом пригласив Смирнова в креслице, представился и приступил к своим служебным обязанностям:
— Капитан Покатилов. Будьте любезны, удостоверение личности. Паспорт или что-то, объясняющее, кто вы и что вы.
Уже сидящий в креслице Смирнов без сопротивления протянул капитану Покатилову свой сафьяновый документ. Капитан с видимым удовольствием осмотрел толстенькую книжицу, сперва снаружи, потом заглянул внутрь. Наметанным глазом сверил фотографию с оригиналом, закрыл книжечку и обаятельно улыбнулся.
— Солидный документ, коллега.
— Какой дали!
— Неудобно мне, Александр Иванович, вам, именно вам, нотации читать, но, к сожалению, приходится. Не стоило бы здесь, в гостинице, в присутствии иностранцев, дискредитировать звание почетного милиционера.
— Чем это?
— Извините, но от вас — как из бочки…
— Господи, ничего не изменилось! Один мой друг, самый давний и близкий друг, лет двадцать пять тому назад сформулировал жизненный закон, которым следует руководствоваться любому непривилегированному гражданину нашей страны. Звучит он примерно так: если я хоть чуть-чуть выпивши, то в отношениях с милицией труслив и беспринципен. Он прав, капитан Покатилов?
— А вы шутник, Александр Иванович, — заметил капитан Покатилов и снова раскрыл смирновскую книжечку. — Никак не разберу, кем подписано ваше удостоверение.
— Чурбановым, капитан. Чурбановым.
— Да-а… Прискорбный факт, не правда ли, Александр Иванович?
— То, что произошло с Чурбановым, капитан?
— Опять шутите, опять шутите. Прискорбный факт в том, что ваши заслуги перед милицией оценил государственный преступник Чурбанов.
— Намекаешь на то, что никаких заслуг не было?
— Да ни на что я не намекаю. Просто размышляю.
— У меня еще одно удостоверение имеется. На орден. Подписано Председателем Президиума Верховного Совета СССР Леонидом Брежневым.
— А Лаврентий Павлович вас никак не отмечал?
— Ох, если бы не закон Спиридонова! Сказал бы я тебе, капитан…
— А вы скажите. Мы ведь вдвоем.
— Но разговорчик-то ты пишешь? У меня слух хороший, а твой магнитофон — плохой, потому что шумит. Старый.
Капитан Покатилов засмеялся, вышел из-за стола и сказал пенсионеру Смирнову:
— Пойдемте. Я вас провожу до выхода.
Опять пошли по коридору. К лифту. Не оборачиваясь к идущему сзади Покатилову, невинно спросил:
— Бармен Денис — дружочек твой?
И на этот раз капитан не ответил. Посмеялся только опять.
Леню Махова побеспокоить бы. Но отдыхает сыщик. Пусть себе отдыхает. Заслужил. Смирнов сорок восьмым доехал до Сретенских ворот, по Рождественскому бульвару спустился к Трубной и на тридцать первом двинул к Остоженке. Петровский, Страстной, Тверской, Суворовский, Гоголевский скромное бульварное полукольцо. Ни привлекать, ни завлекать, ни отвлекать, — так, деревца да дома в кривой рядочек. Что же вы делаете с ним, московские бульвары? Ни обид от невысказанной только что гордыни, ни болезненной жажды поиска, ни горечи прожитого, ни обвального страха перед тем, что осталось жить самую малость… Он и Москва. И нет никого. И нет ничего. А есть непоколебимая вера, что это навсегда: он и Москва.
Сразу прошел к пепелищу. Мальчишкам было хорошо: дверь была открыта. А теперь, когда все сгорело к чертовой матери, вход законопатили как следует — двухметровыми дефицитными новыми досками. Крепки задним умом отцы района. Ох, крепки! Смирнов погулял вокруг пожарища — примеривался. Не прорваться среди бела дня, заметят, изобличат, разгневаются. Виноватым за все сделают, потому что крайне необходим в данном случае кто-нибудь виноватый.
Смирнов головешкой по новой доске написал "Саша" и отправился домой. По пути все принюхивался к себе — ходил, пылился, потел предостаточно. Как немолодой уже человек, он более всего опасался, что окружающие могут почувствовать запах старой псины, исходящий от него.
Под душем как следует помылся с мылом. Переоделся в свежее и уселся перед балконом. И скучно что-то стало. Набрал казаряновский телефон.
— Ты что делаешь, Ромка?
— Дрова рублю! — злобно отозвался в трубке Казарян.
— Бросай колун, езжай ко мне, — приказал Смирнов.
— Ты что думаешь, у меня других забот нет?! — бешено залопотала трубка. — Крестничек твой, Армен, цветок жизни, мать его за ногу, тут такое устроил!
— Ты его от моего имени высеки, Рома.
— Его высечешь, — пожаловался Казарян и добавил: — Я ему морду набил.
— Ну, вот видишь, все дела сделаны, валяй ко мне.
— Не могу, Саня.
— Ты что, еще прощения у Армена не попросил?
— Ага.
— Ну и черт с тобой! — вдруг обиделся Смирнов и бросил трубку.
Альки — нету, Ромки — нету, дела — нету. А всего-то половина шестого. Смирнов включил телевизор. Всюду бурлила жизнь. Спорили, кричали, иронизировали — убежденно, с удовольствием, без тормозов. Хорошо! Убедившись, что все в порядке, Смирнов телевизор выключил и пристроился на диванчике. Ногу натрудил, и она заныла. Ныла, ныла и стала понемногу затихать. Незаметно подкатило томное преддверие сна. И — надо же, грянули длинные звонки междугородной. Естественно, Лидия.
— Ну, как ты там? — так, между прочим, осведомилась через тысячу с гаком верст Лида.
— Да все нормально.
— А дела?
— Какие дела? — удивился жениной осведомленности Смирнов, но вовремя вспомнил, что смылся он в Москву по наспех сочиненному поводу — хлопотать о пересмотре его не по чину скромной пенсии. — А-а, дела! Дела в порядке. Обратился в министерство с подробнейшим ходатайством. Алька помогал бумагу составлять. Теперь вот жду аудиенции.
Врал Смирнов убедительно, как в молодые годы. Лида верила.
— Ты к Валерке обратись. Он поможет.
— Не буду я обращаться к твоему знатному брату, — мрачно и на этот раз абсолютно искренне заявил Смирнов.
— Почему ты его не любишь, Саша? — в который раз задала вопрос Лида.
— О, господи! — взмолился Смирнов и, давая понять, что разговор о брате безоговорочно прекращается, спросил: — Как дома?
— Дома как положено, — холодно ответила обиженная Лида и задала главный вопрос: — Когда появишься?
— Да, понимаешь, все зависит от начальства. Подожду немного для приличия, а потом начну действовать: ходить, нажимать…